На этом кончалась страница, и только тут я спохватился, что читаю письмо, адресованное не мне. Поэтому я спрятал его в карман, решив сегодня же разыскать Урманова и передать ему конверт… Интерес к его драме
ожил во мне с новой силой… Так вот что он предлагал!.. Имел ли он на это право или нет?.. Мне казалось, что имел… Крупный, отчетливый и прямой почерк его противника мне не нравился.
Неточные совпадения
Во-первых, в лице его
я, с первого взгляда по крайней мере, не заметил ни малейшей перемены. Одет он был как всегда, то есть почти щеголевато. В руках его был небольшой, но дорогой букет свежих цветов. Он подошел и с улыбкой подал его маме; та было посмотрела с пугливым недоумением, но приняла букет, и вдруг краска слегка
оживила ее бледные щеки, а в глазах сверкнула радость.
Положить-то
я ее на печку положил, а сам так и трясусь. Вот, думаю, кака над нам беда стряслась; поди, чай, сотской давно запах носом чует да
во стан лыжи навастривает… Добро как
оживет убогая, а не
оживет — ну, и плачь тутотка с нею за свою за добродетель. Думаю
я это, а хозяйка моя смотрит на
меня, словно в мыслях моих угадывает.
— С тобою в провожатые
я не пошлю своих упреков.
Я виноват
во всем.
Я думал, если
я соединю в одном гнезде два горя, два духа, у которых общего так мало с миром, как у
меня и у тебя, то наконец они поймут друг друга.
Я, сирота седой, хотел
ожить, глядясь в твои глаза, Мария, и как урод обезобразил зеркало своим лицом. Не
ожил я, и ты завяла. Ты хочешь умереть, а
я хочу тебе дать жизнь. Хотела бы ты жить с ним? с тем… кого любила?
А между тем час езды по скверной дороге начал на
меня действовать неблагоприятно — старый буланый
мне надоел, и
во мне охладела охота держать в руках веревочные вожжи; но невдалеке, на горизонте, засинел Селиванов лес, и все
ожило. Сердце забилось и заныло, как у Вара при входе в Тевтобургские дебри. А в это же время из-под талой межи выскочил заяц и, пробежав через дорогу, понесся по полю.
— Во-вторых, — работа сама! Это, брат, великое дело, вроде войны, например. Холера и люди — кто кого? Тут ум требуется и чтобы всё было в аккурате. Что такое холера? Это надо понять, и валяй её тем, что она не терпит!
Мне доктор Ващенко говорит: «Ты, говорит, Орлов, человек в этом деле нужный! Не робей, говорит, и гони её из ног в брюхо больного, а там, говорит,
я её кисленьким и прищемлю. Тут ей и конец, а человек-то
ожил и весь век нас с тобой благодарить должен, потому кто его у смерти отнял?
Шум горного потока преследует
меня и
во сне. Постепенно он теряет свою однотонность. Точно серебряные колокольчики
оживили нежным перезвоном глухую мелодию падающей на камни тяжелой струи…
— Да-а, Бетховен…
Во мне ничего нет, понимаете? — ничего нет целого, все и всюду поломано, скомкано, и все болит. Но Бетховен отрывает
меня от маленьких моих болей,
я впадаю в состояние безумства и
оживаю. Потом пробуждаюсь и снова умираю. Так вот по свету и волочусь.
«Нет смерти», говорит людям голос истины. «
Я есмь воскресение и жизнь; верующий в
Меня, если и умрет,
оживет. И всякий живущий и верующий в
Меня не умрет
во век. Веришь ли сему?»
—
Я люблю сцену! Люблю театр! — зазвучал ее красивый голос. —
Я оживаю только в театре, только
во время пьесы!.. Тогда жизнь, обычная, серая, перестает для
меня существовать… Вот почему
я решила посвятить себя сцене.
— Вы, друг мой, можете быть, спасли
мне нынче жизнь, — сказал старик, пожимая ему крепко руку, —
оживили своей беседой наше пустынное житье, да еще вдобавок будто с собой принесли весточку от сына. День этот записан у
меня в сердце.
Во всякое время вы наш дорогой гость.
И все это так живо и интересно, что
я, несмотря на мое печальное положение, готов был бы
во все это с любопытством всматриваться, если бы не одно странное обстоятельство, которое
меня отпугнуло от моих наблюдений и, пробудя
во мне новый страх,
оживило с ним вместе и инстинкт самосохранения.