Неточные совпадения
Сначала облетят большое пространство, высматривая, где им будет удобнее расположиться подальше от проезжих
дорог или работающих в поле людей, какой хлеб будет посытнее, и, наконец,
опускаются на какую-нибудь десятину или загон.
Весь воздух наполнялся их звонкими, заливными трелями: одни вились над лошадьми, другие
опускались около
дороги на землю и бежали с неимоверным проворством, третьи садились по вехам.
Бахарев стоял
на коленях
на пыльной
дороге и целовал дочернины руки, а Лиза,
опустившись к нему, целовала его седую голову.
Это был необыкновенно общительный человек. По
дороге к своему купе он остановился около маленькой прелестной трехлетней девочки, с которой давно уже издали заигрывал и строил ей всевозможные смешные гримасы. Он
опустился перед ней
на корточки, стал ей делать козу и сюсюкающим голосом расспрашивал...
Она выехала
на дорогу и, минуя красный крест,
опустилась в лощину, добралась до перекрестка, повернула направо, опять в гору…
На этот крик Парасковья показалась в дверях избы с огромной горящей лучиной в руке, и она была вовсе не толстобокая, а, напротив, стройная и красивая баба в ситцевом сарафане и в красном платке
на голове. Gnadige Frau и доктор вошли в избу. Парасковья поспешила горящую лучину воткнуть в светец. Сверстов прежде всего начал разоблачать свою супругу, которая была заметно утомлена длинной
дорогой, и когда она осталась в одном только ваточном капоте, то сейчас же
опустилась на лавку.
Вот фонари и огоньки железнодорожной станции и полотно Казанской
дороги, я узнал Люберцы, шар стал
опускаться и
опустился на картофельное поле, где еще был народ.
— Жорж,
дорогой мой, я погибаю! — сказала она по-французски, быстро
опускаясь перед Орловым и кладя голову ему
на колени. — Я измучилась, утомилась и не могу больше, не могу… В детстве ненавистная, развратная мачеха, потом муж, а теперь вы… вы… Вы
на мою безумную любовь отвечаете иронией и холодом… И эта страшная, наглая горничная! — продолжала она, рыдая. — Да, да, я вижу: я вам не жена, не друг, а женщина, которую вы не уважаете за то, что она стала вашею любовницей… Я убью себя!
Садом боярыня прошла тихо, по направлению к пустой бане. Во всю
дорогу Марфа Андревна не говорила ни с сыном, ни со священником и, дойдя до цели своего несколько таинственного путешествия, села
на завалинку под одним из банных окон. Около нее с одной стороны присел отец Алексей, с другой —
опустился было гвардейский поручик.
— Да-а!.. — протянула она. — Кабы тебе… — и вдруг
опустилась в пыль
на дорогу, закрыв лицо руками, и отчаянно заныла.
Жизнь мальчика около недели висела
на волоске. Наконец температура понемногу
опустилась, сыпь побледнела, больной начал приходить в себя. Явилась надежда
на благоприятный исход. Мне
дорог стал этот чахлый, некрасивый мальчик с лупившейся
на лице кожей и апатичным взглядом. Счастливая мать восторженно благодарила меня.
Что-то знакомое показалось Милице в бледноме тще этого офицера… Знакомое и
дорогое… Да ведь это капитан Любавин! Это Павел Павлович! — подсказал ей внутренний голос. Неужели он опасно ранен? Может быть смертельно? Но почему же он здесь лежит?.. Вот он движется… Вот опять… Действительно, в эту минуту приподнялась окровавленная голова и снова тяжело
опустилась на землю…
Дорогой бахромчатый веер трещит в ее судорожно сжатой руке, pince-nez то и дело спадает с ее хорошенького носика, брошка
на груди то поднимается, то
опускается, точно ладья среди волн.
Коляска поднималась и
опускалась. Горели сначала керосиновые фонари, потом пошел газ, переехали один мост, опять
дорога пошла наизволок, городом, Кремлем — добрых полчаса
на хороших рысях. Дом тетки уходил от нее и после разговора с Рубцовым обособился, выступал во всей своей характерности. Неужели и она живет так же? Чувство капитала, москательный товар, сукно: ведь не все ли едино?
В серых сумерках повозка за повозкою выезжали
на дорогу. До нас было еще далеко. Мы напились чаю и зашли с Шанцером в фанзу, где спали офицеры. Она была уже пуста. Мы присели
на кхан (лежанку). Постланные
на нем золотистые циновки были теплы, и тепло было в фанзе. Я прилег
на циновку, положил под голову папаху; мысли в голове замешались и медленно стали
опускаться в теплую, мягкую мглу.
— Я просто устал с
дороги, — деланно хладнокровно отвечал князь Сергей Сергеевич,
опускаясь действительно с видом крайнего утомления
на диван, крытый тисненым коричневым сафьяном. Он действительно был утомлен, не столько, впрочем,
дорогой, сколько пережитыми треволнениями.
Луч ли веры, освещавший его молодость и заставлявший некогда горячо молиться в деревенской, позолоченной отблесками угасающей вечерней зари церкви, снова закрался ему в душу, или мысль, как молния сразившая апостола Павла по
дороге в Дамаск, промелькнула в уме и указала
на единственный, отчаянный исход спасти горячо, безумно любимую женщину — сказать мудрено, но чудо совершилось, и вольнодумец-артист медленно
опустился на колени перед священником и голосом далеко непритворным сказал...
— Ах это ужасно, ужасно! — сказал Пьер. — Я не понимаю только — как можно жить с такими мыслями.
На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и
дорогой, но тогда я
опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…