Неточные совпадения
Все (пристают к нему). Нет, вы не только о
собаках, вы и о столпотворении… Нет, Аммос Федорови, не
оставляйте нас, будьте отцом нашим!.. Нет, Аммос Федорович!
«Послушай», говорит: «хоть, кажется, ты строг,
Но ты лишь красть
Собаку приучаешь,
Затем, что краденый кусок
Всегда ей
оставляешь.
Потом мать, приласкав его еще, отпускала гулять в сад, по двору, на луг, с строгим подтверждением няньке не
оставлять ребенка одного, не допускать к лошадям, к
собакам, к козлу, не уходить далеко от дома, а главное, не пускать его в овраг, как самое страшное место в околотке, пользовавшееся дурною репутацией.
У него уже была своя пара лошадей и кучер Пантелеймон в бархатной жилетке. Светила луна. Было тихо, тепло, но тепло по-осеннему. В предместье, около боен, выли
собаки. Старцев
оставил лошадей на краю города, в одном из переулков, а сам пошел на кладбище пешком. «У всякого свои странности, — думал он. — Котик тоже странная, и — кто знает? — быть может, она не шутит, придет», — и он отдался этой слабой, пустой надежде, и она опьянила его.
Я предложил Дерсу
оставить вещи в таборе и пойти по тигриному следу. Я думал, что он откажется, и был удивлен, узнав, что Дерсу согласен отнять у тигра задавленную
собаку.
Через четверть часа мы уже сидели на дощанике Сучка. (
Собак мы
оставили в избе под надзором кучера Иегудиила.) Нам не очень было ловко, но охотники народ неразборчивый. У тупого, заднего конца стоял Сучок и «пихался»; мы с Владимиром сидели на перекладине лодки; Ермолай поместился спереди, у самого носа. Несмотря на паклю, вода скоро появилась у нас под ногами. К счастью, погода была тихая, и пруд словно заснул.
— Я и сам знаю. У генерала
собаки дорогие, породистые, а эта — черт знает что! Ни шерсти, ни вида… подлость одна только… И этакую
собаку держать?!.. Где же у вас ум? Попадись этакая
собака в Петербурге или Москве, то знаете, что было бы? Там не посмотрели бы в закон, а моментально — не дыши! Ты, Хрюкин, пострадал и дела этого так не
оставляй… Нужно проучить! Пора…
Предполагают, что когда-то родиной гиляков был один только Сахалин и что только впоследствии они перешли оттуда на близлежащую часть материка, теснимые с юга айнами, которые двигались из Японии, в свою очередь теснимые японцами.] селения старые, и те их названия, какие упоминаются у старых авторов, сохранились и по сие время, но жизнь все-таки нельзя назвать вполне оседлой, так как гиляки не чувствуют привязанности к месту своего рождения и вообще к определенному месту, часто
оставляют свои юрты и уходят на промыслы, кочуя вместе с семьями и
собаками по Северному Сахалину.
Для приобретения совершенного послушания обучаемой молодой
собаки надобно сначала употреблять ласку так, чтоб она сильно привязалась к хозяину, и непременно самому ее кормить; но с возрастом
собаки надобно
оставлять ласковость, никогда не играть с нею и быть всегда серьезным и настойчивым.
Я становился обыкновенно на средине той десятины или того места, около которого вьются красноустики, брал с собой даже
собаку, разумеется вежливую, и они налетали на меня иногда довольно в меру; после нескольких выстрелов красноустики перемещались понемногу на другую десятину или загон, и я подвигался за ними, преследуя их таким образом до тех пор, пока они не
оставляли поля совсем и не улетали из виду вон.
Предполагая, что не могли же все вальдшнепы улететь в одну ночь, я бросился с хорошею
собакою обыскивать все родники и ключи, которые не замерзли и не были занесены снегом и где накануне я
оставил довольно вальдшнепов; но, бродя целый день, я не нашел ни одного; только подходя уже к дому, в корнях непроходимых кустов, около родникового болотца, подняла моя неутомимая
собака вальдшнепа, которого я и убил: он оказался хворым и до последней крайности исхудалым и, вероятно, на другой бы день замерз.
Чем дальше вниз по реке, тем снег был глубже, тем больше мы уставали и тем медленнее мы продвигались вперед. Надо было что-нибудь придумать. Тогда я решил завтра
оставить нарты на биваке и пойти всем троим на разведку. Я прежде всего рассчитывал дать отдых себе, моим спутникам и
собакам. Я намеревался протоптать на лыжах дорогу, чтобы ею можно было воспользоваться на следующий день.
