Неточные совпадения
Дорогой, в вагоне, он разговаривал с
соседями о политике, о новых железных дорогах, и, так же как в Москве, его одолевала путаница понятий, недовольство собой, стыд пред чем-то; но когда он вышел на своей станции, узнал кривого кучера Игната с поднятым воротником кафтана, когда увидал в неярком свете, падающем из
окон станции, свои ковровые сани, своих лошадей с подвязанными хвостами, в сбруе с кольцами и мохрами, когда кучер Игнат, еще в то время как укладывались, рассказал ему деревенские новости, о приходе рядчика и о том, что отелилась Пава, — он почувствовал, что понемногу путаница разъясняется, и стыд и недовольство собой проходят.
Здесь с ним обедывал зимою
Покойный Ленский, наш
сосед.
Сюда пожалуйте, за мною.
Вот это барский кабинет;
Здесь почивал он, кофей кушал,
Приказчика доклады слушал
И книжку поутру читал…
И старый барин здесь живал;
Со мной, бывало, в воскресенье,
Здесь под
окном, надев очки,
Играть изволил в дурачки.
Дай Бог душе его спасенье,
А косточкам его покой
В могиле, в мать-земле сырой...
И думал он:
Отсель грозить мы будем шведу.
Здесь будет город заложен
Назло надменному
соседу.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить
окно,
Ногою твердой стать при море.
Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости будут к нам,
И запируем на просторе.
Летний дождь шумно плескал в стекла
окон, трещал и бухал гром, сверкали молнии, освещая стеклянную пыль дождя; в пыли подпрыгивала черная крыша с двумя гончарными трубами, — трубы были похожи на воздетые к небу руки без кистей. Неприятно теплая духота наполняла зал, за спиною Самгина у кого-то урчало в животе,
сосед с левой руки после каждого удара грома крестился и шептал Самгину, задевая его локтем...
Вагон встряхивало, качало, шипел паровоз, кричали люди; невидимый в темноте
сосед Клима сорвал занавеску с
окна, обнажив светло-голубой квадрат неба и две звезды на нем; Самгин зажег спичку и увидел пред собою широкую спину, мясистую шею, жирный затылок; обладатель этих достоинств, прижав лоб свой к стеклу, говорил вызывающим тоном...
Смерть застигла ее как раз во время запоя матери. Собрались
соседи и с помощью дворовых устроили похороны. На этот раз к Степаниде Михайловне приставили прислугу и не выпускали ее из спальни, так что неизвестно, поняла ли она что-нибудь, когда мимо ее
окон проносили на погост гроб, заключавший в себе останки страстно любимой дочери.
—
Соседи сработали… С Хитрова. Это уж у нас бывалое дело. Забыли
окно запереть! — сказала старая кухарка.
Скитники переночевали у какого-то знакомого Михею Зотычу мужичка. Голод чувствовался и в Суслоне, хотя и в меньшей степени, чем в окрестных деревнях. Зато суслонцев одолевали
соседи. Каждое утро под
окнами проходили вереницы голодающих. Михей Зотыч сидел все утро у
окна, подавал купленный хлеб и считал голодных.
Заметив пристальные взоры на себя своего
соседа, дама в свою очередь сначала улыбнулась, а потом начала то потуплять глаза, то смотреть в
окно.
Исстари повелось у них так, что сегодня человек пироги с начинкой ест, а завтра он же, под
окнами у
соседей, куски выпрашивает.
— Уйде-ма, дядя? (то-есть дома, дядя?) — послышался ему из
окна резкий голос, который он тотчас признал за голос
соседа Лукашки.
Пью, смотрю на оборванцев, шлепающих по сырому полу снежными опорками и лаптями… Вдруг стол качнулся. Голова зашевелилась, передо мной лицо желтое, опухшее. Пьяные глаза он уставил на меня и снова опустил голову. Я продолжал пить чай… Предзакатное солнышко на минуту осветило грязные
окна притона.
Сосед опять поднял голову, выпрямился и сел на стуле, постарался встать и опять хлюпнулся.
Никто не ждал от него скорого возвращения: все знали очень хорошо, что дядя Аким воспользуется случаем полежать на печи у
соседа и пролежит тем долее и охотнее, что дорога больно худа и ветер пуще студен. Никто не помышлял о нем вплоть до сумерек; но вот уже и ночь давно наступила, а дядя Аким все еще не возвращался. Погода между тем становилась хуже и хуже; снег, превратившийся в дождь, ручьями лил с кровель и яростно хлестал в
окна избы; ветер дико завывал вокруг дома, потрясая навесы и раскачивая ворота.
Кондратий усадил Глеба на почетное место, к образам; он хотел посадить туда же и сына, но Ванюша отказался под предлогом, что заслонит спиною
окно, и расположился немного поодаль, в тень, бросаемую стеною; сам хозяин поместился рядом с
соседом Глебом.
Выглянул дьячок: стоит за
окном Иван Семенов, сосед-старичок, и на ночлег просится.
