Опять прикосновение руки, и опять молодой царь очнулся еще в новом месте. Место это была камера мирового судьи. Мировой судья — жирный, плешивый человек, с висящим двойным подбородком, в цепи, только что встал и читал громким голосом свое решение. Толпа мужиков стояла за решеткой.
Оборванная женщина сидела на лавочке и не встала. Сторож толкнул ее.
Неточные совпадения
На улице было людно и шумно, но еще шумнее стало, когда вышли на Тверскую. Бесконечно двигалась и гудела толпа
оборванных, измятых, грязных людей. Негромкий, но сплошной ропот стоял в воздухе, его разрывали истерические голоса
женщин. Люди устало шли против солнца, наклоня головы, как бы чувствуя себя виноватыми. Но часто, когда человек поднимал голову, Самгин видел на истомленном лице выражение тихой радости.
Посетители были большей частью люди худо одетые, даже
оборванные, но были и приличные по внешнему виду и мужчины и
женщины.
Такие же были у
оборванных опухших мужчин и
женщин, с детьми стоявших на углах улиц и просивших милостыню.
8 сентября, в праздник, я после обедни выходил из церкви с одним молодым чиновником, и как раз в это время несли на носилках покойника; несли четверо каторжных,
оборванные, с грубыми испитыми лицами, похожие на наших городских нищих; следом шли двое таких же, запасных,
женщина с двумя детьми и черный грузин Келбокиани, одетый в вольное платье (он служит писарем и зовут его князем), и все, по-видимому, спешили, боясь не застать в церкви священника.
Жажда семейной ласки, материнской, сестриной, нянькиной ласки, так грубо и внезапно
оборванной, обратилась в уродливые формы ухаживания (точь-в-точь как в женских институтах «обожание») за хорошенькими мальчиками, за «мазочками»; любили шептаться по углам и, ходя под ручку или обнявшись в темных коридорах, говорить друг другу на ухо несбыточные истории о приключениях с
женщинами.
Еще встретили они в одной лощине двух
оборванных скуластых ногайских
женщин, которые с плетушками за спинами собирали в них для кизяка навоз от ходившей по степи скотины.
Тут была и
оборванная, растрепанная и окровавленная крестьянская
женщина, которая с плачем жаловалась на свекора, будто бы хотевшего убить ее; тут были два брата, уж второй год делившие между собой свое крестьянское хозяйство и с отчаянной злобой смотревшие друг на друга; тут был и небритый седой дворовый, с дрожащими от пьянства руками, которого сын его, садовник, привел к барину, жалуясь на его беспутное поведение; тут был мужик, выгнавший свою бабу из дома за то, что она целую весну не работала; тут была и эта больная баба, его жена, которая, всхлипывая и ничего не говоря, сидела на траве у крыльца и выказывала свою воспаленную, небрежно-обвязанную каким-то грязным тряпьем, распухшую ногу…
В бараках — длинных грязных сараях, с крышами на один скат — просыпались рабочие. Издали все они были похожи друг на друга —
оборванные, лохматые, босые… Доносились до берега их хриплые голоса, кто-то стучал по дну пустой бочки, летели глухие удары, точно рокотал большой барабан. Две
женщины визгливо ругались, лаяла собака.
Кроме того, Абрам недавно женился на красивой, знатной, изнеженной
женщине: ее, наверно, стеснит неожиданное посещение
оборванного, больного старика.
Многие из
женщин выходили из сада измятые, избитые, изорванные, окровавленные, с
оборванными ушами; многих вытаскивали без чувств или в истерике.
К этому состоянию примешивались ужасные мелочи жизни, которые раздражают и не такие слабые натуры. Это безделицы: белье, которое некому починить,
оборванная пуговица, обившиеся края платья, все пустяки, которые
женщина умеет уладить в два стежка, — все это утомляло и злило его булавочными уколами, и он еще сильнее тяготился своим одиночеством.
У крайнего домика этой слободки, у которого мы остановились, вышла к нам
оборванная, худая
женщина и стала рассказывать свое положение.