Неточные совпадения
Она любила Марфеньку, так же как Наталью Ивановну, но любила обеих, как
детей иногда, пожалуй, как собеседниц. В тихую пору жизни она опять позовет Наталью Ивановну и будет передавать ей вседневные события по мелочам, в подробностях, — опять та будет шепотом поддакивать ей, разбавлять ее
одинокие ощущения.
Слова «женат, вдов, холост» на Сахалине еще не определяют семейного положения; здесь очень часто женатые бывают обречены на
одинокую безбрачную жизнь, так как супруги их живут на родине и не дают им развода, а холостые и вдовые живут семейно и имеют по полдюжине
детей; поэтому ведущих холостую жизнь не формально, а на самом деле, хотя бы они значились женатыми, я считал не лишним отмечать словом «одинок».
— Идут в мире
дети наши к радости, — пошли они ради всех и Христовой правды ради — против всего, чем заполонили, связали, задавили нас злые наши, фальшивые, жадные наши! Сердечные мои — ведь это за весь народ поднялась молодая кровь наша, за весь мир, за все люди рабочие пошли они!.. Не отходите же от них, не отрекайтесь, не оставляйте
детей своих на
одиноком пути. Пожалейте себя… поверьте сыновним сердцам — они правду родили, ради ее погибают. Поверьте им!
Ребенок рос одиноко; жизнь родителей, тоже
одинокая и постылая, тоже шла особняком, почти не касаясь его. Сынок удался — это был тихий и молчаливый
ребенок, весь в отца. Весь он, казалось, был погружен в какую-то загадочную думу, мало говорил, ни о чем не расспрашивал, даже не передразнивал разносчиков, возглашавших на дворе всякую всячину.
Дядя Ерошка был заштатный и
одинокий казак; жена его лет двадцать тому назад, выкрестившись в православные, сбежала от него и вышла замуж за русского фельдфебеля;
детей у него не было.
Во-первых, они были люди
одинокие — муж и жена, может быть, даже и не муж и не жена, а я хочу сказать, что у них не было
детей; во-вторых, они были люди очень небогатые, часто ссорились и вообще вели жизнь мелкого служилого петербургского класса.
Лаптев вспомнил, что это самое или нечто подобное он слышал уже много раз когда-то давно, и на него пахнуло поэзией минувшего, свободой
одинокой, холостой жизни, когда ему казалось, что он молод и может все, что хочет, и когда не было любви к жене и воспоминаний о
ребенке.
Когда видел народ, что
дети, вспоённые кровью его, — враги ему, терял он веру в них, то есть — не питал их волею своею, оставлял владык
одинокими, и падали они, разрушалось величие и сила их царств.
— То-то господа отдают, кого вздумают, а потом миром разбирай. Мир приговорил твоему сыну итти, а не хочешь, проси барыню, она може велит мне, от
детей,
одинокому, лоб забрить. Вот-те и закон, — сказал он желчно. И опять, махнув рукой, стал на прежнее место.
Глафира Фирсовна. Да ты не очень бойся-то. Он хоть строг, а до вас, молодых баб, довольно-таки снисходителен. Человек
одинокий,
детей нет, денег двенадцать миллионов.
— Так я говорила — накануне он был у Олесова и, конечно, пил там. Ну и вот… — Елизавета Сергеевна печально тряхнула головой. — Теперь я… осталась одна… хотя я уже с третьего года жизни с ним почувствовала себя внутренно
одинокой. Но теперь такое странное положение! Мне двадцать восемь лет, я не жила, а состояла при муже и
детях…
дети умерли.
Страх, в котором держала скотница свою питомицу, часто даже исчезал в
ребенке от избытка горя. Так случалось почти всякий раз, когда Домна, смягчившись после взрыва необузданной ярости, начинала ласкать и нежить собственных
детей своих. Громко раздавались тогда за печуркою рыдания и всхлипывания
одинокой, заброшенной девочки…
Ребенком там, в мечтанье
одиноком,
Прибою моря часто я внимал
Или следил за ним веселым оком,
Когда в грозу катил за валом вал
И, разбиваясь о крутые стены,
Отпрядывал потоком белой пены.
Дворная собака, ворча, грызла кость вблизи разбитого колеса, и трехлетний
ребенок в одной рубашонке, почесывая свою белую мохнатую голову, с удивлением глядел на зашедшего
одинокого горожанина.
Была ль у тебя мать родная, и она ль тебя
дитятей лелеяла, или, как я,
одинокая, ты на жизнь оглянулась?
— Да, бывает. — И она вся задрожала и опять в испуге стала прижиматься к нему, как
дитя. — Видишь, — сказала она, прерывая рыдания, — я не напрасно пришла к тебе, не напрасно, тяжело было одной, — повторяла она, благодарно сжимая его руки. — Полно же, полно о чужом горе слезы ронять! Прибереги их на черный день, когда самому
одинокому тяжело будет и не будет с тобой никого!.. Слушай, была у тебя твоя люба?
