Неточные совпадения
— Право, не знаю, как вам ответить на это, мой милый князь, — тонко усмехнулся Версилов. — Если я признаюсь вам, что и сам не умею ответить, то это будет вернее. Великая
мысль — это чаще всего чувство, которое слишком иногда подолгу остается без
определения. Знаю только, что это всегда было то, из чего истекала живая жизнь, то есть не умственная и не сочиненная, а, напротив, нескучная и веселая; так что высшая идея, из которой она истекает, решительно необходима, к всеобщей досаде разумеется.
В такие минуты, когда
мысль не обсуживает вперед каждого
определения воли, а единственными пружинами жизни остаются плотские инстинкты, я понимаю, что ребенок, по неопытности, особенно склонный к такому состоянию, без малейшего колебания и страха, с улыбкой любопытства, раскладывает и раздувает огонь под собственным домом, в котором спят его братья, отец, мать, которых он нежно любит.
Мартын Степаныч провел у себя за ухом и, видимо, постарался перевести известное
определение идеи, что она есть абсолютное тожество
мысли с предметностью, на более понятный для Аггея Никитича язык.
Это банальное
определение окрылило застывшие было
мысли у Хрипача.
Развяжите человеку руки, дайте ему свободу высказать всю свою
мысль — и перед вами уже встанет не совсем тот человек, которого вы знали в обыденной жизни, а несколько иной, в котором отсутствие стеснений, налагаемых лицемерием и другими жизненными условностями, с необычайною яркостью вызовет наружу свойства, остававшиеся дотоле незамеченными, и, напротив, отбросит на задний план то, что на поверхностный взгляд составляло главное
определение человека.
Глядя на довольно худое, смуглое лицо ее, на юную нестройность тела, на задумчивые глаза с длинными ресницами, поневоле приходило в голову, как преобразятся все эти черты, как они устроятся, когда и
мысль, и чувство, и эти глаза — все получит
определение, смысл, отгадку, и как хорошо будет тому, на плечо которого склонится эта головка!
Так, например, из
определения «прекрасное есть жизнь» становится понятно, почему в области прекрасного нет отвлеченных
мыслей, а есть только индивидуальные существа — жизнь мы видим только в действительных, живых существах, а отвлеченные, общие
мысли не входят в область жизни.
Едва ли можно после этого разделять
мысль, что «возвышенное есть перевес идеи над формою», или что «сущность возвышенного состоит в пробуждении идеи бесконечного». В чем же состоит она? Очень простое
определение возвышенного будет, кажется, вполне обнимать и достаточно объяснять все явления, относящиеся к его области.
Но если под прекрасным понимать то, что понимается в этом
определении, — полное согласие идеи и формы, то из стремления к прекрасному надобно выводить не искусство в частности, а вообще всю деятельность человека, основное начало которой — полное осуществление известной
мысли; стремление к единству идеи и образа — формальное начало всякой техники, стремление к созданию и усовершенствованию всякого произведения или изделия; выводя из стремления к прекрасному искусство, мы смешиваем два значения этого слова: 1) изящное искусство (поэзия, музыкант, д.) и 2) уменье или старанье хорошо сделать что-нибудь; только последнее выводится из стремления к единству идеи и формы.
Очень легко показать неприложимость к возвышенному
определения «возвышенное есть перевес идеи над образом», после того как сам Фишер, его принимающий, сделал это, объяснив, что от перевеса идеи над образом (выражая ту же
мысль обыкновенным языком: от превозможения силы, проявляющейся в предмете, над всеми стесняющими ее силами, или, в природе органической, над законами организма, ее проявляющего) происходит безобразное или неопределенное («безобразное» сказал бы я, если бы не боялся впасть в игру слов, сопоставляя безобразное и безобразное).
Наконец, ближайшим образом
мысль о том, что прекрасное есть чистая форма, вытекает из понятия, что прекрасное есть чистый призрак; а такое понятие — необходимое следствие
определения прекрасного как полноты осуществления идеи в отдельном предмете и падает вместе с этим
определением.
Из второстепенного и частного признака возвышенности сравнение и превосходство по великости должно быть возведено в главную и общую
мысль при
определении возвышенного.
Эти застылые
мысли составляют массу аксиом и теорем, которая вперед идет, когда приступают к философии; с их помощию составляются готовые понятия,
определения, бог весть на чем основанные, без всякой связи между собою.
Рассудочные теории приучили людей до такой степени к анатомическому способу, что только неподвижное, мертвое, т. е. не истинное, они считают за истину, заставляют
мысль оледениться, застыть в каком-нибудь одностороннем
определении, полагая, что в этом омертвелом состоянии легче разобрать ее.
