Неточные совпадения
Кутузов, задернув драпировку, снова явился в зеркале, большой, белый, с лицом очень строгим и печальным.
Провел обеими руками по остриженной голове и, погасив свет, исчез в темноте более густой, чем наполнявшая комнату Самгина. Клим, ступая на пальцы ног, встал и тоже подошел
к незавешенному окну. Горит фонарь, как всегда, и, как всегда, — отблеск огня на грязной, сырой
стене.
Двери камер были отперты, и несколько арестантов было в коридоре. Чуть заметно кивая надзирателям и косясь на арестантов, которые или, прижимаясь
к стенам, проходили в свои камеры, или, вытянув руки по швам и по-солдатски
провожая глазами начальство, останавливались у дверей, помощник
провел Нехлюдова через один коридор, подвел его
к другому коридору налево, запертому железной дверью.
Отец трепетал над ним, перестал даже совсем пить, почти обезумел от страха, что умрет его мальчик, и часто, особенно после того, как
проведет, бывало, его по комнате под руку и уложит опять в постельку, — вдруг выбегал в сени, в темный угол и, прислонившись лбом
к стене, начинал рыдать каким-то заливчатым, сотрясающимся плачем, давя свой голос, чтобы рыданий его не было слышно у Илюшечки.
Какие светлые, безмятежные дни
проводили мы в маленькой квартире в три комнаты у Золотых ворот и в огромном доме княгини!.. В нем была большая зала, едва меблированная, иногда нас брало такое ребячество, что мы бегали по ней, прыгали по стульям, зажигали свечи во всех канделябрах, прибитых
к стене, и, осветив залу a giorno, [ярко, как днем (ит.).] читали стихи. Матвей и горничная, молодая гречанка, участвовали во всем и дурачились не меньше нас. Порядок «не торжествовал» в нашем доме.
Петр поднялся
к нему и,
проведя рукой по
стене, легко разыскал суровый афоризм, врезанный в
стену каким-то, может быть более столетия уже умершим, человеком...
— А так навернулся… До сумерек сидел и все с баушкой разговаривал. Я с Петрунькой на завалинке все сидела: боялась ему на глаза попасть. А тут Петрунька спать захотел… Я его в сенки потихоньку и
свела. Укладываю, а в оконце — отдушника у нас махонькая в
стене проделана, — в оконце-то и вижу, как через огород человек крадется. И вижу, несет он в руках бурак берестяной и прямо
к задней избе, да из бурака на стенку и плещет. Испугалась я, хотела крикнуть, а гляжу: это дядя Петр Васильич… ей-богу, тетя, он!..
Они прибежали в контору. Через темный коридор Вася
провел свою приятельницу
к лестнице наверх, где помещался заводский архив. Нюрочка здесь никогда не бывала и остановилась в нерешительности, но Вася уже тащил ее за руку по лестнице вверх. Дети прошли какой-то темный коридор, где стояла поломанная мебель, и очутились, наконец, в большой низкой комнате, уставленной по
стенам шкафами с связками бумаг. Все здесь было покрыто толстым слоем пыли, как и следует быть настоящему архиву.
Я было приложил руку
к ее лбу, чтоб пощупать, есть ли жар, но она молча и тихо своей маленькой ручкой
отвела мою и отвернулась от меня лицом
к стене.
— Какие там билеты… Прямо на сцену
проведу. Только уговор на берегу, а потом за реку: мы поднимемся в пятый ярус,
к самой «коробке»… Там, значит, есть дверь в
стене, я в нее, а вы за мной. Чтобы, главное дело, скапельдинеры не пымали… Уж вы надейтесь на дядю Петру. Будьте, значит, благонадежны. Прямо на сцену
проведу и эту самую Патти покажу вам, как вот сейчас вы на меня смотрите.
— Однажды,
провожая ее домой, он сказал ей, что любит ее, хочет, чтобы она была его женой, и — был испуган тем впечатлением, которое вызвали в ней его слова! пошатнувшись, точно он ударил ее, широко раскрыв глаза, бледная, она прислонилась спиною
к стене, спрятав руки, и, глядя в лицо его, почти с ужасом сказала...
Я помнил и
провел его в коридор, второй дверью налево. Здесь,
к моему восхищению, повторилось то же, что у Дюрока: потянув шнур, висевший у
стены, сбоку стола, мы увидели, как откинулась в простенке меж окон металлическая доска и с отверстием поравнялась никелевая плоскость, на которой были вино, посуда и завтрак. Он состоял из мясных блюд, фруктов и кофе. Для храбрости я выпил полный стакан вина и, отделавшись таким образом от стеснения, стал есть, будучи почти пьян.
Затем он позвонил, приказал слуге, чтобы тот
отвел меня
к Попу, и, еле передвигая ноги, я отправился через блестящие недра безлюдных
стен в настоящее путешествие
к библиотеке.