— А ты откуда узнал, что он два с половиной миллиона чистого капиталу
оставил? — перебил черномазый, не удостоивая и в этот раз взглянуть на чиновника. — Ишь ведь! (мигнул он на него князю) и что только им от этого толку, что они прихвостнями тотчас же лезут? А это правда, что вот родитель мой помер, а я из Пскова через месяц чуть не без сапог домой еду. Ни брат подлец, ни мать ни денег, ни уведомления, — ничего не прислали! Как
собаке! В горячке в Пскове весь месяц пролежал.
Аристашка оцепенел, как дупель, над которым охотничья
собака сделала стойку. Он заметил всего одно: новый главный управляющий был кос на левый глаз, тогда как он, Аристашка, имел косой правый глаз. Управляющий бойко взбежал во второй этаж, осмотрел все комнаты и коротко приказал
оставить себе всего две — кабинет и приемную, а остальные затворить.
— Слышал, братец, слышал! Только не знал наверное, ты ли: ведь вас, Щедриных, как
собак на белом свете развелось… Ну, теперь, по крайней мере, у меня протекция есть, становой в покое
оставит, а то такой стал озорник, что просто не приведи бог… Намеднись град у нас выпал, так он, братец ты мой, следствие приехал об этом делать, да еще кабы сам приехал, все бы не так обидно, а то писаришку своего прислал… Нельзя ли, дружище, так как-нибудь устроить, чтобы ему сюда въезду не было?
— Одно, что остается, — начал он медленным тоном, — напиши ты баронессе письмо, расскажи ей всю твою ужасную домашнюю жизнь и объясни, что господин этот заигрался теперь до того, что из ненависти к тебе начинает мстить твоим родным и что я сделался первой его жертвой… Заступились бы там за меня… Не только что человека,
собаки, я думаю, не следует
оставлять в безответственной власти озлобленного и пристрастного тирана. Где ж тут справедливость и правосудие?..
— Если вы после такого признания не
оставите Лизавету Николаевну и сделаете ее несчастною сами, то я убью вас палкой, как
собаку под забором!
Собака потерлась о мои ноги, и дальше пошли втроем. Двенадцать раз подходила бабушка под окна,
оставляя на подоконниках «тихую милостыню»; начало светать, из тьмы вырастали серые дома, поднималась белая, как сахар, колокольня Напольной церкви; кирпичная ограда кладбища поредела, точно худая рогожа.
Дядя умер, не
оставив ему чем голодную
собаку из-под стола выманить: все пошло, по обещанию, на построение божьего храма.
Откуда-то прошла большая лохматая
собака с недоглоданною костью и, улегшись, взяла ее между передними лапами. Слышно было, как зубы стукнули о кость и как треснул оторванный лоскут мяса, но вдруг
собака потянула чутьем, глянула на черный сундук, быстро вскочила, взвизгнула, зарычала тихонько и со всех ног бросилась в темное поле,
оставив свою недоглоданную кость на платформе.
—
Оставь! Я, брат, в равновесии
собаку съел. Хочешь, по гипотенузе пройду?
— Еще несколько слов, Ольга… и я тебя
оставлю. Это мое последнее усилие… если ты теперь не сжалишься, то знай — между нами нет более никаких связей родства… — я освобождаю тебя от всех клятв, мне не нужно женской помощи; я безумец был, когда хотел поверить слабой девушке бич небесного правосудия… но довольно! довольно. Послушай: если б бедная
собака, иссохшая, полуживая от голода и жажды, с визгом приползла к ногам твоим, и у тебя бы был кусок хлеба, один кусок хлеба… отвечай, что бы ты сделала?..
Здесь отдыхал в полдень Борис Петрович с толпою
собак, лошадей и слуг; травля была неудачная, две лисы ушли от борзых и один волк отбился; в тороках у стремянного висело только два зайца… и три гончие
собаки еще не возвращались из лесу на звук рогов и протяжный крик ловчего, который, лишив себя обеда из усердия, трусил по островам с тщетными надеждами, — Борис Петрович с горя побил двух охотников, выпил полграфина водки и лег спать в избе; — на дворе всё было живо и беспокойно:
собаки, разделенные по сворам, лакали в длинных корытах, — лошади валялись на соломе, а бедные всадники поминутно находились принужденными
оставлять котел с кашей, чтоб нагайками подымать их.
— Вот лежит твой отец,
собаки могут растерзать его труп… Что нам делать? Почтить ли память царя и осквернить субботу или соблюсти субботу, но
оставить труп твоего отца на съедение
собакам?
—
Оставить. Живая
собака лучше мертвого льва. И когда теперь, после слов первосвященника, вспомнил он это, то сердце его сжалось от печали и страха.
Один, услыхав близкий ружейный выстрел, бросается на него, как горячая легавая
собака,
оставляя и бабки, и свайку, и своих товарищей — это будущий стрелок. Один кладет приваду из мякины, ставит волосяные силья или настораживает корыто и караулит воробьев, лежа где-нибудь за углом, босой, в одной рубашонке, дрожа от дождя и холода, — это будущий птицелов и зверолов.
