Неточные совпадения
И опять
в бой. Правы
оказались мои опасения. Не выдержала ненадежная когорта: на ней враги разрезали нашу
армию пополам и отбросили от крепости.
Слухи об отозвании Витте
оказались неверными. Он прибыл
в Вашингтон, начались переговоры. С жадным вниманием все следили за ходом переговоров. «Вестник Маньчжурских
Армий» брался с бою. А здешнее начальство все старалось «поддержать дух»
в войсках. Командир одного из наших полков заявил солдатам, что мира желают только жиды и студенты.
Но день шел за днем, — невероятное
оказывалось верным: грозный флот, который так восхваляли, веру
в который так усиленно старались вселить
в армию, — флот этот, словно игрушечный, разлетелся
в куски под дальнобойными орудиями Того, не принесши японцам никакого вреда.
— Сегодня
в штабе
армии нашей получено известие: государь созвал земский собор, объявил, что война
оказалась для нас неудачною и что приходится заключить мир.
— Это нарыв на теле
армии, все равно, что генеральный штаб. Дворянчики,
в моноклях, французят,
в узких брючках и лакированных сапогах… Когда нам пришлось идти
в контратаку,
оказалось, никакой артиллерии нет, мы взяли деревню без артиллерийской подготовки… А они, голубчики, вот где! Удирают и всех топчут по дороге! Знают, что их орудия — самая большая драгоценность
армии!
И не дали… Здесь
оказался тот удивительный «патриотизм», которым так блистал
в эту войну тыл, ни разу не нюхавший пороху. Все время, до самого мира, этот тыл из своего безопасного далека горел воинственным азартом, обливал презрением истекавшую кровью
армию и взывал к «чести и славе России».
Когда Кутузов дошел до Браунау (на Инне),
армия его
оказалась чересчур усталою, потому что по мере опасности, угрожавшей Мааку, венский двор торопил Кутузова, который и без того заставлял пехоту делать по 50–60 верст
в сутки.
Как подтверждение этого мнения указывается на то, что японская
армия, особенно состоящая против восточного отряда, вооружена совершенно иначе, чем главные
армии японцев; вынимаемые у наших раненых пули
оказываются не
в никелевой, а медной оправе и большего калибра, нежели пули винтовок.
Изучив еще ранее
в Петербурге конную службу, Потемкия
оказался не только лихим кавалеристом, но и прекрасным организатором кавалерийской атаки, что он блестяще доказал вскоре по прибытии его
в армию.
Кстати об Ояме — он,
оказывается, жив и здоров, несмотря на то, что о его погибели телеграфировали во все газеты, а
в «Вестнике Маньчжурской
Армии» так картинно было описано его самоубийство на гибнущем транспорте, во избежание русского плена.
Но
в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины
армии, и новое сражение
оказалось физически-невозможным.
Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей
армии под Ульмом,
оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и русские войска, до сих пор бывшие
в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем.