Неточные совпадения
Я прямо пришел в тюрьму князя. Я уже три дня как имел от Татьяны Павловны письмецо к смотрителю, и тот принял меня прекрасно.
Не знаю, хороший ли он человек, и это, я думаю, лишнее; но свидание мое с князем он допустил и устроил в своей комнате, любезно уступив ее нам. Комната была как комната — обыкновенная комната на казенной квартире у чиновника
известной руки, — это тоже, я думаю, лишнее описывать. Таким образом, с князем мы
остались одни.
Конечно, и в публике, и у присяжных мог
остаться маленький червячок сомнения в показании человека, имевшего возможность «видеть райские двери» в
известном состоянии лечения и, кроме того, даже
не ведающего, какой нынче год от Рождества Христова; так что защитник своей цели все-таки достиг.
Я пошел к интенданту (из иезуитов) и, заметив ему, что это совершеннейшая роскошь высылать человека, который сам едет и у которого визированный пасс в кармане, — спросил его, в чем дело? Он уверял, что сам так же удивлен, как я, что мера взята министром внутренних дел, даже без предварительного сношения с ним. При этом он был до того учтив, что у меня
не осталось никакого сомнения, что все это напакостил он. Я написал разговор мой с ним
известному депутату оппозиции Лоренцо Валерио и уехал в Париж.
Наконец в газетах появился
известный рескрипт генерал-губернатору Западного края. Полковник Гуслицын прислал Пустотелову номер «Московских ведомостей», в котором был напечатан рескрипт, так что, по-настоящему,
не оставалось и места для каких бы то ни было сомнений.
Но, несмотря на всю глубину падения, у Полуянова все-таки
оставалось имя,
известное имя, черт возьми. Конечно, в местах
не столь отдаленных его
не знали, но, когда он по пути завернул на винокуренный завод Прохорова и К o, получилось совсем другое. Даже «пятачок», как называли Прохорова, расчувствовался...
Впрочем, эти перышки нисколько
не похожи на волосы, и скорее их назвать косичками, но другого имени гаршнеп у нас
не имеет, а потому должен
остаться при своей немецкой кличке,
не вовсе удачной, но всем
известной.
Ими можно пользоваться в
известные минуты, как воспользовались Митя и Любовь Гордеевна: их дело выиграно, хотя Гордей Карпыч, разумеется, и
не надолго
останется великодушным ж будет после каяться и попрекать их своим решением…
Надо признаться, что ему везло-таки счастье, так что он, уж и
не говоря об интересной болезни своей, от которой лечился в Швейцарии (ну можно ли лечиться от идиотизма, представьте себе это?!!), мог бы доказать собою верность русской пословицы: «
Известному разряду людей — счастье!» Рассудите сами:
оставшись еще грудным ребенком по смерти отца, говорят, поручика, умершего под судом за внезапное исчезновение в картишках всей ротной суммы, а может быть, и за пересыпанную с излишком дачу розог подчиненному (старое-то время помните, господа!), наш барон взят был из милости на воспитание одним из очень богатых русских помещиков.
Собственно громадные убытки от «убившего каравана»
не могли здесь идти в счет: они подорвали груздевские дела очень серьезно, но за ним
оставалась еще репутация деятельного, оборотистого человека,
известное доверие и, наконец, кредит.
Все наши по просьбам родных помещены, куда там просили, кроме Трубецких, Юшневских и Артамона. Они
остались на местах
известного тебе первого расписания.
Не понимаю, что это значит, вероятно, с почтою будет разрешение. Если Барятинского можно было поместить в Тобольск, почему же
не быть там Трубецким?! В Красноярск Давыдов и Спиридов: следовательно, нет затруднения насчет губернских городов.
Мы живем розно — я
остался на старой
известной вам квартире; теперь у меня такой простор, что в городе поговаривают уже о новой женитьбе, но вы этому
не верьте.
В течение десяти минут он успел рассказать, прищуривая один косой глаз, что на последней охоте одним выстрелом положил на месте щуку, зайца и утку, потом, что когда был в Петербурге, то открыл совершенно случайно еще
не известную астрономам планету, но
не мог воспользоваться своим открытием, которое у него украл и опубликовал какой-то пройдоха, американский ученый, и, наконец, что когда он служил в артиллерии, то на одном смотру, на Марсовом поле, через него переехало восьмифунтовое орудие, и он
остался цел и невредим.
