Неточные совпадения
Мраморный умывальник, туалет, кушетка,
столы, бронзовые часы на камине, гардины и портьеры — всё это было дорогое и
новое.
Гостиница эта уже пришла в это состояние; и солдат в грязном мундире, курящий папироску у входа, долженствовавший изображать швейцара, и чугунная, сквозная, мрачная и неприятная лестница, и развязный половой в грязном фраке, и общая зала с пыльным восковым букетом цветов, украшающим
стол, и грязь, пыль и неряшество везде, и вместе какая-то
новая современно железнодорожная самодовольная озабоченность этой гостиницы — произвели на Левиных после их молодой жизни самое тяжелое чувство, в особенности тем, что фальшивое впечатление, производимое гостиницей, никак не мирилось с тем, что ожидало их.
Щербацкий отошел от них, и Кити, подойдя к расставленному карточному
столу, села и, взяв в руки мелок, стала чертить им по
новому зеленому сукну расходящиеся круги.
Сначала он принялся угождать во всяких незаметных мелочах: рассмотрел внимательно чинку перьев, какими писал он, и, приготовивши несколько по образцу их, клал ему всякий раз их под руку; сдувал и сметал со
стола его песок и табак; завел
новую тряпку для его чернильницы; отыскал где-то его шапку, прескверную шапку, какая когда-либо существовала в мире, и всякий раз клал ее возле него за минуту до окончания присутствия; чистил ему спину, если тот запачкал ее мелом у стены, — но все это осталось решительно без всякого замечания, так, как будто ничего этого не было и делано.
Промозглый сырой чулан с запахом сапогов и онуч гарнизонных солдат, некрашеный
стол, два скверных стула, с железною решеткой окно, дряхлая печь, сквозь щели которой шел дым и не давало тепла, — вот обиталище, где помещен был наш <герой>, уже было начинавший вкушать сладость жизни и привлекать внимание соотечественников в тонком
новом фраке наваринского пламени и дыма.
На письменном
столе перед диваном — портфель, банка с одеколоном, сургуч, зубные щетки,
новый календарь и два какие-то романа, оба вторые тома.
Действительно, все было приготовлено на славу:
стол был накрыт даже довольно чисто, посуда, вилки, ножи, рюмки, стаканы, чашки, все это, конечно, было сборное, разнофасонное и разнокалиберное, от разных жильцов, но все было к известному часу на своем месте, и Амалия Ивановна, чувствуя, что отлично исполнила дело, встретила возвратившихся даже с некоторою гордостию, вся разодетая, в чепце с
новыми траурными лентами и в черном платье.
Одевшись совсем во все
новое, он взглянул на деньги, лежавшие на
столе, подумал и положил их в карман.
Эта гордость, хотя и заслуженная, не понравилась почему-то Катерине Ивановне: «в самом деле, точно без Амалии Ивановны и
стола бы не сумели накрыть!» Не понравился ей тоже и чепец с
новыми лентами: «уж не гордится ли, чего доброго, эта глупая немка тем, что она хозяйка и из милости согласилась помочь бедным жильцам?
Чтоб не думать, он пошел к Варавке, спросил, не нужно ли помочь ему? Оказалось — нужно. Часа два он сидел за
столом, снимая копию с проекта договора Варавки с городской управой о постройке
нового театра, писал и чутко вслушивался в тишину. Но все вокруг каменно молчало. Ни голосов, ни шороха шагов.
Чаще всего дети играли в цирк; ареной цирка служил
стол, а конюшни помещались под
столом. Цирк — любимая игра Бориса, он был директором и дрессировщиком лошадей,
новый товарищ Игорь Туробоев изображал акробата и льва, Дмитрий Самгин — клоуна, сестры Сомовы и Алина — пантера, гиена и львица, а Лидия Варавка играла роль укротительницы зверей. Звери исполняли свои обязанности честно и серьезно, хватали Лидию за юбку, за ноги, пытались повалить ее и загрызть; Борис отчаянно кричал...
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным
столом, отец и мать будут удивлены
новыми мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей на плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали в зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами. На скрещении улиц стоял каменный полицейский, провожая седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил с угла на угол.
