Неточные совпадения
И ровно в ту минуту, как середина между колесами поравнялась с нею, она откинула красный мешочек и, вжав в плечи
голову, упала под вагон
на руки и легким движением, как бы готовясь тотчас же встать,
опустилась на колена.
Она подняла
на меня томный, глубокий взор и покачала
головой; ее губы хотели проговорить что-то — и не могли; глаза наполнились слезами; она
опустилась в кресла и закрыла лицо руками.
Между тем псы заливались всеми возможными голосами: один, забросивши вверх
голову, выводил так протяжно и с таким старанием, как будто за это получал бог знает какое жалованье; другой отхватывал наскоро, как пономарь; промеж них звенел, как почтовый звонок, неугомонный дискант, вероятно молодого щенка, и все это, наконец, повершал бас, может быть, старик, наделенный дюжею собачьей натурой, потому что хрипел, как хрипит певческий контрабас, когда концерт в полном разливе: тенора поднимаются
на цыпочки от сильного желания вывести высокую ноту, и все, что ни есть, порывается кверху, закидывая
голову, а он один, засунувши небритый подбородок в галстук, присев и
опустившись почти до земли, пропускает оттуда свою ноту, от которой трясутся и дребезжат стекла.
Сложив свои огромные руки
на груди, опустив
голову и беспрестанно тяжело вздыхая, Гриша молча стоял перед иконами, потом с трудом
опустился на колени и стал молиться.
Одна чубатая
голова, точно, приподнялась в ближнем курене и, поведя очами, скоро
опустилась опять
на землю.
Около молодого запорожца четверо старых выработывали довольно мелко ногами, вскидывались, как вихорь,
на сторону, почти
на голову музыкантам, и, вдруг
опустившись, неслись вприсядку и били круто и крепко своими серебряными подковами плотно убитую землю.
Бросив лопату, он сел к низкому хворостяному забору и посадил девочку
на колени. Страшно усталая, она пыталась еще прибавить кое-какие подробности, но жара, волнение и слабость клонили ее в сон. Глаза ее слипались,
голова опустилась на твердое отцовское плечо, мгновение — и она унеслась бы в страну сновидений, как вдруг, обеспокоенная внезапным сомнением, Ассоль села прямо, с закрытыми глазами и, упираясь кулачками в жилет Лонгрена, громко сказала...
В ответ
на это Раскольников медленно
опустился на подушку, закинул руки за
голову и стал смотреть в потолок. Тоска проглянула в лице Лужина. Зосимов и Разумихин еще с большим любопытством принялись его оглядывать, и он видимо, наконец, сконфузился.
Когда же Базаров, после неоднократных обещаний вернуться никак не позже месяца, вырвался наконец из удерживавших его объятий и сел в тарантас; когда лошади тронулись, и колокольчик зазвенел, и колеса завертелись, — и вот уже глядеть вслед было незачем, и пыль улеглась, и Тимофеич, весь сгорбленный и шатаясь
на ходу, поплелся назад в свою каморку; когда старички остались одни в своем, тоже как будто внезапно съежившемся и подряхлевшем доме, — Василий Иванович, еще за несколько мгновений молодцевато махавший платком
на крыльце,
опустился на стул и уронил
голову на грудь.
Самгин не почувствовал страха, когда над
головой его свистнула пуля, взныла другая, раскололась доска забора, отбросив щепку, и один из троих, стоявших впереди его, гладя спиной забор,
опустился на землю.
Она вдруг замолчала. Самгин привстал, взглянул
на нее и тотчас испуганно выпрямился, — фигура женщины потеряла естественные очертания, расплылась в кресле,
голова бессильно
опустилась на грудь, был виден полузакрытый глаз, странно потемневшая щека, одна рука лежала
на коленях, другая свесилась через ручку кресла.
