Неточные совпадения
Карандышев. Ну, хорошо, я пойду
на пристань. Прощайте! (Подает руку Робинзону.) Не хотите ли
проводить меня?
Крестьяне в известное время
возили хлеб
на ближайшую
пристань к Волге, которая была их Колхидой и Геркулесовыми Столпами, да раз в год ездили некоторые
на ярмарку, и более никаких сношений ни с кем не имели.
И опять, как прежде, ему захотелось вдруг всюду, куда-нибудь далеко: и туда, к Штольцу, с Ольгой, и в деревню,
на поля, в рощи, хотелось уединиться в своем кабинете и погрузиться в труд, и самому ехать
на Рыбинскую
пристань, и дорогу
проводить, и прочесть только что вышедшую новую книгу, о которой все говорят, и в оперу — сегодня…
Она отослала записку с Прохором, чтобы он
отвез ее
на пристань и отдал
на перевозе, для отправления в «Дымок», с людьми Тушина, которые каждый день ездили в город.
Я ходил
на пристань, всегда кипящую народом и суетой. Здесь идут по длинной, далеко уходящей в море насыпи рельсы, по которым
возят тяжести до лодок. Тут толпится всегда множество матросов разных наций, шкиперов и просто городских зевак.
Должность станового тогда была еще внове; но уж с самого начала никто
на этот новый институт упований не возлагал. Такое уж было неуповательное время, что как, бывало, ни переименовывают — все проку нет. Были дворянские заседатели — их куроцапами звали; вместо них становых
приставов завели — тоже куроцапами зовут. Ничего не поделаешь.
Сведет негоциант к концу года счеты — все убыток да убыток, а он ли, кажется, не трудился,
на пристани с лихими людьми ночи напролет не пропивывал, да последней копейки в картеж не проигрывал, все в надежде увеличить родительское наследие!
— Получил, между прочим, и я; да, кажется, только грех один. Помилуйте! плешь какую-то отвалили! Ни реки, ни лесу — ничего! «Чернозём», говорят. Да черта ли мне в вашем «чернозёме», коли цена ему — грош! А коллеге моему Ивану Семенычу — оба ведь под одной державой, кажется, служим — тому такое же количество леса,
на подбор дерево к дереву,
отвели! да при реке, да в семи верстах от
пристани! Нет, батенька, не доросли мы! Ой-ой, как еще не доросли! Оттого у нас подобные дела и могут проходить даром!
Еще в 1871 году, когда я шел в бурлацкой лямке, немало мы схоронили в прибрежных песках Волги умерших рядом с нами товарищей, бурлаков, а придя в Рыбинск и работая конец лета
на пристани, в артели крючников, которые умирали тут же, среди нас,
на берегу десятками и трупы которых по ночам
отвозили в переполненных лодках хоронить
на песчаный остров, — я немало повидал холерных ужасов.
— Мне, во времена моей еще ранней юности, — продолжал владыко, — мы ведь, поповичи, ближе живем к народу, чем вы, дворяне; я же был бедненький сельский семинарист, и нас, по обычаю, целой ватагой
возили с нашей вакации в училище в город
на лодке, и раз наш кормчий вечером
пристал к одной деревне и всех нас
свел в эту деревню ночевать к его знакомому крестьянину, и когда мы поели наших дорожных колобков, то были уложены спать в небольшой избенке вповалку
на полу.
Переночевали у земляка,
на утро он сдал лозищан молодому шведу, тот
свел их
на пристань, купил билеты, посадил
на пароход, и в полдень поплыли наши Лозинские — Дыма и Дышло — догонять Лозинскую Оглоблю…
А с берега, от
пристани два пароходика все
возят народ
на корабль, потому что корабли, которые ходят по океану, стоят
на середине поодаль,
на самом глубоком месте.
Я спрашивал об этом
на пристанях — надо мной смеялись. Только один старик, лежавший
на штабелях теса, выгруженного
на берег, сказал мне, что народом редко
водят суда теперь, тащат только маленькие унжаки и коломенки, а старинных расшив что-то давно уже не видать, как в старину было.