Иногда он заглядывал в столовую, и Самгин чувствовал на себе его острый взгляд. Когда он, подойдя к
столу, пил остывший чай, Самгин разглядел в кармане его пиджака ручку револьвера, и это ему показалось смешным. Закусив, он вышел в большую комнату, ожидая видеть там
новых людей, но люди были все те же, прибавился только один, с забинтованной рукой на перевязи из мохнатого полотенца.
«Варвара хорошо заметила, он над морем, как за
столом, — соображал Самгин. — И, конечно, вот на таких, как этот, как мужик, который необыкновенно грыз орехи, и грузчик Сибирской пристани, — именно на таких рассчитывают революционеры. И вообще — на людей, которые стали петь печальную «Дубинушку» в
новом, задорном темпе».
Это повторялось на разные лады, и в этом не было ничего
нового для Самгина. Не ново было для него и то, что все эти люди уже ухитрились встать выше события, рассматривая его как не очень значительный эпизод трагедии глубочайшей. В комнате стало просторней, менее знакомые ушли, остались только ближайшие приятели жены; Анфимьевна и горничная накрывали
стол для чая; Дудорова кричала Эвзонову...
И, снова присаживаясь к
столу, выговорил с
новым вздохом...
— Ах! — с тоской сказал Обломов. —
Новая забота! Ну, что стоишь? Положи на
стол. Я сейчас встану, умоюсь и посмотрю, — сказал Илья Ильич. — Так умыться-то готово?
Он умерил шаг, вдумываясь в ткань романа, в фабулу, в постановку характера Веры, в психологическую, еще пока закрытую задачу… в обстановку, в аксессуары; задумчиво сел и положил руки с локтями на
стол и на них голову. Потом поцарапал сухим пером по бумаге, лениво обмакнул его в чернила и еще ленивее написал в
новую строку, после слов «Глава I...
Спустя полчаса она медленно встала, положив книгу в
стол, подошла к окну и оперлась на локти, глядя на небо, на
новый, светившийся огнями через все окна дом, прислушиваясь к шагам ходивших по двору людей, потом выпрямилась и вздрогнула от холода.
За
столом было
новое лицо: пожилой, полный человек с румяным, добрым, смеющимся лицом.
Полы лакированы, стены оклеены бумажками, посредине круглый
стол, по стенам два очень недурные дивана
нового фасона.
От этого сегодня вы обедаете в обществе двадцати человек, невольно заводите знакомство, иногда успеет зародиться, в течение нескольких дней, симпатия; каждый день вы с большим удовольствием спешите свидеться, за
столом или в общей прогулке, с
новым и неожиданным приятелем.
«Ух, уф, ах, ох!» — раздавалось по мере того, как каждый из нас вылезал из экипажа. Отель этот был лучше всех, которые мы видели, как и сам Устер лучше всех местечек и городов по нашему пути. В гостиной, куда входишь прямо с площадки, было все чисто, как у порядочно живущего частного человека: прекрасная
новая мебель, крашеные полы, круглый
стол, на нем два большие бронзовые канделябра и ваза с букетом цветов.
Войдя в его маленькие две комнатки, Наталья Ивановна внимательно осмотрела их. На всем она увидала знакомую ей чистоту и аккуратность и поразившую ее совершенно
новую для него скромность обстановки. На письменном
столе она увидала знакомое ей пресс-папье с бронзовой собачкой; тоже знакомо аккуратно разложенные портфели и бумаги, и письменные принадлежности, и томы уложения о наказаниях, и английскую книгу Генри Джорджа и французскую — Тарда с вложенным в нее знакомым ей кривым большим ножом слоновой кости.
Новый смотритель, два помощника его, доктор, фельдшер, конвойный офицер и писарь сидели у выставленного на дворе в тени стены
стола с бумагами и канцелярскими принадлежностями и по одному перекликали, осматривали, опрашивали и записывали подходящих к ним друг зa другом арестантов.