А когда подняли ее тяжелое стекло, старый китаец не торопясь освободил из рукава руку, рукав как будто сам, своею силой, взъехал к локтю, тонкие, когтистые пальцы старческой, железной руки
опустились в витрину, сковырнули с белой пластинки мрамора большой кристалл изумруда, гордость павильона, Ли Хунг-чанг поднял камень
на уровень своего глаза, перенес его к другому и, чуть заметно кивнув
головой, спрятал руку с камнем в рукав.
Но Самгин уже знал: начинается пожар, — ленты огней с фокусной быстротою охватили полку и побежали по коньку крыши, увеличиваясь числом, вырастая; желтые, алые, остроголовые, они, пронзая крышу, убегали все дальше по хребту ее и весело кланялись в обе стороны. Самгин видел, что лицо в зеркале нахмурилось, рука поднялась к телефону над
головой, но, не поймав трубку,
опустилась на грудь.
Клим поднял
голову, хотел надеть очки и не мог сделать этого, руки его медленно
опустились на край стола.
Он замолчал, покачивая
головой, поглаживая широкий лоб, правая рука его медленно
опускалась,
опустился на стул и весь он, точно растаяв. Ему все согласно аплодировали, а человек из угла сказал...
Люди поднимались
на носки, вытягивали шеи,
головы их качались, поднимаясь и
опускаясь.
— Как ее объели крысы, ух! — сказала она,
опускаясь на диван. — Ты — видел? Ты — посмотри! Ужас! — Вздрогнув, она затрясла
головой.
Ходил он наклонив
голову, точно бык, торжественно нося свой солидный живот, левая рука его всегда играла кистью брелоков
на цепочке часов, правая привычным жестом поднималась и
опускалась в воздухе, широкая ладонь плавала в нем, как небольшой лещ.
Она вздрогнула и онемела
на месте. Потом машинально
опустилась в кресло и, наклонив
голову, не поднимая глаз, сидела в мучительном положении. Ей хотелось бы быть в это время за сто верст от того места.
Он молчал и в ужасе слушал ее слезы, не смея мешать им. Он не чувствовал жалости ни к ней, ни к себе; он был сам жалок. Она
опустилась в кресло и, прижав
голову к платку, оперлась
на стол и плакала горько. Слезы текли не как мгновенно вырвавшаяся жаркая струя, от внезапной и временной боли, как тогда в парке, а изливались безотрадно, холодными потоками, как осенний дождь, беспощадно поливающий нивы.
Она хотела опять накинуть шелковую мантилью
на голову и не могла: руки с мантильей упали. Ей оставалось уйти, не оборачиваясь. Она сделала движение, шаг и
опустилась опять
на скамью.
Она машинально сбросила с себя обе мантильи
на диван, сняла грязные ботинки, ногой достала из-под постели атласные туфли и надела их. Потом, глядя не около себя, а куда-то вдаль,
опустилась на диван, и в изнеможении, закрыв глаза, оперлась спиной и
головой к подушке дивана и погрузилась будто в сон.
Она вздрогнула, быстро
опустилась на стул и опустила
голову. Потом встала, глядя вокруг себя, меняясь в лице, шагнула к столу, где стояла свеча, и остановилась.
— Я сначала попробовал полететь по комнате, — продолжал он, — отлично! Вы все сидите в зале,
на стульях, а я, как муха, под потолок залетел. Вы
на меня кричать, пуще всех бабушка. Она даже велела Якову ткнуть меня половой щеткой, но я пробил
головой окно, вылетел и взвился над рощей… Какая прелесть, какое новое, чудесное ощущение! Сердце бьется, кровь замирает, глаза видят далеко. Я то поднимусь, то
опущусь — и, когда однажды поднялся очень высоко, вдруг вижу, из-за куста, в меня целится из ружья Марк…
Она привстала, оперлась ему рукой
на плечо, остановилась, собираясь с силами, потом склонила
голову, минуты в три, шепотом, отрывисто сказала ему несколько фраз и
опустилась на скамью. Он побледнел.