— И, голубушка! — сказал священник. — До величанья ли им было! Ты, чай, слышала, какие ей
на площади попевали свадебные песенки? Ну, боярин! — продолжал он, обращаясь к Юрию. — Куда ж ты теперь поедешь с своею супругою?.. Чай, в стане у князя Пожарского жить боярыням не
пристало?.. Не худо, если б ты
отвез на время свою супругу в Хотьковский монастырь; он близехонько отсюда, и, верно, игуменья не откажется дать приют боярыне Милославской.
Сплавщики с разных
пристаней славятся разными достоинствами: с одних
пристаней не садятся
на огрудки, с других ловко
проводят барки под бойцами или
на переборах.
Сзади послышались шаги. Это догонял Лаевский, чтобы
проводить.
На пристани стоял денщик с двумя чемоданами, а несколько поодаль — четыре гребца.
Как сказали, так и сделали. Настя
провела в сумасшедшем доме две недели, пока Крылушкин окольными дорогами добился до того, что губернатор, во внимание к ходатайству архиерея, велел отправить больную к ее родным. О возвращении ее к Крылушкину не было и речи; дом его был в расстройстве;
на кухне сидел десятский, обязанный следить за Крылушкиным, а в шкафе следственного
пристава красовалось дело о шарлатанском лечении больных купцом Крылушкиным.
А балаклавские греки, отдаленные потомки кровожадных гомеровских листригонов, встречали и
провожали его, стоя
на пристани и заложив руки в карманы штанов, меткими словечками, двусмысленными советами и язвительными пожеланиями.
Туда Аксинья подавала им есть и пить, там они спали, невидимые никому, кроме меня и кухарки, по-собачьи преданной Ромасю, почти молившейся
на него. По ночам Изот и Панков
отвозили этих гостей в лодке
на мимо идущий пароход или
на пристань в Лобышки. Я смотрел с горы, как
на черной — или посеребренной луною — реке мелькает чечевица лодки, летает над нею огонек фонаря, привлекая внимание капитана парохода, — смотрел и чувствовал себя участником великого, тайного дела.
Свезли нас в лодке к
пристаням Симбирска, и мы обсохли
на берегу, имея в карманах тридцать семь копеек. Пошли в трактир пить чай.
Тут он и
проводил большую часть своего времени, или лежа
на соломе у самой мачты, или же взбирался по ней вверх до «беседки» и здесь сидел или тоже спал, чтобы к нему не
приставали ни докучные люди, ни собаки.
Но Буран ходил осунувшийся, угрюмый и опустившийся. Он ни с кем не говорил и только что-то бормотал про себя. С каждым днем, казалось, старый бродяга, очутившийся в третий раз
на старом месте, «ослабевал» все больше и больше. Между тем Василий успел подобрать еще десять охотников, молодец к молодцу, и все
приставал к Бурану, стараясь расшевелить его и вызвать к деятельности. Порой это удавалось, но даже и тогда старик всегда
сводил речь
на трудность пути и дурные предзнаменования.
— Где уж там лучше. И жена и ребятишки все извелись, просто беда. Грудной еще ничего покуда, да к ним, конечно, не
пристанет… А мальчонку, вашего крестника,
на прошлой неделе
свезли в Никольское. Это уж мы третьего по счету схоронили… Позвольте-ка, Егор Иваныч, я вам посвечу. Поосторожнее тут.
До праздника с работой управились… Горянщину
на пристань свезли и погрузили ее в зимовавшие по затонам тихвинки и коломенки. Разделался Патап Максимыч с делами, как ему и не чаялось. И
на мельницах работа хорошо сошла, муку тоже до праздника всю погрузили… С Низу письма получены:
на суда кладчиков явилось довольно, а пшеницу в Баронске купили по цене сходной. Благодушествует Патап Максимыч, весело встречает великий праздник.
Пуще отца родного возрадовался Алексей знакомому мужичку, что великим постом ряжен был Патапом Максимычем по последнему пути
свезти остаток горянщины
на Городецкую
пристань.
