Неточные совпадения
— Слушаю-с, —
ответил Василий и взялся за голову лошади. — А уж
сев, Константин Дмитрич, — сказал он заискивая, — первый сорт. Только ходить страсть! По пудовику на лапте волочишь.
Упоминание Агафьи Михайловны о том самом, о чем он только что думал, огорчило и оскорбило его. Левин нахмурился и, не
отвечая ей,
сел опять за свою работу, повторив себе всё то, что он думал о значении этой работы. Изредка только он прислушивался в тишине к звуку спиц Агафьи Михайловны и, вспоминая то, о чем он не хотел вспоминать, опять морщился.
Он с улыбкой
сел против нее, взял пульс и опять стал делать скучные вопросы. Она
отвечала ему и вдруг, рассердившись, встала.
— О Карениных. Княгиня делала характеристику Алексея Александровича, —
отвечала жена посланника, с улыбкой
садясь к столу.
— У нас теперь идет железная дорога, — сказал он,
отвечая на его вопрос. — Это видите ли как: двое
садятся на лавку. Это пассажиры. А один становится стоя на лавку же. И все запрягаются. Можно и руками, можно и поясами, и пускаются чрез все залы. Двери уже вперед отворяются. Ну, и тут кондуктором очень трудно быть!
Он
сел и написал длинную фразу. Она всё поняла и, не спрашивая его: так ли?, взяла мел и тотчас же
ответила.
Всё в ее лице: определенность ямочек щек и подбородка, склад губ, улыбка, которая как бы летала вокруг лица, блеск глаз, грация и быстрота движений, полнота звуков голоса, даже манера, с которою она сердито-ласково
ответила Весловскому, спрашивавшему у нее позволения
сесть на ее коба, чтобы выучить его галопу с правой ноги, — всё было особенно привлекательно; и, казалось, она сама знала это и радовалась этому.
— Я часто думаю, что мужчины не понимают того, что неблагородно, а всегда говорят об этом, — сказала Анна, не
отвечая ему. — Я давно хотела сказать вам, — прибавила она и, перейдя несколько шагов,
села у углового стола с альбомами.
Она не дослушала, отошла прочь,
села возле Грушницкого, и между ними начался какой-то сентиментальный разговор: кажется, княжна
отвечала на его мудрые фразы довольно рассеянно и неудачно, хотя старалась показать, что слушает его со вниманием, потому что он иногда смотрел на нее с удивлением, стараясь угадать причину внутреннего волнения, изображавшегося иногда в ее беспокойном взгляде…
Я лежал на диване, устремив глаза в потолок и заложив руки под затылок, когда Вернер взошел в мою комнату. Он
сел в кресла, поставил трость в угол, зевнул и объявил, что на дворе становится жарко. Я
отвечал, что меня беспокоят мухи, — и мы оба замолчали.
Здесь Чичиков, не дожидаясь, что будет
отвечать на это Ноздрев, скорее за шапку да по-за спиною капитана-исправника выскользнул на крыльцо,
сел в бричку и велел Селифану погонять лошадей во весь дух.
Скажи: которая Татьяна?» —
«Да та, которая грустна
И молчалива, как Светлана,
Вошла и
села у окна». —
«Неужто ты влюблен в меньшую?» —
«А что?» — «Я выбрал бы другую,
Когда б я был, как ты, поэт.
В чертах у Ольги жизни нет,
Точь-в-точь в Вандиковой Мадонне:
Кругла, красна лицом она,
Как эта глупая луна
На этом глупом небосклоне».
Владимир сухо
отвечалИ после во весь путь молчал.
— Не знаю, —
отвечал он мне небрежно, — я ведь никогда не езжу в карете, потому что, как только я
сяду, меня сейчас начинает тошнить, и маменька это знает. Когда мы едем куда-нибудь вечером, я всегда
сажусь на козлы — гораздо веселей — все видно, Филипп дает мне править, иногда и кнут я беру. Этак проезжающих, знаете, иногда, — прибавил он с выразительным жестом, — прекрасно!
— Постараюсь непременно… непременно, —
отвечал Раскольников, привстав тоже и тоже запинаясь и не договаривая… — Сделайте одолжение,
садитесь, — сказал он вдруг, — мне надо с вами поговорить. Пожалуйста, — вы, может быть, торопитесь, — сделайте одолжение, подарите мне две минуты…
Скажи лишь, как нам
сесть!» —
«Чтоб музыкантом быть, так надобно уменье
И уши ваших понежней»,
Им
отвечает Соловей:
«А вы, друзья, как ни
садитесь,
Всё в музыканты не годитесь».
И Базаров и Аркадий
ответили ей безмолвным поклоном,
сели в экипаж и, уже нигде не останавливаясь, отправились домой, в Марьино, куда и прибыли благополучно на следующий день вечером. В продолжение всей дороги ни тот, ни другой не упомянул даже имени Одинцовой; Базаров в особенности почти не раскрывал рта и все глядел в сторону, прочь от дороги, с каким-то ожесточенным напряжением.
