Неточные совпадения
— Ну как не грех не прислать сказать! Давно ли? А я вчера был у Дюссо и вижу на
доске «Каренин», а мне и в голову не пришло, что это ты! — говорил Степан Аркадьич, всовываясь с головой в окно кареты. А то я бы зашел. Как я рад тебя видеть! — говорил он, похлопывая
ногу об
ногу, чтобы отряхнуть с них снег. — Как не грех не дать знать! — повторил он.
Катерина Ивановна встала со стула и строго, по-видимому спокойным голосом (хотя вся бледная и с глубоко подымавшеюся грудью), заметила ей, что если она хоть только один еще раз осмелится «сопоставить на одну
доску своего дрянного фатеришку с ее папенькой, то она, Катерина Ивановна, сорвет с нее чепчик и растопчет его
ногами».
Кочегар остановился, но расстояние между ним и рабочими увеличивалось, он стоял в позе кулачного бойца, ожидающего противника, левую руку прижимая ко груди, правую, с шапкой, вытянув вперед. Но рука упала, он покачнулся, шагнул вперед и тоже упал грудью на снег, упал не сгибаясь, как
доска, и тут, приподняв голову, ударяя шапкой по снегу, нечеловечески сильно заревел, посунулся вперед, вытянул
ноги и зарыл лицо в снег.
Взлетела в воздух широкая соломенная шляпа, упала на землю и покатилась к
ногам Самгина, он отскочил в сторону, оглянулся и вдруг понял, что он бежал не прочь от катастрофы, как хотел, а задыхаясь, стоит в двух десятках шагов от безобразной груды дерева и кирпича; в ней вздрагивают, покачиваются концы
досок, жердей.
Клим вышел на террасу. Подсыхая на жарком солнце,
доски пола дымились под его
ногами, он чувствовал, что и в голове его дымится злость.
Лошадь брыкалась, ее с размаха бил по задним
ногам осколком
доски рабочий; солдат круто, как в цирке, повернул лошадь, наотмашь хлестнул шашкой по лицу рабочего, тот покачнулся, заплакал кровью, успел еще раз ткнуть
доской в пах коня и свалился под
ноги ему, а солдат снова замахал саблею на Туробоева.
Он пинал в забор
ногою, бил кулаком по
доскам, а в левой руке его висела, распустив меха, растрепанная гармоника.
— Одна пуля отщепила
доску, а
доска ка-ак бабахнет Якова-товарища по
ноге, он так и завертелся! А я башкой хватил по сундуку, когда Васю убило. Это я со страха. Косарев-то как стонал, когда ранило его, студент…
Она пробралась к развалившейся и полусгнившей беседке в лесу, который когда-то составлял часть сада. Крыльцо отделилось от нее, ступени рассохлись, пол в ней осел, и некоторые
доски провалились, а другие шевелились под
ногами. Оставался только покривившийся набок стол, да две скамьи, когда-то зеленые, и уцелела еще крыша, заросшая мхом.
— Какая благодать! — говорил я себе, ощутив под
ногами неподвижные
доски палубы.
На пароме было тихо, только слышались топот
ног перевозчиков и стук о
доски копыт переставлявших
ноги лошадей.
Они сначала проехали одну улицу, другую, потом взобрались на какую-то гору. Вихров видел, что проехали мимо какой-то церкви, спустились потом по косогору в овраг и остановились перед лачугой. Живин хоть был и не в нормальном состоянии, но шел, однако, привычным шагом. Вихров чувствовал только, что его
ноги ступали по каким-то
доскам, потом его кто-то стукнул дверью в грудь, — потом они несколько времени были в совершенном мраке.
Когда Власов видел, что на него идут люди, он хватал в руки камень,
доску, кусок железа и, широко расставив
ноги, молча ожидал врагов.
Бабушка принесла на руках белый гробик, Дрянной Мужик прыгнул в яму, принял гроб, поставил его рядом с черными
досками и, выскочив из могилы, стал толкать туда песок и
ногами, и лопатой. Трубка его дымилась, точно кадило. Дед и бабушка тоже молча помогали ему. Не было ни попов, ни нищих, только мы четверо в густой толпе крестов.
Очень неприятно видеть большие иконы для иконостасов и алтарных дверей, когда они стоят у стены без лица, рук и
ног, — только одни ризы или латы и коротенькие рубашечки архангелов. От этих пестро расписанных
досок веет мертвым; того, что должно оживить их, нет, но кажется, что оно уже было и чудесно исчезло, оставив только свои тяжелые ризы.
Он спустил
ноги с подмостков, уперся руками в край
доски и, наклонясь к нам, продолжал...
Тогда он наклонился к пещере, быстро прикрыл ее
доской, железом, втиснул в землю кирпичи, встал на
ноги и, очищая с колен грязь, строго спросил...