Миллионы было поэтов, и даже очень
известных, а по проверке временем
осталось их на всем белом свете
не более двух десятков, конечно
не считая меня.
— Непременно все. И я уверен, что и Иван Тимофеев, и Прудентов, и Балалайкин — все непременно соберутся в Кашине. Вот увидишь. Что такое сама по себе смерть жида? Это один из эпизодов
известных веяний — и больше ничего.
Не этот факт важен, а то, что времена назрели.
Остается пропеть заключительный куплет и раскланяться.
Правда, устройство жизни в главных чертах
остается всё таким же насильническим, каким оно было 1000 лет тому назад, и
не только таким же, но в некоторых отношениях, особенно в приготовлениях к войне и в самых войнах, оно представляется даже более жестоким; но зарождающееся христианское общественное мнение, то самое, которое при
известной степени развития должно изменить всё языческое устройство жизни, уже начинает действовать.
Я проникся этим учением и, усвоив его, могу
оставаться членом какой угодно церкви; перед судом спиритизма религиозные различия — это
не более как «обычаи
известной гостиной»,
не более.
Самый лучший способ, да и более удающийся, к разведению
известных рыбьих пород в проточных и непроточных прудах, в которых они сами собой
не держатся или
не заводятся, состоит в следующем: надобно ловить рыбу, которую желаешь развесть, перед самым метаньем икры; на каждых шесть икряных самок отобрать по два самца с молоками, посадить их в просторную сквозную огородку или сажалку, устроенную в назначенном для того пруде; когда из выметанной в свое время икры выведется рыбешка и несколько подрастет — загородку разобрать всю и рыбу выпустить в пруд: старая уйдет, а молодая
останется и разведется иногда, если температура воды
не будет уже слишком много разниться с тою, в которой была поймана старая рыба.
Что ж касается до жены и до тетки Анны, Гришка принял также свои меры: он объявил жене, что, если ночные проделки его сделаются
известными, он дня
не останется в доме: возьмет жену, ребенка, отправится в Комарево и наймется на миткалевой фабрике.
Она была типическая представительница
известной светской фракции своего века, — он тоже; но таких, как она,
остается еще много, а таких, как он, я
не вижу.
Причина, его останавливавшая в этом случае, была очень проста: он находил, что у него нет приличного платья на то, чтобы явиться к княгине, и все это время занят был изготовлением себе нового туалета; недели три, по крайней мере, у него ушло на то, что он обдумывал, как и где бы ему добыть на сей предмет денег, так как жалованья он всего только получал сто рублей в месяц, которые проживал до последней копейки;
оставалось поэтому одно средство: заказать себе у какого-нибудь
известного портного платье в долг; но Миклаков никогда и ни у кого ничего
не занимал.
Но весьма может быть, что, по
известной небрежности вашего родителя, в его бумагах
не осталось никаких следов моего долга.
(Янсутский в самом деле двинул рукой и сжал даже пальцы в кулак), то в ней уже
не осталось ничего кислорода: он весь поглощен углеродом крови, а чтобы освободить снова углерод, нужна работа солнца; значит, моя работа есть результат работы солнца или, точнее сказать: это есть тоже работа солнца, перешедшая через
известные там степени!..
Память у меня была острей; но мальчики — дело
известное! — этим превосходством
не дорожат и
не гордятся, и Давыд все-таки
оставался моим вожаком.
Предполагаем, что поэт берет из опыта собственной жизни событие, вполне ему
известное (это случается
не часто; обыкновенно многие подробности
остаются мало известны и для связности рассказа должны быть дополняемы соображением); предполагаем также, что взятое событие совершенно закончено в художественном отношении, так что простой рассказ о нем был бы вполне художественным произведением, т. е. берем случай, когда вмешательство комбинирующей фантазии кажется наименее нужным.
Но и после того как этот бедный юноша, бесплодно потратив здесь лучшие годы своей жизни, был осужден на вечное отсюда изгнание и ни у народной, ни у государственной России
не осталось ничего, в чем бы она хотела считаться с отвергнутым ею искреннейшим социалистом и демократом,
известная петербургская литературная партия еще
не хотела покончить с ним своих счетов. Самый арест его считали или по крайней мере выдавали за подвох и после высылки его предсказывали «второе его пришествие во славе его»…
Вся эта передряга могла бы
остаться в семейном кругу, так как никто сторонний
не читал моих писем. Но однажды Крюммер, стоя у самой двери классной, тогда как я сидел на противоположном ее конце, сказавши: «Шеншин, это тебе», — передал письмо близстоящему для передачи мне. При этом никому
не известная фамилия Фет на конверте возбудила по уходе директора недоумение и шум.
