Неточные совпадения
Все
дома окрашены светло-серою краской, и хотя в натуре одна сторона улицы всегда обращена на север или восток, а другая на юг или запад, но даже и это упущено было из вида, а предполагалось, что и солнце и луна все стороны
освещают одинаково и в одно и то же время дня и ночи.
Я оставил Пугачева и вышел на улицу. Ночь была тихая и морозная. Месяц и звезды ярко сияли,
освещая площадь и виселицу. В крепости все было спокойно и темно. Только в кабаке светился огонь и раздавались крики запоздалых гуляк. Я взглянул на
дом священника. Ставни и ворота были заперты. Казалось, все в нем было тихо.
Втроем вышли на крыльцо, в приятный лунный холод, луна богато
освещала бархатный блеск жирной грязи, тусклое стекло многочисленных луж, линию кирпичных
домов в два этажа, пестро раскрашенную церковь. Денисов сжал руку Самгина широкой, мягкой и горячей ладонью и спросил...
На пороге одной из комнаток игрушечного
дома он остановился с невольной улыбкой: у стены на диване лежал Макаров, прикрытый до груди одеялом, расстегнутый ворот рубахи обнажал его забинтованное плечо; за маленьким, круглым столиком сидела Лидия; на столе стояло блюдо, полное яблок; косой луч солнца, проникая сквозь верхние стекла окон,
освещал алые плоды, затылок Лидии и половину горбоносого лица Макарова. В комнате было душисто и очень жарко, как показалось Климу. Больной и девушка ели яблоки.
Звезда уже погасла, а огонь фонаря, побледнев, еще горел, слабо
освещая окно
дома напротив, кисейные занавески и тени цветов за ними.
В
дом прошли через кухню, — у плиты суетилась маленькая, толстая старушка с быстрыми, очень светлыми глазами на темном лице; вышли в зал, сыроватый и сумрачный, хотя его
освещали два огромных окна и дверь, открытая на террасу.
Зарево над Москвой
освещало золотые главы церквей, они поблескивали, точно шлемы равнодушных солдат пожарной команды.
Дома похожи на комья земли, распаханной огромнейшим плугом, который, прорезав в земле глубокие борозды, обнаружил в ней золото огня. Самгин ощущал, что и в нем прямолинейно работает честный плуг, вспахивая темные недоумения и тревоги. Человек с палкой в руке, толкнув его, крикнул...
На Невском стало еще страшней; Невский шире других улиц и от этого был пустынней, а
дома на нем бездушнее, мертвей. Он уходил во тьму, точно ущелье в гору. Вдали и низко, там, где должна быть земля, холодная плоть застывшей тьмы была разорвана маленькими и тусклыми пятнами огней. Напоминая раны, кровь, эти огни не
освещали ничего, бесконечно углубляя проспект, и было в них что-то подстерегающее.
— Вы, по обыкновению, глумитесь, Харламов, — печально, однако как будто и сердито сказал хозяин. — Вы — запоздалый нигилист, вот кто вы, — добавил он и пригласил ужинать, но Елена отказалась. Самгин пошел провожать ее. Было уже поздно и пустынно, город глухо ворчал, засыпая. Нагретые за день
дома, остывая, дышали тяжелыми запахами из каждых ворот. На одной улице луна
освещала только верхние этажи
домов на левой стороне, а в следующей улице только мостовую, и это раздражало Самгина.
Он лежал на мягчайшей, жаркой перине, утопая в ней, как в тесте, за окном сияло солнце, богато
освещая деревья, украшенные инеем, а
дом был наполнен непоколебимой тишиной, кроме боли — не слышно было ничего.
Луна
освещала новый
дом, а старый прятался в тени. На дворе, в кухне, в людских долее обыкновенного не ложились спать люди, у которых в гостях были приехавшие с барыней Викентьевой из-за Волги кучер и лакей.
Перед крыльцами
домов горели фонари, и еще фонарей пять горели около стен,
освещая двор.
Дождик шел уже ливнем и стекал с крыш, журча, в кадушку; молния реже
освещала двор и
дом. Нехлюдов вернулся в горницу, разделся и лег в постель не без опасения о клопах, присутствие которых заставляли подозревать оторванные грязные бумажки стен.