Но вечером, как смерклось, завыли
собаки, и тут же на беду поднялся ветер и завыл в трубы, и такой страх нашел на всех жителей дворни, что у кого были свечи, те зажгли их перед образом; кто был один в угле, пошел к соседям проситься ночевать, где полюднее, а кому нужно было выйти в закуты, не пошел и не пожалел
оставить скотину без корму на эту ночь.
Салай Салтаныч. Родитель деньги
оставил: один торговал, другой торговал — наживал, третий мотал. Братья подумал, подумал, поговорил промежду себя, посоветовал, зарядил ружье, убил его, как
собака. Больше не стоит.
Оставить Василья Петровича не было никакой возможности, потому что на него снова напали бы
собаки, отошедшие от нас только на несколько шагов и злобно лаявшие.
Он взял в кухне кочергу, чтобы оборониться от
собак, и вышел на двор,
оставив дверь настежь. Метель уж улеглась, и на дворе было тихо… Когда он вышел за ворота, белое поле представлялось мертвым и ни одной птицы не было на утреннем небе. По обе стороны дороги и далеко вдали синел мелкий лес.
— Тоже пр-рохвост, — утвердительно ответил Данков, и на лице его выразилась страшное подобие улыбки. — Все пррохвосты. А она дурра.
Оставили умирать, как
собаку. Ступай вон! Слышишь?
Он привязывает
собак к доске и на расстоянии нескольких шагов стреляет им в живот из револьвера; затем одним
собакам он немедленно производит чревосечение, других
оставляет без операции.
Скоро была съедена солдатская крупа, и костры стали гаснуть,
оставляя после себя широкие пепелища с красными тлеющими угольями. Батальон гомонился и засыпал на своем холодном бивуаке. Все село казалось в темноте каким-то мертвым: нигде ни голоса людского, ни огонька в оконце. Вдалеке только слышался топот казачьих патрулей, да
собаки заливались порою.
Удэхейцы сначала убеждали его
оставить их в покое, потом грозили ему копьями и огнестрельным оружием, шаманили по ночам и просили Буйнь Ацзани (хозяина зверей) отозвать «свою
собаку» обратно.
С мыслью, не придет ли еще беглец искать у него убежища, он приказал дворчанам своим лечь спать (второпях забыл сказать, чтобы привязали
собаку), а сам отворил калитку с улицы и
оставил незапертыми двери в сенях.
Напротив, оказанное им доверие делает их тише ягненка и преданнее
собаки, и своего рода каторжный point d'nonneur установил, что нарушившего оказанное доверие «варнака» его собственные товарищи присуждают к смерти или убивая, или
оставляя одного в тайге, обрекая, таким образом, на голодную смерть или на растерзание диких зверей.
— Успокойся, это кровь твоей
собаки. К делу, боярин! Заря занимается. В последний раз спрашиваю тебя: хочешь ли укрыть у себя друга своего или
оставить его у меня, в опасности?
— Не о тебе речь, Никита Иванович, про других прочих… Ты в иноземных государствах пребывал, в Дании, в Швеции, потом при Павлуше состоять начал, его мне блюдешь… Другие, другие… — как-то даже выкрикнула Екатерина… Или — может сами такими же делами занимались, тоже как с
собаками со своими крепостными людьми обращались… и обращаются… Так пусть это позабудут… Жестокость, криводушие и лихоимство надо теперь
оставить… Я не потерплю… Без пахатника нет и бархатника… Пусть зарубят это себе на носу.
Я был доволен и жидом и
собакой и
оставил их делить до утра одну подстилку, а сам лег в мою постель в состоянии усталости от впечатлений, которых было немилосердно много: жид-наемщик, белоцерковский стодол, лавра, митрополит, дикие стоны и вопли, имя Иешу, молчаливый князь и настойчивая княгиня с ее всевластным значением, мой двойник стряпчий Юров и Бобчинский с Добчинским; необходимость и невозможность от всего этого отбиться, и вдруг… какое-то тихое предсонное воспоминание о моей старой няне, болгарке Марине, которую все почему-то называли „туркинею“…
Всех людей он искренно считал подлецами и дураками, не знал жалости ни к тем, ни к другим и собственноручно вешал щенят, которых ежегодно в изобилии приносила черная сучка Цыганка. Одного из щенят, который покрупнее, он
оставлял для завода и, если просили, охотно раздавал остальных, так как считал
собак животными полезными. В суждениях своих Иван Порфирыч был быстр и неоснователен и легко отступался от них, часто сам того не замечая, но поступки его были тверды, решительны и почти всегда безошибочны.
Сперва Владимир Михайлович сам вместе с теткой раскрывал
собаке рот с пожелтевшими деснами и вливал лекарство, но она так мучилась, так страдала, что ему стало тяжело смотреть на нее, и он
оставил ее на попечение тетки.