Опять забытье, с вереницей бессвязных мыслей и нытьем в ногах… И
новый шорох. Регент ударяет камертоном о перила, подымает его, взмахивает, и хор точно пускается вплавь с знакомым мотивом...
Неточные совпадения
Он вздрагивал при каждом
шорохе, при каждой
новой жидовской фигуре, показывавшейся в конце улицы.
Чтоб не думать, он пошел к Варавке, спросил, не нужно ли помочь ему? Оказалось — нужно. Часа два он сидел за столом, снимая копию с проекта договора Варавки с городской управой о постройке
нового театра, писал и чутко вслушивался в тишину. Но все вокруг каменно молчало. Ни голосов, ни
шороха шагов.
С каждым
новым шагом навстречу ему лились
новые звуки неведомого, широкого, необъятного мира, сменившего теперь ленивый и убаюкивающий
шорох тихой усадьбы…
Теперь ему казалось уже тесно в его заколдованном круге. Его тяготила спокойная тишь усадьбы, ленивый шепот и
шорох старого сада, однообразие юного душевного сна. Тьма заговорила с ним своими
новыми обольстительными голосами, заколыхалась
новыми смутными образами, теснясь с тоскливою суетой заманчивого оживления.
Пока Малюта разговаривал с сыном, царь продолжал молиться. Уже пот катился с лица его; уже кровавые знаки, напечатленные на высоком челе прежними земными поклонами, яснее обозначились от
новых поклонов; вдруг
шорох в избе заставил его обернуться. Он увидел свою мамку, Онуфревну.
Под звуками и движениями жизни явной чуть слышно, непрерывно трепетало тихое дыхание мая — шёлковый шелест молодых трав,
шорох свежей, клейкой листвы, щёлканье почек на деревьях, и всюду невидимо играло крепкое вино весны, насыщая воздух своим пряным запахом. Словно туго натянутые струны гудели в воздухе, повинуясь ласковым прикосновениям чьих-то лёгких рук, — плыла над землёю певучая музыка, вызывая к жизни первые цветы на земле,
новые надежды в сердце.
Он засыпал беспокойно. Что-то
новое, еще более спутавшее дело, вдруг откудова-то появившееся, тревожило его теперь, и он чувствовал в то же время, что ему почему-то стыдно было этой тревоги. Он уже стал было забываться, но какой-то
шорох вдруг его разбудил. Он тотчас же оглянулся на постель Павла Павловича. В комнате было темно (гардины были совсем спущены), но ему показалось, что Павел Павлович не лежит, а привстал и сидит на постели.
И она твердо решилась не простить шалуну этой
новой его дерзости. Платонида накинула себе на голые плечи старенькую гарнитуровую шубейку, в которой мы ее видели утром разговаривавшую с Авениром на огороде, и притаилась тихо за оконницей. На галерее теперь все было тихохонько, не слышно было ни шума, ни
шороха; но Платонида не доверяла этой тишине. Она притаилась и стояла с самым решительным измерением при первом
новом появлении под ее окном ночного посетителя распахнуть раму и плюнуть ему в лицо.