С утра погода стояла хмурая; небо было: туман или тучи. Один раз сквозь них прорвался было солнечный луч, скользнул по воде, словно прожектором,
осветил сопку на берегу и скрылся опять в облаках. Вслед за тем пошел мелкий снег. Опасаясь пурги, я хотел было остаться
дома, но просвет на западе и движение туч к юго-востоку служили гарантией, что погода разгуляется. Дерсу тоже так думал, и мы бодро пошли вперед. Часа через 2 снег перестал идти, мгла рассеялась, и день выдался на славу — теплый и тихий.
Ночь была хотя и темная, но благодаря выпавшему снегу можно было кое-что рассмотреть. Во всех избах топились печи. Беловатый дым струйками выходил из труб и спокойно подымался кверху. Вся деревня курилась. Из окон
домов свет выходил на улицу и
освещал сугробы. В другой стороне, «на задах», около ручья, виднелся огонь. Я догадался, что это бивак Дерсу, и направился прямо туда. Гольд сидел у костра и о чем-то думал.
Какие светлые, безмятежные дни проводили мы в маленькой квартире в три комнаты у Золотых ворот и в огромном
доме княгини!.. В нем была большая зала, едва меблированная, иногда нас брало такое ребячество, что мы бегали по ней, прыгали по стульям, зажигали свечи во всех канделябрах, прибитых к стене, и,
осветив залу a giorno, [ярко, как днем (ит.).] читали стихи. Матвей и горничная, молодая гречанка, участвовали во всем и дурачились не меньше нас. Порядок «не торжествовал» в нашем
доме.
Страшная скука царила в
доме, особенно в бесконечные зимние вечера — две лампы
освещали целую анфиладу комнат; сгорбившись и заложив руки на спину, в суконных или поярковых сапогах (вроде валенок), в бархатной шапочке и в тулупе из белых мерлушек ходил старик взад и вперед, не говоря ни слова, в сопровождении двух-трех коричневых собак.
Одной ночью разразилась сильная гроза. Еще с вечера надвинулись со всех сторон тучи, которые зловеще толклись на месте, кружились и сверкали молниями. Когда стемнело, молнии, не переставая, следовали одна за другой,
освещая, как днем, и
дома, и побледневшую зелень сада, и «старую фигуру». Обманутые этим светом воробьи проснулись и своим недоумелым чириканьем усиливали нависшую в воздухе тревогу, а стены нашего
дома то и дело вздрагивали от раскатов, причем оконные стекла после ударов тихо и жалобно звенели…
В одиноком нумерке тоже вечерело. Румяный свет заката через крышу соседнего
дома весело и тепло смотрел между двух занавесок и
освещал спокойно сидящего на диване Розанова.
— Хорошо все это, словно во сне, так хорошо! Хотят люди правду знать, милая вы моя, хотят! И похоже это, как в церкви, пред утреней на большой праздник… еще священник не пришел, темно и тихо, жутко во храме, а народ уже собирается… там зажгут свечу пред образом, тут затеплят и — понемножку гонят темноту,
освещая божий
дом.
Мой
дом, место доктора при больнице, с полным содержанием от меня Вам и Вашей супруге, с платою Вам тысячи рублей жалованья в год с того момента, как я сел за сие письмо, готовы к Вашим услугам, и ежели Вы называете меня Вашим солнцем, так и я Вас именую взаимно тем же оживляющим светилом, на подвиге которого будет стоять, при личном моем свидании с Вами,
осветить и умиротворить мою бедствующую и грешную душу.
Спустившиеся над городом сумерки
осветили на улице, ведущей от
дома акцизницы к
дому исправника, удалую тройку, которая была совсем в другом роде, чем та, что подвозила сюда утром плодомасовских карликов.
Прошел день, два и три. Ахилла все лежал и не показывался.
Дом отца Туберозова совсем глядел мертвым
домом: взойдет яркое солнце и
осветит его пустынный двор — мертво; набежат грядой облачка и отразятся в стеклах его окон, словно замогильные тени, и опять ничего.
Он взошел на площадку и оглянулся вдоль улицы. Все здесь было такое же, как и два года назад. Так же
дома, точно близнецы, походили друг на друга, так же солнце
освещало на одной стороне опущенные занавески, так же лежала на другой тень от
домов…
— Я не нахожу особенной причины радоваться, — сказал Андрей Ефимыч, которому движение Ивана Дмитрича показалось театральным и в то же время очень понравилось. — Тюрем и сумасшедших
домов не будет, и правда, как вы изволили выразиться, восторжествует, но ведь сущность вещей не изменится, законы природы останутся всё те же. Люди будут болеть, стариться и умирать так же, как и теперь. Какая бы великолепная заря ни
освещала вашу жизнь, все же в конце концов вас заколотят в гроб и бросят в яму.
