Неточные совпадения
Вырос племянничек Якова, Гриша,
Барину в
ноги: «Жениться хочу!»
— Кто же невеста?
Анна жадно оглядывала его; она видела, как он
вырос и переменился в ее отсутствие. Она узнавала и не узнавала его голые, такие большие теперь
ноги, выпроставшиеся из одеяла, узнавала эти похуделые щеки, эти обрезанные, короткие завитки волос на затылке, в который она так часто целовала его. Она ощупывала всё это и не могла ничего говорить; слезы душили ее.
Невидная еще без солнечного света
роса в душистой высокой конопле, из которой выбраны были уже замашки, мочила
ноги и блузу Левина выше пояса.
Утренняя
роса еще оставалась внизу на густом подседе травы, и Сергей Иванович, чтобы не мочить
ноги, попросил довезти себя по лугу в кабриолете до того ракитового куста, у которого брались окуни. Как ни жалко было Константину Левину мять свою траву, он въехал в луг. Высокая трава мягко обвивалась около колес и
ног лошади, оставляя свои семена на мокрых спицах и ступицах.
Одни из них, выставляя свои косматые оплывшие
ноги, жмурили глаза и дремали; другие от скуки чесали друг друга или щипали листья и стебли жесткого темно-зеленого папоротника, который
рос подле крыльца.
Слезы текли скупо из его глаз, но все-таки он ослеп от них, снял очки и спрятал лицо в одеяло у
ног Варвары. Он впервые плакал после дней детства, и хотя это было постыдно, а — хорошо: под слезами обнажался человек, каким Самгин не знал себя, и
росло новое чувство близости к этой знакомой и незнакомой женщине. Ее горячая рука гладила затылок, шею ему, он слышал прерывистый шепот...
Толпа выла, ревела, грозила солдатам кулаками, некоторые швыряли в них комьями снега, солдаты, держа ружья к
ноге, стояли окаменело, плотнее, чем раньше, и все как будто
выросли.
Еще
роса блестела на травах, но было уже душно; из-под
ног пары толстых, пегих лошадей взлетала теплая, едкая пыль, крепкий запах лошадиного пота смешивался с пьяным запахом сена и отравлял тяжелой дремотой.
Тишина
росла, углублялась, вызывая неприятное ощущение, — точно опускался пол, уходя из-под
ног. В кармане жилета замедленно щелкали часы, из кухни доносился острый запах соленой рыбы. Самгин открыл форточку, и, вместе с холодом, в комнату влетела воющая команда...
Приплюснутый череп, должно быть, мешал Дронову
расти вверх, он
рос в ширину. Оставаясь низеньким человечком, он становился широкоплечим, его кости неуклюже торчали вправо, влево, кривизна
ног стала заметней, он двигал локтями так, точно всегда протискивался сквозь тесную толпу. Клим Самгин находил, что горб не только не испортил бы странную фигуру Дронова, но даже придал бы ей законченность.
Проклятый дощаник слабо колыхался под нашими
ногами… В миг кораблекрушения вода нам показалась чрезвычайно холодной, но мы скоро обтерпелись. Когда первый страх прошел, я оглянулся; кругом, в десяти шагах от нас,
росли тростники; вдали, над их верхушками, виднелся берег. «Плохо!» — подумал я.
Она понижалась все больше и больше, тарантас
вырастал из нее, — вот уже показались колеса и конские хвосты, и вот, вздымая сильные и крупные брызги, алмазными — нет, не алмазными — сапфирными снопами разлетавшиеся в матовом блеске луны, весело и дружно выхватили нас лошади на песчаный берег и пошли по дороге в гору, вперебивку переступая глянцевитыми мокрыми
ногами.
Приближалась осень. Листва на деревьях уже стала опадать на землю. Днем она шуршит под
ногами, а вечером от
росы опять становится мягкой. Это позволяет охотнику подойти к зверю очень близко.
Ниже
росли кусты и деревья, берег становился обрывистым и был завален буреломом. Через 10 минут его лошадь достала до дна
ногами. Из воды появились ее плечи, затем спина, круп и
ноги. С гривы и хвоста вода текла ручьями. Казак тотчас же влез на коня и верхом выехал на берег.
