Неточные совпадения
Разумеется, взятые абсолютно, оба эти сравнения одинаково нелепы, однако нельзя не сознаться, что
в истории действительно встречаются по
местам словно провалы, перед которыми мысль человеческая
останавливается не без недоумения.
Остановившись в градоначальническом доме и осведомившись от письмоводителя, что недоимок нет, что торговля процветает, а земледелие с каждым годом совершенствуется, он задумался на минуту, потом помялся на одном
месте, как бы затрудняясь выразить заветную мысль, но наконец каким-то неуверенным голосом спросил...
Сергей Иванович вложил руку
в ящик, положил куда-то свой шар и, дав
место Левину,
остановился тут же.
Когда проносился мимо его богач на пролетных красивых дрожках, на рысаках
в богатой упряжи, он как вкопанный
останавливался на
месте и потом, очнувшись, как после долгого сна, говорил: «А ведь был конторщик, волосы носил
в кружок!» И все, что ни отзывалось богатством и довольством, производило на него впечатление, непостижимое им самим.
Да и
в словесных науках они, как видно, не далеко уходили…» — Тут на минуту Кошкарев
остановился и сказал: —
В этом
месте, плут… он немножко кольнул вас.
Губернаторша, сказав два-три слова, наконец отошла с дочерью
в другой конец залы к другим гостям, а Чичиков все еще стоял неподвижно на одном и том же
месте, как человек, который весело вышел на улицу, с тем чтобы прогуляться, с глазами, расположенными глядеть на все, и вдруг неподвижно
остановился, вспомнив, что он позабыл что-то и уж тогда глупее ничего не может быть такого человека: вмиг беззаботное выражение слетает с лица его; он силится припомнить, что позабыл он, — не платок ли? но платок
в кармане; не деньги ли? но деньги тоже
в кармане, все, кажется, при нем, а между тем какой-то неведомый дух шепчет ему
в уши, что он позабыл что-то.
Как плавающий
в небе ястреб, давши много кругов сильными крылами, вдруг
останавливается распластанный на одном
месте и бьет оттуда стрелой на раскричавшегося у самой дороги самца-перепела, — так Тарасов сын, Остап, налетел вдруг на хорунжего и сразу накинул ему на шею веревку.
Что почувствовал старый Тарас, когда увидел своего Остапа? Что было тогда
в его сердце? Он глядел на него из толпы и не проронил ни одного движения его. Они приблизились уже к лобному
месту. Остап
остановился. Ему первому приходилось выпить эту тяжелую чашу. Он глянул на своих, поднял руку вверх и произнес громко...
Ее неправильное личико могло растрогать тонкой чистотой очертаний; каждый изгиб, каждая выпуклость этого лица, конечно, нашли бы
место в множестве женских обликов, но их совокупность — стиль — был совершенно оригинален, оригинально мил; на этом мы
остановимся.
Когда он ходил
в университет, то обыкновенно, — чаще всего, возвращаясь домой, — случалось ему, может быть, раз сто,
останавливаться именно на этом же самом
месте, пристально вглядываться
в эту действительно великолепную панораму и каждый раз почти удивляться одному неясному и неразрешимому своему впечатлению.
— Да-да-да! Не беспокойтесь! Время терпит, время терпит-с, — бормотал Порфирий Петрович, похаживая взад и вперед около стола, но как-то без всякой цели, как бы кидаясь то к окну, то к бюро, то опять к столу, то избегая подозрительного взгляда Раскольникова, то вдруг сам
останавливаясь на
месте и глядя на него прямо
в упор. Чрезвычайно странною казалась при этом его маленькая, толстенькая и круглая фигурка, как будто мячик, катавшийся
в разные стороны и тотчас отскакивавший от всех стен и углов.
Раскольников пошел прямо и вышел к тому углу на Сенной, где торговали мещанин и баба, разговаривавшие тогда с Лизаветой; но их теперь не было. Узнав
место, он
остановился, огляделся и обратился к молодому парню
в красной рубахе, зевавшему у входа
в мучной лабаз.