— Ни с места! — завопил он, рассвирепев от плевка, схватив ее за плечо и показывая револьвер, — разумеется для одной лишь острастки. — Она вскрикнула и
опустилась на диван. Я ринулся в комнату; но в ту же минуту из двери в коридор выбежал и Версилов. (Он там стоял и выжидал.) Не успел я мигнуть, как он выхватил револьвер у Ламберта и из всей силы ударил его револьвером по
голове. Ламберт зашатался и упал без чувств; кровь хлынула из его
головы на ковер.
Между тем наблюдал за другими: вот молодой человек, гардемарин, бледнеет,
опускается на стул; глаза у него тускнеют,
голова клонится
на сторону.
Солнце
опустилось; я взглянул
на небо и вспомнил отчасти тропики: та же бледно-зеленая чаша, с золотым отливом над
головой, но не было живописного узора облаков, млеющих в страстной тишине воздуха; только кое-где, дрожа, искрились белые звезды.
— «Ангелов творче и Господи сил, — продолжал он, — Иисусе пречудный, ангелов удивление, Иисусе пресильный, прародителей избавление, Иисусе пресладкий, патриархов величание, Иисусе преславный, царей укрепление, Иисусе преблагий, пророков исполнение, Иисусе предивный, мучеников крепость, Иисусе претихий, монахов радосте, Иисусе премилостивый, пресвитеров сладость, Иисусе премилосердый, постников воздержание, Иисусе пресладостный, преподобных радование, Иисусе пречистый, девственных целомудрие, Иисусе предвечный, грешников спасение, Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя», добрался он наконец до остановки, всё с большим и большим свистом повторяя слово Иисусе, придержал рукою рясу
на шелковой подкладке и,
опустившись на одно колено, поклонился в землю, а хор запел последние слова: «Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя», а арестанты падали и подымались, встряхивая волосами, остававшимися
на половине
головы, и гремя кандалами, натиравшими им худые ноги.
Бахарев
опустился в свое кресло, и седая
голова бессильно упала
на грудь; припадок бешенства истощил последние силы, и теперь хлынули бессильные старческие слезы.
— Аника Панкратыч, голубчик!.. — умолял Иван Яковлич,
опускаясь перед Лепешкиным
на колени. — Ей-богу, даже в театр не загляну! Целую ночь сегодня будем играть. У меня теперь
голова свежая.
Он не договорил, как бы захлебнувшись, и
опустился в бессилии пред деревянною лавкой
на колени. Стиснув обоими кулаками свою
голову, он начал рыдать, как-то нелепо взвизгивая, изо всей силы крепясь, однако, чтобы не услышали его взвизгов в избе. Коля выскочил
на улицу.
Иногда, когда пламя горело слабее и кружок света суживался, из надвинувшейся тьмы внезапно выставлялась лошадиная
голова, гнедая, с извилистой проточиной, или вся белая, внимательно и тупо смотрела
на нас, проворно жуя длинную траву, и, снова
опускаясь, тотчас скрывалась.
То вдруг она умолкала,
опускалась в изнеможенье, словно неохотно щипала струны, и Чертопханов останавливался, только плечиком подергивал да
на месте переминался, а Недопюскин покачивал
головой, как фарфоровый китаец; то снова заливалась она как безумная, выпрямливала стан и выставляла грудь, и Чертопханов опять приседал до земли, подскакивал под самый потолок, вертелся юлой, вскрикивал: «Живо!»…
Дойдя до места, старик
опустился на колени, сложил руки ладонями вместе, приложил их ко лбу и дважды сделал земной поклон. Он что-то говорил про себя, вероятно, молился. Затем он встал, опять приложил руки к
голове и после этого принялся за работу. Молодой китаец в это время развешивал
на дереве красные тряпицы с иероглифическими письменами.
Голова его свесилась
на грудь, руки
опустились, погасшая трубка выпала изо рта и лежала
на коленях…
Дама в трауре сидела, пододвинув кресла к столу. Левою рукою она облокотилась
на стол; кисть руки поддерживала несколько наклоненную
голову, закрывая висок и часть волос. Правая рука лежала
на столе, и пальцы ее приподымались и
опускались машинально, будто наигрывая какой-то мотив. Лицо дамы имело неподвижное выражение задумчивости, печальной, но больше суровой. Брови слегка сдвигались и раздвигались, сдвигались и раздвигались.