Вековые дубы, могучие кедры, черная береза, клен, аралия, ель, тополь, граб, пихта, лиственница и тис
росли здесь в живописном беспорядке. Что-то особенное было в этом лесу. Внизу, под деревьями, царил полумрак. Дерсу шел медленно и, по обыкновению, внимательно смотрел себе под
ноги. Вдруг он остановился и, не спуская глаз с какого-то предмета, стал снимать котомку, положил на землю ружье и сошки, бросил топор, затем лег на землю ничком и начал кого-то о чем-то просить.
Лондон ждет приезжего часов семь на
ногах, овации
растут с каждым днем; появление человека в красной рубашке на улице делает взрыв восторга, толпы провожают его ночью, в час, из оперы, толпы встречают его утром, в семь часов, перед Стаффорд Гаузом.
И я еще теперь помню чувство изумления, охватившее меня в самом раннем детстве, когда небольшое квадратное пятно, выползшее в ее перспективе из-за горизонта, стало
расти, приближаться, и через некоторое время колонны солдат заняли всю улицу, заполнив ее топотом тысяч
ног и оглушительными звуками оркестра.
Полуянов как-то совсем исчез из поля зрения всей родни. О нем не говорили и не вспоминали, как о покойнике, от которого рады были избавиться. Харитина время от времени получала от него письма, сначала отвечала на них, а потом перестала даже распечатывать. В ней
росло по отношению к нему какое-то особенно злобное чувство. И находясь в ссылке, он все-таки связывал ее по рукам и по
ногам.
Читает «Верую», отчеканивая слова; правая
нога его вздрагивает, словно бесшумно притопывая в такт молитве; весь он напряженно тянется к образам,
растет и как бы становится всё тоньше, суше, чистенький такой, аккуратный и требующий...
Слышен собачий визг. Очумелов глядит в сторону и видит: из дровяного склада купца Пичугина, прыгая на трех
ногах и оглядываясь, бежит собака. За ней гонится человек в ситцевой крахмальной рубахе и расстегнутой жилетке. Он бежит за ней и, подавшись туловищем вперед, падает на землю и хватает собаку за задние лапы. Слышен вторично собачий визг и крик: «Не пущай!» Из лавок высовываются сонные физиономии, и скоро около дровяного склада, словно из земли
выросши, собирается толпа.
Иногда такие точки помелькают на крайних чертах горизонта и — пропадут; иногда выплывают на степь,
вырастают и образуют целые полные фигуры всадников, плотно приросших кривыми
ногами к тощим, но крепким, не знающим устали, своим иноходцам: [В породе башкирских лошадей очень много попадается иноходцев, почти всегда головастых, горбатых и вообще невысокого достоинства относительно резвости бега; но они очень покойны для верховой езды, и башкирцы очень любят на них ездить] это башкирцы, лениво, беспечно, всегда шагом разъезжающие по родной своей степи.
— Гаршнеп вдвое меньше бекаса; складом, носом,
ногами и пестрым брюшком совершенно сходен с дупелем, а перьями — и с бекасом и с дупелем; только пестрины у него на спине несколько темнее и красноватее, имеют сизо-зеленоватый, как будто металлический отлив; кожа на шее толста и мясиста, очевидно для того, чтоб могли
расти из нее длинные перышки и косички.
Вот впереди показался какой-то просвет. Я полагал, что это река; но велико было наше разочарование, когда мы почувствовали под
ногами вязкий и влажный мох. Это было болото, заросшее лиственицей с подлесьем из багульника. Дальше за ним опять стеною стоял дремучий лес. Мы пересекли болото в том же юго-восточном направлении и вступили под своды старых елей и пихт. Здесь было еще темнее. Мы шли ощупью, вытянув вперед руки, и часто натыкались на сучья, которые как будто нарочно
росли нам навстречу.
Бывало, Агафья, вся в черном, с темным платком на голове, с похудевшим, как воск прозрачным, но все еще прекрасным и выразительным лицом, сидит прямо и вяжет чулок; у
ног ее, на маленьком креслице, сидит Лиза и тоже трудится над какой-нибудь работой или, важно поднявши светлые глазки, слушает, что рассказывает ей Агафья; а Агафья рассказывает ей не сказки: мерным и ровным голосом рассказывает она житие пречистой девы, житие отшельников, угодников божиих, святых мучениц; говорит она Лизе, как жили святые в пустынях, как спасались, голод терпели и нужду, — и царей не боялись, Христа исповедовали; как им птицы небесные корм носили и звери их слушались; как на тех местах, где кровь их падала, цветы
вырастали.