Он не помнил, сколько он просидел у себя, с толпившимися
в голове его неопределенными мыслями. Вдруг дверь отворилась, и вошла Авдотья Романовна. Она сперва
остановилась и посмотрела на него с порога, как давеча он на Соню; потом уже прошла и села против него на стул, на вчерашнем своем
месте. Он молча и как-то без мысли посмотрел на нее.
Ярким зимним днем Самгин медленно шагал по набережной Невы, укладывая
в памяти наиболее громкие фразы лекции. Он еще издали заметил Нехаеву, девушка вышла из дверей Академии художеств, перешла дорогу и
остановилась у сфинкса, глядя на реку, покрытую ослепительно блестевшим снегом;
местами снег был разорван ветром и обнажались синеватые лысины льда. Нехаева поздоровалась с Климом, ласково улыбаясь, и заговорила своим слабым голосом...
«Что ж это такое? — печально думал Обломов, — ни продолжительного шепота, ни таинственного уговора слить обе жизни
в одну! Все как-то иначе, по-другому. Какая странная эта Ольга! Она не
останавливается на одном
месте, не задумывается сладко над поэтической минутой, как будто у ней вовсе нет мечты, нет потребности утонуть
в раздумье! Сейчас и поезжай
в палату, на квартиру — точно Андрей! Что это все они как будто сговорились торопиться жить!»
В антракте он пошел
в ложу к Ольге и едва протеснился до нее между двух каких-то франтов. Чрез пять минут он ускользнул и
остановился у входа
в кресла,
в толпе. Акт начался, и все торопились к своим
местам. Франты из ложи Ольги тоже были тут и не видели Обломова.
Обломов сиял, идучи домой. У него кипела кровь, глаза блистали. Ему казалось, что у него горят даже волосы. Так он и вошел к себе
в комнату — и вдруг сиянье исчезло и глаза
в неприятном изумлении
остановились неподвижно на одном
месте:
в его кресле сидел Тарантьев.
А она, отворотясь от этого сухого взгляда, обойдет сзади стула и вдруг нагнется к нему и близко взглянет ему
в лицо, положит на плечо руки или нежно щипнет его за ухо — и вдруг
остановится на
месте, оцепенеет, смотрит
в сторону глубоко-задумчиво, или
в землю, точно перемогает себя, или — может быть — вспоминает лучшие дни, Райского-юношу, потом вздохнет, очнется — и опять к нему…
Райский бросился вслед за ней и из-за угла видел, как она медленно возвращалась по полю к дому. Она
останавливалась и озиралась назад, как будто прощалась с крестьянскими избами. Райский подошел к ней, но заговорить не смел. Его поразило новое выражение ее лица.
Место покорного ужаса заступило, по-видимому, безотрадное сознание. Она не замечала его и как будто смотрела
в глаза своей «беде».
А там, без четверти
в пять часов, пробирался к беседке Тушин. Он знал местность, но, видно, давно не был и забыл, потому что глядел направо, налево, брал то
в ту, то
в другую сторону, по едва заметной тропинке, и никак не мог найти беседки. Он
остановился там, где кусты были чаще и гуще, припоминая, что беседка была где-то около этого
места.
— Что вы? — так и
остановился я на
месте, — а откуда ж она узнать могла? А впрочем, что ж я? разумеется, она могла узнать раньше моего, но ведь представьте себе: она выслушала от меня как совершенную новость! Впрочем… впрочем, что ж я? да здравствует широкость! Надо широко допускать характеры, так ли? Я бы, например, тотчас все разболтал, а она запрет
в табакерку… И пусть, и пусть, тем не менее она — прелестнейшее существо и превосходнейший характер!
Мы играли уже с лишком час; наконец я увидел с своего
места, что князь вдруг встал и, бледный, перешел к нам и
остановился передо мной напротив, через стол: он все проиграл и молча смотрел на мою игру, впрочем, вероятно, ничего
в ней не понимая и даже не думая уже об игре.
Когда мы вошли
в залу, мать сидела на своем обычном
месте за работой, а сестра вышла поглядеть из своей комнаты и
остановилась в дверях.
Я вдруг воскликнул это и вдруг,
в третий раз,
остановился, но уже как бы раздавленный на
месте.