Завернули в белый саван, привязали к
ногам тяжесть, какой-то человек, в длинном черном сюртуке и широком белом воротнике, как казалось Матвею, совсем непохожий на священника, прочитал молитвы, потом тело положили на
доску,
доску положили на борт, и через несколько секунд, среди захватывающей тишины, раздался плеск…
Говоря о колдовстве, она понижала голос до жуткого шёпота, её круглые розовые щёки и полная, налитая жиром шея бледнели, глаза почти закрывались, в словах шелестело что-то безнадёжное и покорное. Она рассказывала, как ведуны вырезывают человечий след и наговорами на нём сушат кровь человека, как пускают по ветру килы [Кила — грыжа — Ред.] и лихорадки на людей, загоняют под копыта лошадей гвозди, сделанные из гробовой
доски, а ночью в стойло приходит мертвец, хозяин гроба, и мучает лошадь, ломая ей
ноги.
Савка пополз вдоль забора, цапаясь за
доски тёмно-красными руками; его кровь, смешавшись со взрытой землёй, стала грязью, он был подобен пню, который только что выкорчевали:
ноги, не слушаясь его усилий, волоклись по земле, как два корня, лохмотья рубахи и портков казались содранной корой, из-под них, с пёстрого тела, струился тёмный сок.
Изо дня в день он встречал на улицах Алёшу, в длинной, холщовой рубахе, с раскрытою грудью и большим медным крестом на ней. Наклоня тонкое тело и вытянув вперёд сухую чёрную шею, юродивый поспешно обегал улицы, держась правою рукою за пояс, а между пальцами левой неустанно крутя чурочку, оглаженную до блеска, — казалось, что он преследует нечто невидимое никому и постоянно ускользающее от него. Тонкие, слабые
ноги чётко топали по
доскам тротуаров, и сухой язык бормотал...
Тетрадь лежит перед ним на косой
доске столика-пюпитра; столик поставлен поверх одеяла, а ножки его врезаны в две дуги, как
ноги игрушечного коня.
Доски были мокры от недавнего дождя, и
нога скользила по ним; прикованные гвоздями поперечные дощечки, заменявшие ступеньки, кое-где оборвались с своих мест, и приходилось ощупывать
ногой каждый шаг вперед, чтобы не слететь вниз вместе с своей тридцатифунтовой ношей.
Гришка сидел на корме челнока и, свесив смуглые худые
ноги свои через борт, болтал ими в воде. Ваня сидел между тем в трюме, и наружу выглядывало только свежее, румяное личико его. Белокурая голова мальчика, освещенная палящими лучами полуденного солнца, казалась еще миловиднее и нежнее посреди черных, грубо высмоленных
досок палубы.
С этого времени на нее обильно посыпались неприятности: почти каждый раз, когда она входила в рабочую комнату брата, к
ногам ее падали какие-то брусья,
доски, инструменты, задевая то плечо, то голову ее, отбивая ей пальцы, — горбун всегда предупреждал ее криком...
Насквозь пропитанный несчастьями, всю жизнь свою всасывая пьяные крики, пьяные, горькие песни, расшатанный, избитый ударами
ног по
доскам его пола, — дом не мог больше жить и медленно разваливался, печально глядя на свет божий тусклыми стёклами окон.
Бабы пели песни, мужики шутили и весело поругивались, матросы, изображая собою блюстителей порядка, покрикивали на работавших,
доски сходен, прогибаясь под
ногами, тяжело хлюпали по воде, а на берегу ржали лошади, скрипели телеги и песок под их колесами…
Когда учитель, человек с лысой головой и отвислой нижней губой, позвал: «Смолин, Африкан!» — рыжий мальчик, не торопясь, поднялся на
ноги, подошел к учителю, спокойно уставился в лицо ему и, выслушав задачу, стал тщательно выписывать мелом на
доске большие круглые цифры.
Вхожу я на помост, а
доски шатаются, скрипят под
ногами, как зубы.
Он бросил мне свой чекмень. Кое-как ползая по дну лодки, я оторвал от наста ещё
доску, надел на неё рукав плотной одежды, поставил её к скамье лодки, припёр
ногами и только что взял в руки другой рукав и полу, как случилось нечто неожиданное…
Все до вагонов шли сами, и только Янсона пришлось вести под руки: сперва он упирался
ногами и точно приклеивал подошвы к
доскам платформы, потом подогнул колена и повис в руках жандармов,
ноги его волоклись, как у сильно пьяного, и носки скребли дерево. И в дверь его пропихивали долго, но молча.
Странно и забавно было видеть, с каким увлечением и ловкостью действовал умный старик, пробиваясь сквозь толпу матросов-речников, отражая их кулаки, сбивая с
ног толчками плеча. Дрались беззлобно, весело, ради удальства, от избытка сил; темная куча тел сбилась у ворот, прижав к ним фабричных; потрескивали
доски, раздавались задорные крики...
Длинная
доска полетела сверху и, перевернувшись раза два на воздухе, брякнулась наземь у самых
ног Слёткина. Тот так и взвился, а Харлов захохотал.
