— А видишь ты, обоим хочется Ванюшку себе взять, когда у них свои-то мастерские будут, вот они друг перед другом и хают его: дескать, плохой работник! Это они врут, хитрят. А еще боятся, что не пойдет к ним Ванюшка,
останется с дедом, а дед — своенравный, он и третью мастерскую с Иванкой завести может, — дядьям-то это невыгодно будет, понял?
Неточные совпадения
— Поведете? — спросила мать, вставая; лицо у нее побелело, глаза жутко сузились, она быстро стала срывать
с себя кофту, юбку и,
оставшись в одной рубахе, подошла к
деду: — Ведите!
К весне дядья разделились; Яков
остался в городе, Михаил уехал за реку, а
дед купил себе большой интересный дом на Полевой улице,
с кабаком в нижнем каменном этаже,
с маленькой уютной комнаткой на чердаке и садом, который опускался в овраг, густо ощетинившийся голыми прутьями ивняка.
Скоро наш адмирал отправился домой, а мы под покровом дяди Рябинина, приехавшего сменить
деда,
остались в зале, которая почти вся наполнилась вновь наехавшими нашими будущими однокашниками
с их провожатыми.
Хаджи-Мурат вспомнил свою мать, когда она, укладывая его спать
с собой рядом, под шубой, на крыше сакли, пела ему эту песню, и он просил ее показать ему то место на боку, где
остался след от раны. Как живую, он видел перед собой свою мать — не такою сморщенной, седой и
с решеткой зубов, какою он оставил ее теперь, а молодой, красивой и такой сильной, что она, когда ему было уже лет пять и он был тяжелый, носила его за спиной в корзине через горы к
деду.
— Итак, я должен
оставаться хладнокровным свидетелем ужасных бедствий, которые грозят нашему отечеству; должен жить спокойно в то время, когда кровь всех русских будет литься не за славу, не за величие, но за существование нашей родины; когда, может быть, отец станет сражаться рядом
с своим сыном и
дед умирать подле своего внука.
Минут через пять березовая роща
осталась у них назади; коляска своротила
с большой дороги на проселочную, которая шла посреди полей, засеянных хлебом; справа и слева мелькали небольшие лесочки и отдельные группы деревьев; вдали чернелась густая дубовая роща, из-за которой подымались высокие деревянные хоромы, построенные еще
дедом Полины, храбрым секунд-майором Лидиным, убитым при штурме Измаила.
Преосвященный владыко архиерей своим правилом в главной церкви всенощную совершал, ничего не зная, что у него в это время в приделе крали; наш англичанин Яков Яковлевич
с его соизволения стоял в соседнем приделе в алтаре и, скрав нашего ангела, выслал его, как намеревался, из церкви в шинели, и Лука
с ним помчался; а
дед же Марой, свое слово наблюдая,
остался под тем самым окном на дворе и ждет последней минуты, чтобы, как Лука не возвратится, сейчас англичанин отступит, а Марой разобьет окно и полезет в церковь
с ломом и
с долотом, как настоящий злодей.
— Видишь!.. И не будет у нас согласья
с Москвой… Не будет!.. Общения не разорвем, а согласья не будет!.. По-старому
останемся, как при бегствующих иереях бывало… Как отцы и
деды жили, так и мы будем жить… Знать не хотим ваших московских затеек!..
— Изволь, государь-батюшка, скушать все до капельки, не моги, свет-родитель, оставлять в горшке ни малого зернышка. Кушай, докушивай, а ежель не докушаешь, так бабка-повитуха
с руками да
с ногтями. Не доешь — глаза выдеру. Не захочешь докушать, моего приказа послушать — рукам волю дам. Старый отецкий устав не смей нарушать — исстари так дедами-прадедами уложено и нáвеки ими установлено. Кушай же, свет-родитель, докушивай, чтоб дно было наголо, а в горшке не
осталось крошек и мышонку поскресть.
—
Деда, — в исступлении говорила я, вперив взгляд в ее милый образ
с печальными глазами и прекрасным лицом, — ты была и
останешься моей единственной… Другой
деды не хочет твоя крошка, твоя джаным! И если этого пожелает судьба, то я убегу,
деда! Я убегу в горы… к дедушке Магомету… к княгине Бэлле Израил.
Лиза
оставалась одна со своим
дедом. Тони не выдержала долго разлуки
с ней и посетила ее.
С обеих сторон отдан отчет в том, что
с ними случилось
с тех пор, как они не виделись. Не удивилась одна, узнав, что Сурмин сделал предложение ее подруге, она это предугадывала прежде; но изумилась и как бы испугалась другая, когда Лиза открыла ей тайну своего брака.
По новгородским хартиям значилось, что пригород Москвы — Торжок и окружные земли издавна были под властию Великого Новгорода, но
дед Иоанна III, великий князь Василий Дмитриевич, завоевал их и оставил за собою, по договорным же грамотам
с сыном, великим князем Василием Васильевичем, прозванным Темным, Торжок снова обратился под власть новгородского веча, а прочие земли
остались как бы затаенные за Москвою и помину объявить не было.