И пальцы Веры Павловны забывают шить, и шитье
опустилось из опустившихся рук, и Вера Павловна немного побледнела, вспыхнула, побледнела больше, огонь коснулся ее запылавших щек, — миг, и они побелели, как снег, она с блуждающими глазами уже бежала в комнату мужа, бросилась
на колени к нему, судорожно обняла его, положила
голову к нему
на плечо, чтобы поддержало оно ее
голову, чтобы скрыло оно лицо ее, задыхающимся голосом проговорила: «Милый мой, я люблю его», и зарыдала.
Уж
на что, когда он меня в первый раз поцеловал: у меня даже
голова закружилась, я так и
опустилась к нему
на руки, кажется, сладкое должно быть чувство, но не то, все не то.
При выезде из деревни, в нише, стояла небольшая мадонна, перед нею горел фонарь; крестьянские девушки, шедшие с работы, покрытые своим белым убрусом
на голове,
опустились на колени и запели молитву, к ним присоединились шедшие мимо нищие пиферари; [музыканты, играющие
на дудке (от ит. pifferare).] я был глубоко потрясен, глубоко тронут.
Дорожка в нескольких саженях впереди круто
опускалась книзу, и я глядел, как
на этом изломе исчезали сначала ноги, потом туловища, потом
головы нашей компании.
Девушка зарыдала,
опустилась на колени и припала
головой к слабо искавшей ее материнской руке. Губы больной что-то шептали, и она снова закрыла глаза от сделанного усилия. В это время Харитина привела только что поднятую с постели двенадцатилетнюю Катю. Девочка была в одной ночной кофточке и ничего не понимала, что делается. Увидев плакавшую сестру, она тоже зарыдала.
К весне дядья разделились; Яков остался в городе, Михаил уехал за реку, а дед купил себе большой интересный дом
на Полевой улице, с кабаком в нижнем каменном этаже, с маленькой уютной комнаткой
на чердаке и садом, который
опускался в овраг, густо ощетинившийся
голыми прутьями ивняка.
В то же время, независимо от сидящих, новые стаи всего разноплеменного птичьего царства летают, кружатся над вашею
головою,
опускаются, поднимаются, перелетывают с места
на место, сопровождая каждое свое движение радостным, веселым, особенным криком.
Гуси завертывают
голову под крыло, ложатся, или лучше сказать,
опускаются на хлупь и брюхо, и засыпают.
Марья Дмитриевна опять до того смешалась, что даже выпрямилась и руки развела. Паншин пришел ей
на помощь и вступил в разговор с Лаврецким. Марья Дмитриевна успокоилась,
опустилась на спинку кресел и лишь изредка вставляла свое словечко; но при этом так жалостливо глядела
на своего гостя, так значительно вздыхала и так уныло покачивала
головой, что тот, наконец, не вытерпел и довольно резко спросил ее: здорова ли она?
И усталая
голова его тяжело
опустилась на подушку.
Она остановилась, наконец, посреди комнаты, медленно оглянулась и, подойдя к столу, над которым висело распятие,
опустилась на колени, положила
голову на стиснутые руки и осталась неподвижной.
Это слово точно придавило Макара, и он бессильно
опустился на лавку около стола. Да, он теперь только разглядел спавшего
на лавке маленького духовного брата, — ребенок спал, укрытый заячьей шубкой. У Макара заходили в глазах красные круги, точно его ударили обухом по
голове. Авгарь, воспользовавшись этим моментом, выскользнула из избы, но Макар даже не пошевелился
на лавке и смотрел
на спавшего ребенка, один вид которого повернул всю его душу.
— Ах боже мой! Боже мой! что только они со мною делают! — произнесла вместо ответа Агата и,
опустившись на стул, поникла
головою и заплакала. — То уговаривают, то оставляют опять
на эту муку в этой проклятой конуре, — говорила она, раздражаясь и нервно всхлипывая.