Неточные совпадения
Вереницею прошли перед ним: и Клементий, и Великанов, и Ламврокакис, и Баклан, и маркиз де Санглот, и Фердыщенко, но что делали эти люди, о чем они думали, какие
задачи преследовали — вот этого-то именно и нельзя было
определить ни под каким видом.
В этой крайности Бородавкин понял, что для политических предприятий время еще не наступило и что ему следует ограничить свои
задачи только так называемыми насущными потребностями края. В числе этих потребностей первое место занимала, конечно, цивилизация, или, как он сам
определял это слово,"наука о том, колико каждому Российской Империи доблестному сыну отечества быть твердым в бедствиях надлежит".
Сочинение это долженствовало обнять всю Россию со всех точек — с гражданской, политической, религиозной, философической, разрешить затруднительные
задачи и вопросы, заданные ей временем, и
определить ясно ее великую будущность — словом, большого объема.
И Россия все еще не может сознать себя единой, творчески
определить свои всемирно-исторические
задачи.
Русская национальная мысль чувствует потребность и долг разгадать загадку России, понять идею России,
определить ее
задачу и место в мире.
Отданный в жертву недугу, он мучительно метался на своем одре, в одиночестве разрешая
задачу, к какому делу себя настоящим манером
определить.
— Долго не изволили мне отвечать-с. За математической
задачей какой-то сидели,
определяли что-то; видно, головоломная
задача была. Пифагоровы штаны при мне начертили — сам видел. Три раза повторял; уж на четвертый только подняли головку и как будто впервые меня увидали. «Не пойду, говорят, там теперь ученый приехал, так уж где нам быть подле такого светила». Так и изволили выразиться, что подле светила.
Но ни он, ни Тарас Скотинин не могли
определить, в чем состоит тот «дух», который они поставили себе
задачею сокрушить. На вопросы по этому предмету Феденька мялся и отвечал: mais comment ne comprenez-vous pas cela? [Ну, как вы этого не понимаете? (фр.)] Скотинин же даже не отвечал ничего, а только усиленно вращал зрачками. Поэтому оба в конце концов рассудили за благо употреблять это слово, как нечто, не требующее толкований, но вполне ясное и твердое.
«Жизнь мою, — говорил Бенни, — я тогда же
определил положить за успех этой
задачи».
Подметить эти новые фазы его существования,
определить сущность его нового смысла — это всегда составляло громадную
задачу, и талант, умевший сделать это, всегда делал существенный шаг вперед в истории нашей литературы.
Итак, я постараюсь только
определить: удовлетворительно ли он исполнил свою
задачу, смотря на предмет с собственной, известной точки зрения автора?
Теперь именно и предстоит для критика
задача —
определить, насколько развился и возмужал талант г. Достоевского, какие эстетические особенности представляет он в сравнении с новыми писателями, которых еще не могла иметь в виду критика Белинского, какими недостатками и красотами отличаются его новые произведения и на какое действительно место ставят они его в ряду таких писателей, как гг.
Потому церковное богатство догматов, как
задача, всегда превышает наличность религиозного опыта, но в то же время и всегда в него входит, его
определяет.
Возникает своего рода гуманистическая теократия, которая видит
задачу в том, чтобы верно
определять и осуществлять истинную «волю народа».
В «Ессе homo» Ницше говорит: «Заратустра
определил однажды, со всею строгостью, свою
задачу — это также и моя
задача: он есть утверждающий вплоть до оправдания, вплоть до искупления всего прошедшего». Ницше имеет в виду следующие слова Заратустры...
Чем более раздвигается перед нашими глазами это поприще движения, тем очевиднее законы этого движения. Уловить и
определить эти законы составляет
задачу истории.
Дух войска — есть множитель на массу, дающий произведение силы.
Определить и выразить значение духа войска, этого неизвестного множителя, есть
задача науки.