Господин этот во всё время путешествия старательно избегал общения и знакомства с пассажирами. На заговариванья
соседей он отвечал коротко и резко и или читал, или, глядя в
окно, курил, или, достав провизию из своего старого мешка, пил чай или закусывал.
Большой старый дом имел самую мрачную физиономию среди своих
соседей. Весь он покривился, в двух рядах его
окон не было ни одного, сохранившего правильную форму, и осколки стекол в изломанных рамах имели зеленовато-мутный цвет болотной воды.
Жмигулина (у
окна). Ишь пустилась! Как стрела летит. А где бы ей придумать, кабы не я. Вот и собой хороша, да как ума-то нет, тоже плохо. Всему-то ее научи; смотри за ней, как за малым ребенком. Не научи я с мужем помириться, что бы было? Ссора да брань. Она бы, пожалуй, уступить не захотела; ну, значит, поминутно в доме стражение, а от
соседей мараль. А теперь что хочешь делай; все шито да крыто будет.
С этими мыслями я вернулся в свою юрту, но не успел еще раздеться, как моя собака беспокойно залаяла и кинулась к
окну. Чья-то рука снаружи смела со стекла налипший снег, и в
окне показалось усатое лицо одного из моих
соседей, ссыльного поляка Козловского.
Пока закладывали лошадь, разговор перешел на то, на чем он остановился в то время, как Василий Андреич подъехал к
окну. Старик жаловался соседу-старосте на третьего сына, не приславшего ему ничего к празднику, а жене приславшего французский платок.
Взял заседатель перо, написал что-то на бумаге и стал вычитывать. Слушаю я за
окном, дивлюсь только. По бумаге-то выходит, что самый этот старик Иван Алексеев не есть Иван Алексеев; что его
соседи, а также и писарь не признают за таковое лицо, а сам он именует себя Иваном Ивановым и пачпорт кажет. Вот ведь удивительное дело! Сколько народу было, все руки прикладывали, и ни один его не признал. Правда, и народ тоже подобрали на тот случай! Все эти понятые у Ивана Захарова чуть не кабальные, в долгу.
Больше говорить не хотелось, да и не было надобности, — мы понимали друг друга. На нас глядели и говорили за нас темные стены, углы, затканные паутиной, крепко запертая дверь… В
окно врывались волны миазмов, и некуда было скрыться. Сколько-то нам придется прожить здесь: неделю, две?.. Нехорошо, скверно! А ведь вот тут, рядом, наши
соседи живут не одну неделю и не две. Да и в этой камере после нас опять водворится жилец на долгие месяцы, а может, и годы…
Аннушка положила на плечо
соседа свою голову и замерла в этой позе, потупив глаза в землю. Гармонист задумчиво покручивал ус, а человек в пиджаке отошёл к
окну и стал там, прислонясь к стене и смешно вытянув голову по направлению к певцам, точно он ртом ловил звуки песни. Толпа в дверях шуршала платьем и глухо ворчала, слившись в одно большое животное.
А когда на двадцати пяти тысячах мест станут двадцать пять тысяч русских помещичьих домиков, да в них перед
окнами на балкончиках задымятся двадцать пять тысяч самоваров и поедет
сосед к
соседу с семейством на тройках, заложенных по-русски, с валдайским колокольчиком под дутою, да с бубенцами, а на козлах отставной денщик в тверском шлыке с павлиньими перьями заведет: «Не одну во поле дороженьку», так это будет уже не Литва и не Велико-Польша, а Россия.
«Ишь, однако, какой он досужий, этот офицерик!» — подумал граф, и ему захотелось посмотреть на
соседа. А тот как раз подошел и стал со скрипкою у
окна.
Эту группу программы маскарада объясняли так: Мом, видя человека, смеялся, для чего боги не сделали ему на груди
окно, сквозь которое бы в его сердце можно было смотреть; быку смеялся, для чего боги не поставили на груди рогов и тем лишили его большей силы, а над домом смеялся, отчего его нельзя так сделать, что если худой
сосед, то поворотит в другую сторону.
Карп Карпович, продев в петлю борта своего сюртука салфетку, сам подавал кушанье с достоинством, не как официант, или лакей, а как радушный хозяин. Разнеся блюдо и отдав его буфетчику, он становился к
окну и прислонившись к стоявшему у стены столу, заложив нога на ногу и сложив руки, разговаривал с Ираидой Степановной о новостях, о
соседях, о ближайших видах на урожай в имении, или шутил с «благородными», но всегда в меру и с достоинством.
Иной раз Горлицын увидит, что
сосед сидит пригорюнясь у своего
окна, и махнет ему рукой, а дочка из-за него покажет свое хорошенькое личико: этого было довольно, чтобы
сосед сейчас явился.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к
соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна-шут с печальным лицом сидел у
окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, чтó она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
На
окнах выставлены карикатуры, свидетельствующие, что Австрия нимало не беспокоится об ограждении репутации своих державных
соседей.