Ни комнаты, ни вещей его
не опечатывали, потому что, во-первых,
не было наследников, а во-вторых,
оставалось очень немного наследства, именно: пучок гусиных перьев, десть белой казенной бумаги, три пары носков, две-три пуговицы, оторвавшиеся от панталон, и уже
известный читателю капот.
Молодой человек с прическою a la diable m'emporte [черт меня побери (франц.).] сделал гримасу и, проговоря: «Это все глупости!», залпом выпил стакан красного вина. После ужина бальные гости все разъехались,
остались одни только непосредственные участники свадьбы. Молодых проводили в спальню с
известными церемониями. Видимым образом, кажется, все шло своим порядком. Впрочем, Перепетуя Петровна никак
не могла удержаться, чтобы
не высказать своего неудовольствия Владимиру Андреичу.
Остались только два
известные аристократа, любители живописи,
не хотевшие ни за что отказаться от такого приобретенья.
Пожалуй, у нас в литературе есть свои руссицизмы, искусственно составленные из слов настоящих русских людей, отлитые в
известные формы, так сказать: руссицизмы казенные, которые, будучи лишены духа и жизни,
остались мертвой буквой и
не только
не возбуждают сочувствия, но напротив производят самое неприятное впечатление.
— Ну-у? — дразнился на еврейский лад Дробыш. — Чиво вы себе думаете? Это у него
осталось от хедера. Он такой себе мудрый… Он все думает, все думает… — Думай, думай, только
не спи! — кончал Фроим из
известного еврейского анекдота.
Высокие добродетели слепой, безумной преданности, безусловного доверия к авторитетам, безотчетной веры в чужое слово — становятся все реже и реже; мертвенное подчинение всего своего существа
известной формальной программе — и в ордене иезуитов
осталось уже едва ли
не на бумаге только.
— Да что уж тут…
Известное дело, — гиблое место… Дочь моя за внуком его была, за Евгениевым. Вот и пошли Авдеевы…
Не живучи… Сам помер, мать померла, вон двое на руках
остались… Я старый, они кволые… Мальчик вот припадочный… Так, видно, и изноем… Следу
не останется…
В безмолвной тиши
не станет того человека, и его могила на веки веков
останется никому
не известною.
Наконец Сусанна Ивановна решительно объявила ему, что жить более с ним
не намерена и уезжает сегодня же, что он с детьми может
оставаться в деревне, а она со своей стороны, так как все состояние принадлежит ей, будет высылать ему и детям ежегодно
известного рода пенсию, и засим просит считать ее свободною во всех отношениях.
Абсолютное в отношении к нему
остается совершенно пассивным, оно его
не знает, он есть жертва его попустительствующей полноты, — в
известном смысле ее изнанка.
«Сефиры (энергии Божества, лучи его) никогда
не могут понять бесконечного Эн-соф, которое является самым источником всех форм и которое в этом качестве само
не имеет никаких: иначе сказать, тогда как каждая из сефир имеет хорошо
известное имя, оно одно его
не имеет и
не может иметь. Бог
остается всегда существом несказанным, непонятным, бесконечным, находящимся выше всех миров, раскрывающих Его присутствие, даже выше мира эманации».
Глафира наконец ответила, но ответила вздор, что ей неловко допрашивать Горданова, и она «об
известной особе» ничего наверное
не знает, а полагает, что они расстались навсегда, так как та
осталась глуха к убеждениям совести, которые ей представил Горданов.
В Петербурге я
не оставался равнодушным ко всему тому, что там исполнялось в течение сезона. Но, повторяю, тогдашние любители
не шли дальше виртуозности игры и пения арий и романсов. Число тех, кто изучал теорию музыки, должно было сводиться к ничтожной кучке. Да я и
не помню имени ни одного
известного профессора"генерал-баса", как тогда называли теорию музыки.
В Петербурге в 60-е года мне
не привелось с ним лично познакомиться. Я как редактор
не обращался к нему с просьбою о сотрудничестве. Тогда он надолго замолк, и перед тем только его"Веловодова"(эпизод из"Обрыва") появился в"Современнике". Кажется, я видал его на Невском, но его наружность
осталась у меня в памяти больше по портретам, особенно из
известной тогда коллекции литографий Мюнстера.