Канун первого мая для Фотьянки прошел в каком-то чаду. Вся деревня поднялась на
ноги с раннего утра, а из Балчуговского завода так и подваливала одна партия за другой. Золотопромышленники ехали отдельно в своих экипажах парами. Около обеда вокруг кабака Фролки
вырос целый табор. Кишкин толкался на народе и прислушивался, о чем галдят.
— Хо-хо!.. Нашел дураков… Девка — мак, так ее кержаки и отпустили. Да и тебе не обмозговать этого самого дела… да. Вон у меня дерево стоеросовое
растет, Окся; с руками бы и
ногами отдал куда-нибудь на мясо — да никто не берет. А вы плачете, что Феня своим умом устроилась…
Толпа
росла у ключика, а Гермоген продолжал свое. Его слова производили впечатление. Какой-то здоровенный мужик даже повалился ему в
ноги.
Просто-напросто все злоключения сами собой стали учащаться, наворачиваться друг на друга, шириться и
расти, подобно тому, как маленький снежный комочек, толкаемый
ногами ребят, сам собою, от прилипающего к нему талого снега, становится все больше, больше
вырастает выше человеческого роста и, наконец, одним последним небольшим усилием свергается в овраг и скатывается вниз огромной лавиной.
В тое ж минуту, безо всяких туч, блеснула молонья и ударил гром, индо земля зашаталась под
ногами, — и
вырос, как будто из земли, перед купцом зверь не зверь, человек не человек, а так какое-то чудовище, страшное и мохнатое, и заревел он голосом дикиим: «Что ты сделал?
Это была маленькая, худенькая девочка, лет семи-восьми, не больше, одетая в грязные отрепья; маленькие ножки ее были обуты на босу
ногу в дырявые башмаки. Она силилась прикрыть свое дрожащее от холоду тельце каким-то ветхим подобием крошечного капота, из которого она давно уже успела
вырасти.
Все будет новое; по одному мановению руки Прейн а
вырастут из земли всевозможные чудеса, которые он положит к ее
ногам.
Мать видела, что бумаги хватают, прячут за пазухи, в карманы, — это снова крепко поставило ее на
ноги. Спокойнее и сильнее, вся напрягаясь и чувствуя, как в ней
растет разбуженная гордость, разгорается подавленная радость, она говорила, выхватывая из чемодана пачки бумаги и разбрасывая их налево и направо в чьи-то быстрые, жадные руки.
Когда на небе были утренние серые тучки и я озябал после купанья, я часто без дороги отправлялся ходить по полям и лесам, с наслаждением сквозь сапоги промачивая
ноги по свежей
росе.
Простой, обыкновенный человек, даже еще и с титулом графа, человек, у которого две руки, две
ноги, два глаза, два уха и один нос, человек, который, как и все мы, ест, пьет, дышит, сморкается и спит… и вдруг он самыми простыми словами, без малейшего труда и напряжения, без всяких следов выдумки взял и спокойно рассказал о том, что видел, и у него
выросла несравненная, недосягаемая, прелестная и совершенно простая повесть.
Фантазируя таким образом, он незаметно доходил до опьянения; земля исчезала у него из-под
ног, за спиной словно
вырастали крылья. Глаза блестели, губы тряслись и покрывались пеной, лицо бледнело и принимало угрожающее выражение. И, по мере того как
росла фантазия, весь воздух кругом него населялся призраками, с которыми он вступал в воображаемую борьбу.
Собака потерлась о мои
ноги, и дальше пошли втроем. Двенадцать раз подходила бабушка под окна, оставляя на подоконниках «тихую милостыню»; начало светать, из тьмы
вырастали серые дома, поднималась белая, как сахар, колокольня Напольной церкви; кирпичная ограда кладбища поредела, точно худая рогожа.
На рельсах вдали показался какой-то круг и покатился, и стал
вырастать, приближаться, железо зазвенело и заговорило под
ногами, и скоро перед платформой пролетел целый поезд… Завизжал, остановился, открылись затворки — и несколько десятков людей торопливо прошли мимо наших лозищан. Потом они вошли в вагон, заняли пустые места, и поезд сразу опять кинулся со всех
ног и полетел так, что только мелькали окна домов…
Зарыли её, как хотелось Матвею, далеко от могилы старого Кожемякина, в пустынном углу кладбища, около ограды, где густо
росла жимолость, побегушка и тёмно-зелёный лопух. На девятый день Матвей сам выкосил вокруг могилы сорные травы, вырубил цепкие кусты и посадил на расчищенном месте пять молодых берёз: две в головах, за крестом, по одной с боков могилы и одну в
ногах.