Досадуя, как это было заметно по его резким движениям, он подошел
к канделябру, двинул металлический завиток и снова
отвел его. И, повинуясь этому незначительному движению, все
стены зала, кругом, вдруг отделились от потолка пустой, светлой чертой и, разом погрузясь в пол, исчезли. Это произошло бесшумно. Я закачался. Я, вместе с сиденьем, как бы поплыл вверх.
Разбирали каменные монастырские
стены, и кирпич
свозили на плотах по Яровой
к Калмыцкому броду.
И выходя из храма, он еще раз взглянул на сестру; возле нее стоял Юрий, небрежно, чертя на песке разные узоры своей шпагой; и она, прислонясь
к стене, не
сводила с него очей, исполненных неизъяснимой муки… можно было подумать, что через минуту ей суждено с ним расстаться навсегда.
Меня взяли в монастырь, — из сострадания, — кормили, потому что я был не собака, и нельзя было меня утопить; в
стенах обители я
провел мои лучшие годы; в душных
стенах, оглушаемый звоном колоколов, пеньем людей, одетых в черное платье и потому думающих быть ближе
к небесам, притесняемый за то, что я обижен природой… что я безобразен.
Вершник слезет, чтобы взять повод и
провести оробевшее животное, и вдруг,
к удивлению своему, открывает, что лошадь его стоит, упершись лбом в
стену конюшни или сарая…
— Чего хуже! Поверите: иной раз ночью проснешься, опомнишься: «А где-то ты рожден, Василий Спиридонов, в коих местах юность свою
провел?.. А ныне где жизнь влачишь?..» Морозище трещит за
стеной или вьюга воет…
К окну, в окне — слепая льдина… Отойдешь и сейчас
к шкапу. Наливаю, пью…
«Едва вышед из
стен училища, я сразу должен был окунуться в житейскую болотину.
К чему послужило нам наше образование? Не похоже ли это на то, как если бы в какой-нибудь для грубого солдатского сукна устроенной фабрике
завели розовый питомник. Вот розы поспели, их срезали и свалили в один угол с грубыми суконными свитками; завянут они там, и не истребить им своим благоуханием запаху сермяги. Я пребываю в отчаянии, в каком и вы, мои друзья и товарищи, вероятно, все теперь находитесь».
Удивленно, быстро двигая живым и зорким глазом, смотрел по сторонам Искариот, задумывался и вновь слушал и смотрел, потом
отвел в сторону Фому и, точно прикалывая его
к стене своим острым взором, спросил в недоумении, страхе и какой-то смутной надежде...
— Божиться, что ль, тебе?.. Образ со
стены тащить? — вспыхнул Стуколов. — И этим тебя не уверишь… Коли хочешь увериться, едем сейчас на Ветлугу. Там я тебя
к одному мужичку
свезу, у него такое же маслице увидишь, и
к другому
свезу, и
к третьему.
Но если она не убьется, ей только два выхода: или она пойдет и повезет, и увидит, что тяжесть не велика и езда не мука, а радость, или отобьется от рук, и тогда хозяин
сведет ее на рушильное колесо, привяжет арканом
к стене, колесо завертится под ней, и она будет ходить в темноте на одном месте, страдая, но ее силы не пропадут даром: она сделает свою невольную работу, и закон исполнится и на ней.
Но бегство это не обещало ничего путного… Выйдя из правления и пошатавшись по городу, Невыразимов отправился бы
к себе на квартиру, а на квартире у него было еще серее и хуже, чем в дежурной комнате… Допустим, что этот день он
провел бы хорошо, с комфортом, но что же дальше? Всё те же серые
стены, всё те же дежурства по найму и поздравительные письма…
Ее муж, суетясь, не переставая разговаривать и все забегая вперед,
провожал гостя, а она пугливо и виновато жалась
к стене и все ждала удобной минуты, чтобы заговорить.
Он хотел бы перескочить
к ним через воды; но барабан пробил роковой час, и, заключенный в
стенах крепости, он должен
провести мучительную ночь, прежде чем их увидит.
Некоторых
отводил к стоявшим вдоль
стены стульям, просил сесть, присаживался сам и разговаривал менее сухо.
С тяжелым чувством вступил Яков Потапович под кров этого жилища своего благодетеля, где он
провел свое детство и юность, где его несчастная сиротская доля освещалась тем светлым чувством любви
к той, которая, быть может, теперь, несмотря на старания его несчастной матери, не очнулась от своего глубокого обморока и заснула тем вечным, могильным сном, которым веет и от
стен ее родового жилища.
Девочка горит от стыда от одних размышлений, что с нею может случиться. А места нет и нет. Извозчики говорят: «иди
к нам в стряпки: хорошие щи будешь варить — маткою звать будем»… Ей не хочется в «матки»
к извозчикам — у них так сыро и гнило в их низкой подвальной квартире, с подпорками и черными
стенами, где стоит густой тяжелый запах от сырых потников и полушубков… Это совсем не то, что было у покинутых хозяев, от которых
свела ее тетка…
Так он избежал объяснений с лицом, которое послало его за покупками, но зато сразу же был удивлен очень неприятною переменою в обращении своих датских друзей: они «тотчас
свели гостя в интрюм и приковали за ногу
к стене корабля».