Вместе с этим слабым детским криком как словно какой-то животворный луч солнца глянул неожиданно в темную, закоптелую избу старого рыбака,
осветил все лица, все углы, стены и даже проник в самую душу обывателей; казалось, ангел-хранитель новорожденного младенца осенил крылом своим
дом Глеба, площадку, даже самые лодки, полузанесенные снегом, и дальнюю, подернутую туманом окрестность.
Нестор Игнатьевич освежил лицо, взял шляпу и вышел из
дома в первый раз после похорон Даши. На бульваре он встретил m-lle Онучину, поклонился ей, подал руку, и они пошли за город. День был восхитительный. Горячее итальянское солнце золотыми лучами
освещало землю, и на земле все казалось счастливым и прекрасным под этим солнцем.
Во всех трех окнах ярко блеснула молния, и вслед за этим раздался оглушительный, раскатистый удар грома, сначала глухой, а потом грохочущий и с треском, и такой сильный, что зазвенели в окнах стекла. Лаевский встал, подошел к окну и припал лбом к стеклу. На дворе была сильная, красивая гроза. На горизонте молнии белыми лентами непрерывно бросались из туч в море и
освещали на далекое пространство высокие черные волны. И справа, и слева, и, вероятно, также над
домом сверкали молнии.
Позади на море сверкнула молния и на мгновение
осветила крыши
домов и горы. Около бульвара приятели разошлись. Когда доктор исчез в потемках и уже стихали его шаги, фон Корен крикнул ему...
Казалось, у самого лица вздрагивают огни гавани. Резкий как щелчки дождь бил в лицо. В мраке суетилась вода, ветер скрипел и выл, раскачивая судно. Рядом стояла «Мелузина»; там мучители мои, ярко
осветив каюту, грелись водкой. Я слышал, что они говорят, и стал прислушиваться внимательнее, так как разговор шел о каком-то
доме, где полы из чистого серебра, о сказочной роскоши, подземных ходах и многом подобном. Я различал голоса Патрика и Моольса, двух рыжих свирепых чучел.
Лавка Деренкова помещалась в низенькой пристройке к
дому скопца-менялы, дверь из лавки вела в большую комнату, ее слабо
освещало окно во двор, за этой комнатой, продолжая ее, помещалась тесная кухня, за кухней, в темных сенях между пристройкой и
домом, в углу прятался чулан, и в нем скрывалась злокозненная библиотека.
«Прошу вас к будущему четвергу приготовить все брильянтовые, хозяйственные и усадебные вещи по составленной после смерти вашего мужа описи. Я намерен принять и приступить к управлению имением, а равным образом прошу вас выехать из усадьбы, в которой не считаю нужным, по случаю отсутствия вашей дочери,
освещать, отапливать
дом и держать горничную прислугу, чтобы тем прекратить всякие излишние расходы, могущие, при вашей жизни в оной, последовать из имения малолетней, на каковое вы не имеете никакого права.
Разбойники становилось в тупик: ломать половицы, к которым привинчен сундук, — их не выломишь из-под взбкрой положенного венца. Зажечь
дом — нет прибыли, да и
осветишь след ходящим по всей окружности войскам; сложить ее, старуху, на всю лучину, спалить ей прежде спину, потом грудь и живот — страшно, что помрет, а не скажет.
Поздний осенний рассвет застал село Плодомасово, или собственно плодомасовскую господскую усадьбу, в таком положении, в каком мест этих еще не
освещало ни одно утро. Помещичий
дом был буквально обложен войсками.
Наступал вечер, тени его опускались на обезображенную отбросами землю двора ночлежки, последние лучи солнца
освещали крышу полуразвалившегося
дома. Было прохладно, тихо.
Комнатка Наташи горела яркими лучами недавно взошедшего солнца; проснувшись, Наташа удивилась такому блеску и свету, потому что обыкновенно просыпалась позднее, когда солнышко уходило уже за угол
дома и только вкось
освещало единственное ее окно, никогда не закрываемое ставнем.