Появилось откуда-то шампанское. Привалова поздравляли с приездом, чокались бокалами, высказывали самые лестные пожелания. Приходилось пить, благодарить за внимание и опять пить. После нескольких бокалов вина Привалов поднялся из-за
стола и, не обращая внимания на загораживавших ему дорогу
новых друзей, кое-как выбрался из буфета.
— Тоже был помещик, — продолжал мой
новый приятель, — и богатый, да разорился — вот проживает теперь у меня… А в свое время считался первым по губернии хватом; двух жен от мужей увез, песельников держал, сам певал и плясал мастерски… Но не прикажете ли водки? ведь уж обед на
столе.
Через два дня учитель опять нашел семейство за чаем и опять отказался от чаю и тем окончательно успокоил Марью Алексевну. Но в этот раз он увидел за
столом еще
новое лицо — офицера, перед которым лебезила Марья Алексевна. «А, жених!»
— Вы все изволите шутить, батюшка Кирила Петрович, — пробормотал с улыбкою Антон Пафнутьич, — а мы, ей-богу, разорились, — и Антон Пафнутьич стал заедать барскую шутку хозяина жирным куском кулебяки. Кирила Петрович оставил его и обратился к
новому исправнику, в первый раз к нему в гости приехавшему и сидящему на другом конце
стола подле учителя.
Мы переписывались, и очень, с 1824 года, но письма — это опять перо и бумага, опять учебный
стол с чернильными пятнами и иллюстрациями, вырезанными перочинным ножом; мне хотелось ее видеть, говорить с ней о
новых идеях — и потому можно себе представить, с каким восторгом я услышал, что кузина приедет в феврале (1826) и будет у нас гостить несколько месяцев.
Утром я бросился в небольшой флигель, служивший баней, туда снесли Толочанова; тело лежало на
столе в том виде, как он умер: во фраке, без галстука, с раскрытой грудью; черты его были страшно искажены и уже почернели. Это было первое мертвое тело, которое я видел; близкий к обмороку, я вышел вон. И игрушки, и картинки, подаренные мне на
Новый год, не тешили меня; почернелый Толочанов носился перед глазами, и я слышал его «жжет — огонь!».
Я на своем
столе нацарапал числа до ее приезда и смарывал прошедшие, иногда намеренно забывая дня три, чтоб иметь удовольствие разом вымарать побольше, и все-таки время тянулось очень долго, потом и срок прошел, и
новый был назначен, и тот прошел, как всегда бывает.
Но машину не привозили, а доморощенный олух мозолил да мозолил глаза властной барыни. И каждый день прикоплял
новые слои сала на буфетном
столе, каждый день плевал в толченый кирпич, служивший для чищения ножей, и дышал в чашки, из которых «господа» пили чай…
Я садился обыкновенно направо от входа, у окна, за хозяйский столик вместе с Григорьевым и беседовал с ним часами. То и дело подбегал к
столу его сын, гимназист-первоклассник, с восторгом показывал купленную им на площади книгу (он увлекался «путешествиями»), брал деньги и быстро исчезал, чтобы явиться с
новой книгой.
Испитой юноша, на вид лет семнадцати, в лакированных сапогах, в венгерке и в
новом картузе на затылке, стуча дном водочного стакана по
столу, убедительно доказывал что-то маленькому потрепанному человечку...
Когда
новое помещение для азартной игры освободило большой двухсветный зал, в него были перенесены из верхних столовых ужины в свободные от собраний вечера. Здесь ужинали группами, и каждая имела свой
стол. Особым почетом пользовался длинный
стол, накрытый на двадцать приборов.
Стол этот назывался «пивным», так как пиво было любимым напитком членов
стола и на нем ставился бочонок с пивом. Кроме этого,
стол имел еще два названия: «профессорский» и «директорский».
В то время, когда в городе старались угадать автора, — автор сидел за
столом, покачивался на стуле е опасностью опрокинуться, глядел в потолок и придумывал
новые темы.
После этого глубокомысленные сочинения Ганемана исчезли с отцовского
стола, а на их месте появилась
новая книжка в скромном черном переплете. На первой же странице была виньетка со стихами (на польском языке...