Воспоминание о себе Куликов оставил у нас хорошее. У меня в памяти он
остался как олицетворение краткой лорис-меликовской эпохи «диктатуры сердца». Года через два Куликов ушел со службы.
Не знаю, из-за либерализма ли своего или другие были причины. Слышал, что потом он стал драматургом (псевдоним — Н. Николаев) и что драмы его имели успех на сцене. Он был сын
известного в свое время водевилиста и актера Н. И. Куликова.
Наконец одним из пунктов контракта Авдюшкин обязан был внести в заводскую контору, в виде задатка, 215 тыс. рублей; но при этом интересен способ, которым должен был зачитаться задаток, а именно: на какую сумму в продолжение месяца Авдюшкин наберет изделий, половина этой суммы должна быть зачтена в уплату задатка; но так как, до времени полного зачета задатка, часть его неминуемо должна
остаться в кассе конторы, то ведь
не лежать же этим деньгам непроизводительно для тех же покупщиков компании Авдюшкина; и вот положили в виду этого на том, что та же несчастная и без того уже разоренная заводская контора обязана платить Авдюшкину за незачтенную еще часть задатка
известные проценты!
Рассуждая на основании своего сознания, я вижу, что соединявшее все мои сознания в одно —
известная восприимчивость к одному и холодность к другому, вследствие чего одно
остается, другое исчезает во мне, степень моей любви к добру и ненависти к злу, — что это мое особенное отношение к миру, составляющее именно меня, особенного меня,
не есть произведение какой-либо внешней причины, а есть основная причина всех остальных явлений моей жизни.
Сколько бы ни изучал человек жизнь видимую, осязаемую, наблюдаемую им в себе и других, жизнь, совершающуюся без его усилий, — жизнь эта всегда
останется для него тайной; он никогда из этих наблюдений
не поймет эту несознаваемую им жизнь и наблюдениями над этой таинственной, всегда скрывающейся от него в бесконечность пространства и времени, жизнью никак
не осветит свою истинную жизнь, открытую ему в его сознании и состоящую в подчинении его совершенно особенной от всех и самой
известной ему животной личности совершенно особенному и самому
известному ему закону разума, для достижения своего совершенно особенного и самого
известного ему блага.
Человеку, понимающему свою жизнь, как
известное особенное отношение к миру, с которым он вступил в существование и которое росло в его жизни увеличением любви, верить в свое уничтожение всё равно, что человеку, знающему внешние видимые законы мира, верить в то, что его нашла мать под капустным листом и что тело его вдруг куда-то улетит, так что ничего
не останется.
— Твоя мать покинет Россию, как только убедится, что ты и впредь будешь
оставаться вдали от нее, — отвечал он на этот раз без всякой жесткости в голосе, но совершенно твердо. — Ты можешь писать ей; я позволяю переписку с
известными ограничениями, но личные встречи я
не могу и
не должен допускать.
Мы видели, что соображения графа по поводу участия Татьяны Берестовой в убийстве были совершенно близки к истине. Граф и сам в этом
не сомневался. Слишком уж логически неоспоримыми являлись выводы из
известных ему фактов. Граф
остался доволен собой.
Большинство такого рода молодых людей так и
остается до конца дней живота своего подающими надежды, некоторые из них вскоре обращаются в безнадежных. Но Николай Леопольдович был из молодых да ранний, и с первого взгляда на него можно было,
не будучи пророком, предсказать, что он
не пропадет и спокойно дойдет до раз им намеченной цели… Цель эта, впрочем, вся исчерпывалась рефреном
известных куплетов...
— Что же, Лизавета Петровна, — заговорила вдруг курносая. — Ведь каждый день нельзя же все"за упокой читать". Мы,
известное дело,
не окаянные какие-нибудь. Что нам из Священного писания читают, мы тоже понимаем и в Бога верим. А ежели, теперича, каждый день все слезами исходить, так этак ничего и
не останется!
Долго перегудинский поп это терпел, довольствуясь только тем, что сочинял на Савву какие-нибудь нескладицы вроде того, что он чародей и его крестная матка была всем
известная в молодости гулячка и до сих пор
остается ведьмой, потому что никому на духу
не кается и
не может умереть, ибо в Писании сказано: «
не хощет бог смерти грешника», но хочет, чтоб он обратился.