Ввечеру многочисленные стражи явились на стогнах и повелели гражданам удалиться, но любопытные украдкою выходили из
домов и видели, в глубокую полночь, Иоанна и Холмского, в тишине идущих к Софийскому храму; два воина
освещали их путь факелом, остановились в ограде, и великий князь наклонился на могилу юного Мирослава; казалось, что он изъявлял горесть и с жаром упрекал Холмского смертию сего храброго витязя…
Прошло около часа. Зеленый огонь погас, и не стало видно теней. Луна уже стояла высоко над
домом и
освещала спящий сад, дорожки; георгины и розы в цветнике перед
домом были отчетливо видны и казались все одного цвета. Становилось очень холодно. Я вышел из сада, подобрал на дороге свое пальто и не спеша побрел домой.
За дверью,
освещая ему путь лампой, стоял хозяин
дома, Кузнецов, лысый старик с длинной седой бородой и в белом, как снег, пикейном пиджаке. Старик благодушно улыбался и кивал головой.
На Новой даче тихо, нет ни души, и только золотые голуби, золотые оттого, что их
освещает солнце, летают над
домом.
Вероятно комната, в которую старик ввел меня, служила столовой и гостиной одновременно, потому что посредине стоял стол с более чем скудным ужином, а по стенам — мягкие тахты, как и в нашем горийском
доме, но совсем не такие красивые и гораздо более ветхие, нежели у нас. Единственная свеча-огарок, воткнутая в старинный шандал,
освещала эту большую, весьма неуютную комнату. Нет, не комната, не свеча, не ужин привлекли мое внимание, — нечто иное.
Солнце совсем уже село, и запад, облитый багровым светом, гас, но, угасая, он еще
освещал неотделанную половину
дома и светил через незарамленные окна этой части на двор, тогда как во всех других окнах было темнешенько…
И она вдруг схватила обе его руки, жарко их поцеловала — и, подняв к небу лицо, на котором луна
осветила полные слез глаза, воскликнула: «Прости! прости меня!» и бросилась бегом к своему
дому.
Большая зала старинного помещичьего
дома, на столе кипит самовар; висячая лампа ярко
освещает накрытый ужин, дальше, по углам комнаты, почти совсем темно; под потолком сонно гудят и жужжат стаи мух. Все окна раскрыты настежь, и теплая ночь смотрит в них из сада, залитого лунным светом; с реки слабо доносятся женский смех и крики, плеск воды.
При детях состояла англичанка бонна. Авдотья Ивановна пошла вперед со свечой через высокие, полные темноты парадные комнаты. Половина Виктора Мироныча помещалась внизу. Когда Анна Серафимовна бывала в гостях и даже
дома одна, ни залы, ни двух гостиных не
освещали.
Вид несчастья сближает людей. Забывшая свою чопорность барыня, Семен и двое Гаврил идут в
дом. Бледные, дрожащие от страха и жаждущие зрелища, они проходят все комнаты и лезут по лестнице на чердак. Всюду темно, и свечка, которую держит Гаврила-лакей, не
освещает, а бросает только вокруг себя тусклые световые пятна. Барыня первый раз в жизни видит чердак… Балки, темные углы, печные трубы, запах паутины и пыли, странная, землистая почва под ногами — всё это производит на нее впечатление сказочной декорации.
Катковский лицей в первые годы своего существования, то есть в конце шестидесятых годов, помещался в Москве, на Большой Дмитровке, в том самом
доме, где ныне огромный электрический фонарь
освещает по вечерам вход в один из разнузданных московских кафе-шантанов, известный под именем «Salon de Variete», или, попросту говоря языком московских «саврасов», «салошки».
Это привело его в такой восторг, что он немедленно велел
осветить весь
дом, готовить великолепный ужин и разослал гонцов будить всех своих коротких знакомых и звать их сейчас же на бал.
На берегу показалась фигура мужчины, быстрыми шагами приближавшаяся к
дому княжны Людмилы Васильевны. Граф притаился в тени забора. Фигура приблизилась к калитке и остановилась. Граф стоял шагах в десяти от нее. Луна, на одно мгновение выплывшая из-за облаков,
осветила стоявшего у калитки мужчину. Граф Иосиф Янович узнал князя Сергея Сергеевича Лугового.
Темная, непроглядная осенняя ночь спустилась над Грузиным. Из графского
дома вышла какая-то странная процессия, направляясь к церкви. Четверо слуг с зажженными фонарями и вооруженные длинными железными ломами
освещали путь графу Алексею Андреевичу Аракчееву и Петру Андреевичу Клейнмихелю, шедшим в середине. Они шли медленно, храня глубокое молчание.