Глеб стоял как прикованный к земле и задумчиво смотрел под
ноги; губы его были крепко сжаты, как у человека, в душе которого происходит сильная борьба. Слова сына, как крупные капли
росы, потушили, казалось, огонь, за минуту еще разжигавший его ретивое сердце. Разлука с приемышем показалась ему почему-то в эту минуту тяжелее, чем когда-нибудь.
Пальто и узелок, подброшенные снизу, упали возле Егорушки. Он быстро, не желая ни о чем думать, положил под голову узелок, укрылся пальто и, протягивая
ноги во всю длину, пожимаясь от
росы, засмеялся от удовольствия.
Уж с утра до вечера и снова
С вечера до самого утра
Бьется войско князя удалого,
И
растет кровавых тел гора.
День и ночь над полем незнакомым
Стрелы половецкие свистят,
Сабли ударяют по шеломам,
Копья харалужные трещат.
Мертвыми усеяно костями,
Далеко от крови почернев,
Задымилось поле под
ногами,
И взошел великими скорбями
На Руси кровавый тот посев.
— Не смей так смотреть, ты
вырастешь идиотом! — кричала она, топая
ногами, щипала его, била, он хныкал, защищал голову, взбрасывая длинные руки вверх, но никогда не убегал от нее и не жаловался на побои.
— Ну, конечно, батюшка! подчас напляшешься. Не только губернатор, и слуги-то его начнут тебя пырять да гонять из угла в угол, как легавую собаку. Чего б ни потребовали к его превосходительству, хоть птичьего молока, чтоб тут же родилось и
выросло. Бывало, с
ног собьют, разбойники! А как еще, на беду, губернатор приедет с супругою… ну! совсем молодца замотают! хоть вовсе спать не ложись!
В нашем заводе были два пруда — старый и новый. В старый пруд вливались две реки — Шайтанка и Сисимка, а в новый — Утка и Висим. Эти горные речки принимали в себя разные притоки. Самой большой была Утка, на которую мы и отправились. Сначала мы прошли версты три зимником, то есть зимней дорогой, потом свернули налево и пошли прямо лесом. Да, это был настоящий чудный лес, с преобладанием сосны. Утром здесь так было хорошо: тишина, смолистый воздух, влажная от ночной
росы трава, в которой путались
ноги.
Караковая холостая Ласточка, как атласная, гладкая и блестящая шерстью, опустив голову так, что черная шелковистая чолка закрывала ей лоб и глаза, играла с травой, — щипнет и бросит и стукнет мокрой от
росы ногой с пушистой щеткой.
— Она была босиком, — это совершенно точное выражение, и туфли ее стояли рядом, а чулки висели на ветке, — ну право же, очень миленькие чулочки, — паутина и блеск. Фея держала
ногу в воде, придерживаясь руками за ствол орешника. Другая ее
нога, — капитан метнул Дигэ покаянный взгляд, прервав сам себя, — прошу прощения, — другая ее
нога была очень мала. Ну, разумеется, та, что была в воде, не
выросла за одну минуту…
Паркер стал говорить дальше; как ни интересно было слушать обо всем, из чего вышли события того памятного вечера, нетерпение мое отправиться к Дюроку
росло и разразилось тем, что, страдая и шевеля
ногами под стулом, я, наконец, кликнул прислугу, чтоб расплатиться.
Вы сделали преступление, отклонив золото от его прямой цели, —
расти и давить, — заставили тигра улыбаться игрушкам, и все это ради того, чтобы бросить драгоценный каприз к
ногам девушки, которая будет простосердечно смеяться, если ей показать палец!
Даже трава не
росла в этом саду, потому что земля на всем его пространстве была вытоптана ученическими
ногами, как молотильный ток, и не пропускала сквозь себя никакого ростка, а в большие жары давала глубокие трещины, закрывавшиеся опять при сильных дождях.
Было дико и нелепо. Впереди стояла смерть, а тут
вырастало что-то маленькое, пустое, ненужное, и слова трещали, как пустая скорлупа орехов под
ногою. И, почти плача — от тоски, от того вечного непонимания, которое стеною всю жизнь стояло между ним и близкими и теперь, в последний предсмертный час, дико таращило свои маленькие глупые глаза, Василий закричал...