У Вусуна обыкновенно
останавливаются суда с опиумом и отсюда отправляют свой товар на лодках
в Шанхай, Нанкин и другие города. Становилось все темнее; мы шли осторожно. Погода была пасмурная. «Зарево!» — сказал кто-то.
В самом деле налево, над горизонтом, рдело багровое пятно и делалось все больше и ярче. Вскоре можно было различить пламя и вспышки — от выстрелов.
В Шанхае — сражение и пожар, нет сомнения! Это помогло нам определить свое
место.
Мы
остановились на минуту
в одном
месте, где дорога направо идет через цепной мост к крепости, мимо обелиска Магеллану, а налево…
«Двести верст — небольшая станция! Где ж
останавливаются? где ночуют?» — спрашивал я. «
В иных
местах есть поварни», — говорят мне.
«Как же вы
в новое
место поедете? — спросил я, — на чем? чем будете питаться? где
останавливаться? По этой дороге, вероятно, поварен нет…» — «Да, трудно; но ведь это только
в первый раз, — возразил он, — а во второй уж легче».
Мы пошли обратно к городу, по временам
останавливаясь и любуясь яркой зеленью посевов и правильно изрезанными полями, засеянными рисом и хлопчатобумажными кустарниками, которые очень некрасивы без бумаги: просто сухие, черные прутья, какие остаются на выжженном
месте. Голоногие китайцы, стоя по колено
в воде, вытаскивали пучки рисовых колосьев и пересаживали их на другое
место.
Подходя к перевозу, мы
остановились посмотреть прелюбопытную машину, которая качала из бассейна воду вверх на террасы для орошения полей. Это — длинная, движущаяся на своей оси лестница, ступеньки которой загребали воду и тащили вверх. Машину приводила
в движение корова, ходя по вороту кругом. Здесь, как
в Японии, говядину не едят: недостало бы
мест для пастбищ; скота держат столько, сколько нужно для работы, от этого и коровы не избавлены от ярма.
Мы вышли, оглянулись назад и
остановились неподвижно перед открывшейся картиной: вся паарльская долина лежала перед нами,
местами облитая солнечным блеском, а
местами прячущаяся
в тени гор.
Мы ехали горными тропинками, мимо оврагов, к счастию окаймленных лесом, проехали вброд множество речек, горных ручьев и несколько раз Алдаму, потом углублялись
в глушь лесов и подолгу ехали узенькими дорожками, пересекаемыми или горизонтально растущими сучьями, или до того грязными ямами, что лошадь и седок
останавливаются в недоумении, как переехать или перескочить то или другое
место.
Делать с ними нечего, но положено отдать
в первом
месте, где мы
остановимся, для отсылки
в их столицу, бумагу о случившемся.
«Куда же мы идем?» — вдруг спросил кто-то из нас, и все мы
остановились. «Куда эта дорога?» — спросил я одного жителя по-английски. Он показал на ухо, помотал головой и сделал отрицательный знак. «Пойдемте
в столицу, — сказал И.
В. Фуругельм, —
в Чую, или Чуди (Tshudi, Tshue — по-китайски Шоу-ли, главное
место, но жители произносят Шули); до нее час ходьбы по прекрасной дороге, среди живописных пейзажей». — «Пойдемте».
Высшие власти знали, что он пьяница, но он был всё-таки более образован, чем другие, — хотя и
остановился в своем образовании на том
месте, где его застало пьянство, — был смел, ловок, представителен, умел и
в пьяном виде держать себя с тактом, и потому его назначили и держали на том видном и ответственном
месте, которое он занимал.
Они было
остановились, намереваясь итти еще дальше, но Нехлюдов сказал им, что
в вагоне есть
места, и чтобы они шли.
Укладывая вещи и бумаги, Нехлюдов
остановился на своем дневнике, перечитал некоторые
места и то, что было записано
в нем последнее.
—…облегчить ее положение, — продолжал Симонсон. — Если она не хочет принять вашей помощи, пусть она примет мою. Если бы она согласилась, я бы просил, чтобы меня сослали
в ее
место заключения. Четыре года — не вечность. Я бы прожил подле нее и, может быть, облегчил бы ее участь… — опять он
остановился от волненья.