Брат и этому своему
новому праву придал характер привилегии. Когда я однажды попытался заглянуть в книгу, оставленную им на
столе, он вырвал ее у меня из рук и сказал...
Последними уже к большому
столу явились два
новых гостя. Один был известный поляк из ссыльных, Май-Стабровский, а другой — розовый, улыбавшийся красавец, еврей Ечкин. Оба они были из дальних сибиряков и оба попали на свадьбу проездом, как знакомые Полуянова. Стабровский, средних лет господин, держал себя с большим достоинством. Ечкин поразил всех своими бриллиантами, которые у него горели везде, где только можно было их посадить.
На другой день он, одетый с иголочки во все
новое, уже сидел в особой комнате
нового управления за громадным письменным
столом, заваленным гроссбухами. Ему нравилась и солидность обстановки и какая-то особенная деловая таинственность, а больше всего сам Ечкин, всегда веселый, вечно занятый, энергичный и неутомимый. Одна квартира чего стоила, министерская обстановка, служащие, и все явилось, как в сказке, по щучьему веленью. В первый момент Полуянов даже смутился, отозвал Ечкина в сторону и проговорил...
Они прошли в
новую заднюю избу, где за
столом сидел какой-то низенький, черный, как жук, старик. Спиридон сделал ему головой какой-то знак, и старик вышел. Галактиону показалось, что он где-то его видел, но где — не мог припомнить.
Выворочены были из кладовых старинные сундуки с заготовленным уже раньше приданым, по
столам везде разложены всевозможные
новые материи, — одним словом, работа шла вовсю.
Я слышал, как он ударил ее, бросился в комнату и увидал, что мать, упав на колени, оперлась спиною и локтями о стул, выгнув грудь, закинув голову, хрипя и страшно блестя глазами, а он, чисто одетый, в
новом мундире, бьет ее в грудь длинной своей ногою. Я схватил со
стола нож с костяной ручкой в серебре, — им резали хлеб, это была единственная вещь, оставшаяся у матери после моего отца, — схватил и со всею силою ударил вотчима в бок.
Войдешь в квартиру надзирателя; он, плотный, сытый, мясистый, в расстегнутой жилетке и в
новых сапогах со скрипом, сидит за
столом и «кушает» чай; у окна сидит девочка лет 14 с поношенным лицом, бледная.
Первой вечер по свадьбе и следующий день, в которой я ей представлен был супругом ее как его сотоварищ, она занята была обыкновенными заботами
нового супружества; но ввечеру, когда при довольно многолюдном собрании пришли все к
столу и сели за первый ужин у новобрачных и я, по обыкновению моему, сел на моем месте на нижнем конце, то
новая госпожа сказала довольно громко своему мужу: если он хочет, чтоб она сидела за
столом с гостями, то бы холопей за оной не сажал.
На Катрю Анфиса Егоровна не обратила никакого внимания и точно не замечала ее. В зале она велела переставить мебель, в столовой накрыли
стол по-новому, в Нюрочкиной комнате постлали ковер — одним словом, произведена была маленькая революция, а гостья все ходила из комнаты в комнату своими неслышными шагами и находила
новые беспорядки. Когда вернулся с фабрики Петр Елисеич, он заметно смутился.
Абрамовна вышла из его комнаты с белым салатником, в котором растаял весь лед, приготовленный для компрессов. Возвращаясь с
новым льдом через гостиную, она подошла к
столу и задула догоравшую свечу. Свет был здесь не нужен. Он только мог мешать крепкому сну Ольги Сергеевны и Софи, приютившихся в теплых уголках мягкого плюшевого дивана.
В большой, довольно темной и еще совсем не убранной зале «Дома Согласия», сохранявшей все следы утрешнего переезда, в восемь часов вечера кипел на круглом
столе самовар, за которым сидели
новые семьянки: Ступина, Каверина, Жимжикова, Бертольди и Лиза.
Матвей Васильич подвел меня к первому
столу, велел ученикам потесниться и посадил с края, а сам сел на стул перед небольшим столиком, недалеко от черной доски; все это было для меня совершенно
новым зрелищем, на которое я смотрел с жадным любопытством.