А Макар продолжал: у них все записано в книге… Пусть же они поищут: когда он испытал от кого-нибудь ласку, привет или радость? Где его
дети? Когда они умирали, ему было горько и тяжело, а когда вырастали, то уходили от него, чтобы в одиночку биться с тяжелою нуждой. И он состарился один со своей второю старухой и видел, как его оставляют силы и подходит злая, бесприютная дряхлость. Они стояли
одинокие, как стоят в степи две сиротливые елки, которых бьют отовсюду жестокие метели.
Дитя смотрело, должно быть, на мою
одинокую фигуру, невиданную и странную, в черном пальто и шляпе, в этом царстве серых халатов и военных мундиров.
— Боже мой! Ты любящий Отец сирот, Ты приказавший приводить к себе
детей, Божественный Спаситель, сохрани нам и спаси эту девочку. Она рождена для беззаботного счастья… Она — красивое сочетание гармонии. Она — нежный Цветок, взлелеянный в теплице жизни. Спаси ее, господи!
Одинокую, бедную сиротку! Помилуй, сохрани ее нам! Бедное
дитя! Праздничный цветок, тянувшийся так беспечно к веселью и смеху. Ты сохранишь ее нам, Милосердный господь!
Среди них нередко наезжала в Питер с далекого Кавказа подруга генеральши княгиня Маро,
одинокая богатая вдова, обожающая Наташу, как другая вряд ли бы и могла любить собственное
дитя.
— Он бедный, а ты — слава тебе, господи! И мельница у тебя своя, и огороды держишь, и рыбой торгуешь… Тебя господь и умудрил, и возвеличил супротив всех, и насытил… И
одинокий ты… А у Васи четверо
детей, я на его шее живу, окаянная, а жалованья-то всего он семь рублей получает. Где ж ему прокормить всех? Ты помоги…
— Последний
ребенок… последний маленький княжич рода Джаваха… вай-ме… горе нам!.. Горе мне,
одинокой старухе, которой суждено увидеть вымирание славного имени!
Из трактира мы пошли к церкви и сели на паперти в ожидании кучера. Сорок Мучеников стал поодаль и поднес руку ко рту, чтобы почтительно кашлянуть в нее, когда понадобится. Было уже темно; сильно пахло вечерней сыростью и собиралась восходить луна. На чистом, звездном небе было только два облака и как раз над нами: одно большое, другое поменьше; они
одинокие, точно мать с
дитятею, бежали друг за дружкой в ту сторону, где догорала вечерняя заря.
Лелька, правда, очень обрадовалась. Такая тоска была, так чувствовала она себя
одинокой. Хотелось, чтобы кто-нибудь гладил рукой по волосам, а самой плакать слезами обиженного
ребенка, всхлипывать, может быть, тереть глаза кулаками. Она усадила мать на диван, обняла за талию и крепко к ней прижалась. Глаза у матери стали маленькими и любовно засветились.
Вот и комната княжны… Здесь, конечно, расстанется с нею Волынской, унеся с собою сладкую добычу любви? Спальня девушки — святилище для постороннего мужчины; преступник уже тот, кто входил в нее с мыслью обольщения. Время рассуждать об этом безумцу!.. Волынской забыл все святое… он входит за Мариорицей.
Одинокая свеча нагорела; никого нет!.. Сумрак и тишина келий!.. Бедная девушка дрожит, сама не зная отчего; она, как робкое
дитя, упрашивает, умоляет его выйти.
К чести нашего большого города, обильно прославленного своим эгоизмом, кто из нас не знает семейных и
одиноких людей, которым тот или иной случай привел беспомощного
ребенка, и они его призрели, полюбили и ведут как умеют ко благу, — «из мрака к свету».
И собачонка опять смеялась, и вместе с нею смеялся
одинокий старик; а в это время на лавочке у печки тихо дышал сладко спящий
ребенок; у порога, свернувшись кольцом, сопел и изредка бредил Кинжалка; в стены постукивал мороз; тихая ночь стояла над всем городом, когда проходивший по мосту старогорожанин думал, как скучно должно быть бедному старику в его
одинокой хибарке, расшалившийся старик смеялся и резвился с своей Венеркой и, наконец, прочитав на ночь молитву, засыпал со сложенными на груди руками.
Месяца три Алексей Кирилович читал полицейскую газету и каждый день оставался ею совершенно доволен. Только объявления о молодых особах, желающих поступить к взрослым
детям, да рекламы вдов, набивающихся угождать
одинокому, немного смущали статского советника, и он собирался подать об этом записочку, но не подал ее потому, что прежде чем Алексей Кирилович привел этот план в исполнение, для него настал день, который он кончил так, как он не кончал еще ни одного дня своей жизни.
На этот раз на целом листе газеты ни одна молодая особа не просилась к взрослым
детям и ни одна молодая вдова не набивалась угождать
одиноким.