Вчера ему даже показалось, что вот одна
доска дрогнула под
ногами купца, и ротмистр в волнении вскочил со своего места…
Он быстро начал шагать посредине моста,
доски хлюпали под
ногами, — и вдруг остановился, думая...
— И можешь удержать на
ногах небольшую тяжесть, вроде
доски?
Калитка — скрып… Двор темен. По
доскамИдти неловко… Вот, насилу, сени
И лестница; но снегом по местам
Занесена. Дрожащие ступени
Грозят мгновенно изменить
ногам.
Взошли. Толкнули дверь — и свет огарка
Ударил в очи. Толстая кухарка,
Прищурясь, заграждает путь гостям
И вопрошает: «Что угодно вам?»
И, услыхав ответ красноречивый,
Захлопнув дверь, бранится неучтиво…
Он выпачкал рожу сажей, дико таращит глаза и похож на пьяного медведя: поломал нары, разбивает
доски ногами, всё вокруг него трещит и скрипит — это он хочет развести светец в углу на очаге; там уже играет огонёк, приветливо дразня нас ласковыми жёлтыми языками. В дыму и во тьме слышен кашель Савелия и его глухой голос...
Семен забрал между пальцев веревки от маленьких колоколов, стал
ногой на
доску, приводившую в движение средний колокол, и приказал горбатому...
Когда же принесены были ножницы и помощник Ярослава Ильича, желая подслужиться, немного нетерпеливо тряхнул тюфяк, чтоб удобнее высвободить его из-под спины обладателя, то Семен Иванович, зная учтивость, сначала уступил немножко места, скатившись на бочок, спиною к искателям; потом, при втором толчке, поместился ничком, наконец еще уступил, и так как недоставало последней боковой
доски в кровати, то вдруг совсем неожиданно бултыхнулся вниз головою, оставив на вид только две костлявые, худые, синие
ноги, торчавшие кверху, как два сучка обгоревшего дерева.
— Ха-ха, гадать! Куда уж гадать такой малышке! — снова беззвучно рассмеялась Васса. — Пускай только идет с нами. Попадемся — она выручит. Тетя Леля и бранить не станет. Она Дунятку любит. А через нее, смотришь, спустит и нам вину… Ну, айда, девоньки, вперед! — И костлявая Васса засеменила полуобутыми, в одних чулках,
ногами по холодным
доскам коридора, держа крепко за руку Дуню. Оня и Паша поспешили за ней.
Его зашивают в парусину и, чтобы он стал тяжелее, кладут вместе с ним два железных колосника. Зашитый в парусину, он становится похожим на морковь или редьку: у головы широко, к
ногам узко… Перед заходом солнца выносят его на палубу и кладут на
доску; один конец
доски лежит на борте, другой на ящике, поставленном на табурете. Вокруг стоят бессрочноотпускные и команда без шапок.
Я был уже почти наверху, почти у самого изображения моей матери, как вдруг вздумал взглянуть вниз… земля подо мною вертелась, прямые
доски косили и выгибались под моими
ногами, — я как-то повернулся субочь на одной
ноге и почувствовал, что меня как будто что-то приятно щелкнуло по темени и затем вдруг встряхнуло и вытянуло…
По длинным
доскам коридора,
Лишь девять пробьет на часах,
Наш Церни высокий несется,
Несется на длинных
ногах.
Не гнутся высокие
ноги,
На них сапоги не скрипят,
И молча в открытые веки
Сердитые очи глядят.
В
ногах, на табурете, лежали игральные карты и грифельная
доска.
Когда он сманивал меня, выводил меня из ума, он называл своим красным солнышком, звездою незакатною — такие речи приговаривал: «В ту пору мила друга забуду, когда подломятся мои скоры
ноги, опустятся молодецкие руки, засыплют мои глаза песками, закроют белу грудь
досками».
Его окружал на большое пространство высокий забор с зубцами, а широкие дощатые ворота, запертые огромным засовом, заграждали вход на обширный двор; за воротами, в караулке, дремал сторож, а у его
ног лежал другой — цепной пес, пущенный на ночь. Кругом, повторяем, царила мертвая тишина, лишь где-то вдали глухо раздавались переклички петухов, бой в медную
доску да завывание собак.
Его окружал на большое пространство высокий забор с зубцами, а широкие дощатые ворота, запертые огромным засовом, заграждали вход на обширный двор; за воротами, в караулке дремал сторож, а у его
ног лежал другой — цепной пес, спущенный на ночь. Кругом, повторяем, царила мертвая тишина, лишь где-то вдали глухо раздавалась перекличка петухов, бой в медную
доску, да завывание собак.
Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым
доскам прыгал под музыку с голыми
ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойною и гордою улыбкою Элен в восторге кричали браво, — там под тенью этой Элен, там это было все ясно и просто; но теперь одной, самой с собой, это было непонятно.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего
ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон. По
доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди, по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.