Из этого ясно можно было понять — однако не поняли, — что для новой
мысли определения классики, романтики не свойственны, не существенны, что она ни то, ни другое или, лучше, и то и другое, но не как механическая смесь, а как химический продукт, уничтоживший в себе свойства составных частей, как результат уничтожает причины, одействотворяя их, как силлогизм уничтожает в себе посылки.
Вообще в разных
определениях и мнениях г. Жеребцова видна крайняя незрелость
мысли и шаткость его убеждений, происходящая, может быть, от непривычки к рассуждениям о предметах отвлеченных, а может быть — и от той же причины, по которой у г. Жеребцова англичане рассуждают так отлично…
Я вспомнил, что Платон определяет храбрость знанием того, чего нужно и чего не нужно бояться, и, несмотря на общность и неясность выражения в
определении капитана, я подумал, что основная
мысль обоих не так различна, как могло бы показаться, и что даже
определение капитана вернее
определения греческого философа, потому что, если бы он мог выражаться так же, как Платон, он, верно, сказал бы, что храбр тот, кто боится только того, чего следует бояться, а не того, чего не нужно бояться.
Мысль, что таково божие
определение, по-моему, богохульство» (Vivisection explained. 1898, p. 6).].
Следуя уже знакомым нам путем
мысли отрицательного богословия, Эриугена показывает недостаточность всех
определений Божества.
Мысль первее нашего разума, «в начале бе Слово», и хотя наш теперешний разум вовсе не есть нечто высшее и последнее, ибо он может и должен быть превзойден, но превзойти
мысль уже невозможно — она есть онтологическое
определение космического бытия, соответствующее второй божественной ипостаси Логоса: «вся тем быша, и без него ничто же бысть, еже бысть» (Ио. 11:3).
Это совершенно своеобразное отношение между Абсолютным и относительным может быть определено как самосознание тварности, выражающее собой онтологическое отношение твари к Творцу [К этой
мысли приближался Шлейермахер в своем
определении религии как «schlechlhinniges Abhängigkeilsgefühl» — чувство (онтологической) зависимости как таковое.].
Отсюда заключает Гегель, что и «самое скудное
определение непосредственного знания религии… не стоит вне области мышления… принадлежит
мысли» (70) [В прим. 39 (стр. 419) А. Древе справедливо замечает: «Гегель забывает здесь, что бытие логики обозначает только чистое понятие бытия, а не самое это бытие, что утверждение...
Миф возникает из религиозного переживания, почему и мифотворчество предполагает не отвлеченное напряжение
мысли, но некоторый выход из себя в область бытия божественного, некое богодейство, — другими словами, миф имеет теургическое происхождение и теургическое значение [По
определению В. С. Соловьева, задача «свободной теургии» — «осуществление человеком божественных сил в самом реальном бытии природы» (Соловьев В. С. Соч.
С. 324.], «представление мое есть образ, как он возвышен уже до формы всеобщности
мысли, так что удерживается лишь одно основное
определение, составляющее сущность предмета и предносящееся представляющему духу» (84) [Ср. там же.
Скорее это НЕ есть отрицающее всякое высказывание ά: αόριστος, άπειρος, άμορφος [Неограниченный, бесконечный, бесформенный (греч.).] — не столько отрицание того или иного
определения, сколько его отсутствие, выражение невыразимого, жест трансцендентного в имманентном, предел для
мысли и для сознания, за которым оно гаснет и погружается в ночь.
Направление, в котором следует искать такое
определение, дано уже в самом слове, выражающем основное существо религии и содержащем поэтому суммарную
мысль о ней: religio — religare — связь, связывать, соединять.
Итак, к антиномии приводит нас уже самое общее
определение объекта религии, в котором содержится coincidentia oppositorum [Совпадение противоположностей (лат.) — термин Николая Кузанского.], заложено основание для двух рядов
мыслей, разбегающихся в противоположных направлениях.
Лукач, венгерец, пишущий по-немецки, самый умный из коммунистических писателей, обнаруживший большую тонкость
мысли, делает своеобразное и по-моему верное
определение революционности.
По его
определению, Золя человек очень самолюбивый, упорный в своих
мыслях и вкусах, но в то же время искренний и даже наивный…
Письмо есть один из способов обмена
мыслей и чувств; но так как очень часто письма пишутся людьми бессмысленными и бесчувственными, то это
определение не совсем точно.
Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в
определения пространства, времени,
мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.