Привалов действительно
в это время успел познакомиться с прасолом Нагибиным, которого ему рекомендовал Василий Назарыч. С ним Привалов по первопутку исколесил почти все Зауралье, пока не
остановился на деревне Гарчиках, где заарендовал
место под мельницу, и сейчас же приступил к ее постройке, то есть сначала принялся за подготовку необходимых материалов, наем рабочих и т. д. Время незаметно катилось
в этой суете, точно Привалов хотел себя вознаградить самой усиленной работой за полгода бездействия.
В двери кабинета пролезает кучер Илья и безмолвно
останавливается у порога; он нерешительно начинает что-то искать своей монументальной рукой на том
месте, где его толстая голова срослась с широчайшими плечами.
Василий Назарыч указал Привалову на слабые
места опеки, но теперь рано было
останавливаться на них: Ляховский, конечно, сразу понял бы, откуда дует ветер, и переменил бы тактику, а теперь ему поневоле приходилось высказываться
в том или другом смысле.
Она поднялась было с
места, но вдруг громко вскрикнула и отшатнулась назад.
В комнату внезапно, хотя и совсем тихо, вошла Грушенька. Никто ее не ожидал. Катя стремительно шагнула к дверям, но, поравнявшись с Грушенькой, вдруг
остановилась, вся побелела как мел и тихо, почти шепотом, простонала ей...
— Да, конечно, я чего-то ожидал, и он прав…» И ему опять
в сотый раз припомнилось, как он
в последнюю ночь у отца подслушивал к нему с лестницы, но с таким уже страданием теперь припомнилось, что он даже
остановился на
месте как пронзенный: «Да, я этого тогда ждал, это правда!
Когда он вышел за ограду скита, чтобы поспеть
в монастырь к началу обеда у игумена (конечно, чтобы только прислужить за столом), у него вдруг больно сжалось сердце, и он
остановился на
месте: пред ним как бы снова прозвучали слова старца, предрекавшего столь близкую кончину свою.
День кончился, и
в воздухе стало холодать. Тогда я предложил своему спутнику
остановиться.
В одном
месте между утесами был плоский берег, куда водой нанесло много плавника. Мы взобрались на него и первым делом развели большой костер, а затем принялись готовить ужин.
При морозе идти против ветра очень трудно. Мы часто
останавливались и грелись у огня.
В результате за целый день нам удалось пройти не более 10 км. Заночевали мы
в том
месте, где река разбивается сразу на три протоки. Вследствие ветреной погоды
в палатке было дымно. Это принудило нас рано лечь спать.
Тигр не шел прямо, а выбирал такие
места, где было меньше снегу, где гуще были заросли и больше бурелома.
В одном
месте он взобрался на поваленное дерево и долго стоял на нем, но вдруг чего-то испугался, прыгнул на землю и несколько метров полз на животе. Время от времени он
останавливался и прислушивался; когда мы приближались, то уходил сперва прыжками, а потом шагом и рысью.
Мул, которого взяли с собой Аринин и Сабитов, оказался с ленцой, вследствие чего стрелки постоянно от нас отставали. Из-за этого мы с Дерсу должны были часто
останавливаться и поджидать их. На одном из привалов мы условились с ними, что
в тех
местах, где тропы будут разделяться, мы будем ставить сигналы. Они укажут им направление, которого надо держаться. Стрелки остались поправлять седловку, а мы пошли дальше.
В 4 часа дня мы стали высматривать
место для бивака. Здесь река делала большой изгиб. Наш берег был пологий, а противоположный — обрывистый. Тут мы и
остановились. Стрелки принялись ставить палатки, а Дерсу взял котелок и пошел за водой. Через минуту он возвратился, крайне недовольный.
Выбрав
место для ночевки, я приказал Захарову и Аринину ставить палатку, а сам с Дерсу пошел на охоту. Здесь по обоим берегам реки кое-где узкой полосой еще сохранился живой лес, состоящий из осины, ольхи, кедра, тальника, березы, клена и лиственницы. Мы шли и тихонько разговаривали, он — впереди, а я — несколько сзади. Вдруг Дерсу сделал мне знак, чтобы я
остановился. Я думал сначала, что он прислушивается, но скоро увидел другое: он поднимался на носки, наклонялся
в стороны и усиленно нюхал воздух.