Пока Абрамовна раздумывала, сказать аль нет родителям про то, что подглядела, Масляников, собравшись в путь, попросил Гаврилу Маркелыча переговорить с ним наедине о каком-то важном деле. Долго говорили они в беседке, и кончился разговор их тем, что Евграф Макарыч весело распростился со всеми, а Гаврила Маркелыч обещался
на другой день
проводить его до
пристани.
Поужинав, Ашанин отправился
на пристань. Шлюпки с «Коршуна» не было, но зато было несколько вельботов с гребцами-китайцами, которые
на ломаном английском языке предлагали
свезти господина
на судно.
Хлеб и в Москву, а годами и в Питер
на Калашникову
пристань возил, а у Макарья торговал больше пшеном.
До железной дороги городок был из самых плохих. Тогда, недалеко от
пристани, стояла в нем невзрачная гостиница, больше похожая
на постоялый двор. Там
приставали фурщики, что верховый барочный лес с Волги
на Дон
возили. Постояльцам, кои побогаче, хозяин уступал комнаты из своего помещенья и, конечно, оттого внакладе не оставался. Звали его Лукой Данилычем, прозывался он Володеров.
Дня через три Патап Максимыч с Никифором Захарычем поехали в город, чтобы сесть там
на пароход. С ними и Мокей Данилыч отправился. Пробыв несколько дней у Дуни, он вместе с Чубаловым отправился в новое свое жилище
на старом родительском пепелище. Там похлопотал Чубалов, и Мокей Данилыч скоро был введен во владение домом и
пристанями, и как отвык от русской жизни и ото всех дел, то при помощи того же Чубалова
завел на свой капитал хлебный торг.
Теркин, не надевая шляпы, кивнул раза два
на пристань, где в проходе у барьера, только что заставленного рабочими, столпились провожавшие «Батрака» в его первый рейс, вверх по Волге: два пайщика, свободные капитаны, конторщики, матросы, полицейские офицеры, несколько дам, все приехавшие
проводить пассажиров.
Так в общих чертах
провел я ночь перед днем суда. Не стану описывать те ощущения, которые я испытывал, когда передо мной отворилась дверь и судебный
пристав указал мне
на скамью подсудимых. Скажу только, что я побледнел и сконфузился, когда, оглянувшись назад, увидел тысячи смотрящих
на меня глаз; и я прочел себе отходную, когда взглянул
на серьезные, торжественно-важные физиономии присяжных…
Исправник предложил мне показать заборский дворец, но нескоро добился ключей. Трое дворовых, приставленных для охраненья гнезда угасших князей Заборовских, рассчитав, что злонамеренные люди не украдут вверенного им здания, отправились
на пристань шить кули, чтоб, заработав по пятиалтынному
на брата,
провести веселый вечерок в Разгуляе.
Вот эту «банду» и полюбил И. А. Гончаров, проживавший также в Берлине как раз в то время. Он, вероятно, отправлялся
на какие-нибудь воды или
на морские купанья, но не торопился туда ехать Берлин ему нравился, и он
проводил время, с обеда, почти исключительно в обществе «банды», к которой и я должен был
пристать. Но наша встреча произошла не в Hotel de Rome за табльдотом, а
на улице Под липами, когда члены «банды» отправлялись с ним
на прогулку в Тиргартен.
— Не узнаю тебя, атаман, чему радуешься. Краль
завели… Это-то и неладно, перепортятся вконец, к ратному делу годиться не будут… Только я наших людей знаю. Не из таковских… Смута выйдет, все
пристанут к тем, кто из поселка тягу задаст
на вольную волюшку, в степь просторную, куда и крали денутся, бросят, не жалеючи. Для казака нет лучшей крали, как пищаль да меч булатный…
У въезда в Великую улицу встретило путников несколько
приставов, посланных от великого князя, вместе с переводчиком, поздравить их с благополучным приездом и
проводить в назначенные им домы. Но вместо того чтобы везти их через Великую улицу,
пристава велели извозчикам спуститься
на Москву-реку, оговариваясь невозможностью ехать по улице, заваленной будто развалинами домов после недавнего пожара.