— Домой, это…? Нет, — решительно
ответил Дмитрий, опустив глаза и вытирая ладонью мокрые усы, — усы у него загибались в рот, и это очень усиливало добродушное выражение его лица. — Я, знаешь, недолюбливаю Варавку. Тут еще этот его «Наш край», — прескверная газетка! И — черт его знает! — он как-то
садится на все, на дома, леса, на людей…
— О таких вещах всем не рассказывают, —
ответил Гогин,
садясь, и ткнул недокуренную папиросу в пепельницу. — Видите ли, — более решительно и строго заговорил он, — я, в некотором роде, официальное лицо, комитет поручил мне узнать у вас: вы не замечали в ее поведении каких-либо… странностей?
— Не узнаю, —
ответил Лютов и, шумно вздохнув, поправился,
сел покрепче на стуле. — Я, брат, из градоначальства, вызывался по делу об устройстве в доме моем приемного покоя для убитых и раненых. Это, разумеется, Алина, она, брат…
Лидия вернулась с прогулки незаметно, а когда
сели ужинать, оказалось, что она уже спит. И на другой день с утра до вечера она все как-то беспокойно мелькала,
отвечая на вопросы Веры Петровны не очень вежливо и так, как будто она хотела поспорить.
Гогин
сел к столу, не торопясь вынимая портсигар из кармана, посмотрел на него стесняющим взглядом, но не
ответил, а спросил...
— Деньги, — нехотя
ответил Клим,
садясь к столу.
— Ты сегодня поздно, Лиз! — сказала она. Женщина в белом
села к свободному столу, звучно
ответив...
Повар отвернулся от него,
сел и, подняв с пола шапку, хлопнув ею по колену, надел на голову. Медник угрюмо
ответил...
— Ну, как же! У нас все известно тотчас после того, как случится, —
ответил Митрофанов и, вздохнув,
сел, уперся грудью на угол стола.
— Я ведь его не знаю, я по словам вижу, что он из таких, —
ответил Кумов и
сел.
— Э! Какие выдумки! —
отвечал Тарантьев. — Чтоб я писать стал! Я и в должности третий день не пишу: как
сяду, так слеза из левого глаза и начнет бить; видно, надуло, да и голова затекает, как нагнусь… Лентяй ты, лентяй! Пропадешь, брат, Илья Ильич, ни за копейку!
— Да, я хотел поговорить с вами насчет квартиры. Прошу
садиться! — вежливо
отвечал Обломов.
Она
села в угол и молчала, избегая его взглядов и не
отвечая на вопросы. В исходе десятого она взяла рабочую корзинку, зонтик и сделала ему знак идти за собой.
— Bonjour, bonjour! [Здравствуйте, здравствуйте! (фр.)] —
отвечал он, кивая всем. — Я не обедаю с вами, не беспокойтесь, ne vous derangez pas, [не беспокойтесь (фр.).] — говорил он, когда ему предлагали
сесть. — Я за городом сегодня.
Марк медленно шел к плетню, вяло влез на него и
сел, спустив ноги, и не прыгал на дорогу, стараясь
ответить себе на вопрос: «Что он сделал?»
Не могу выразить, как неприятно подействовала и на меня ее выходка. Я ничего не
ответил и удовольствовался лишь холодным и важным поклоном; затем
сел за стол и даже нарочно заговорил о другом, о каких-то глупостях, начал смеяться и острить… Старик был видимо мне благодарен и восторженно развеселился. Но его веселие, хотя и восторженное, видимо было какое-то непрочное и моментально могло смениться совершенным упадком духа; это было ясно с первого взгляда.
— Да, в Луге, прошлого года, — совершенно просто
ответила она,
садясь подле и ласково на меня посмотрев.
Девицы вошли в гостиную, открыли жалюзи,
сели у окна и просили нас тоже
садиться, как хозяйки не отеля, а частного дома. Больше никого не было видно. «А кто это занимается у вас охотой?» — спросил я. «Па», —
отвечала старшая. — «Вы одни с ним живете?» — «Нет; у нас есть ма», — сказала другая.
Хозяйки приветливой улыбкой
отвечали на наши поклоны и принялись суетиться, убирать свечи, прялку, всю утварь, очищая нам место
сесть.
Кичибе извивался, как змей, допрашиваясь, когда идем, воротимся ли, упрашивая сказать день, когда выйдем, и т. п. Но ничего не добился. «Спудиг (скоро), зер спудиг», —
отвечал ему Посьет. Они просили сказать об этом по крайней мере за день до отхода — и того нет. На них, очевидно, напала тоска. Наступила их очередь быть игрушкой. Мы мистифировали их, ловко избегая
отвечать на вопросы. Так они и уехали в тревоге, не добившись ничего, а мы
сели обедать.
Нехлюдов, рискуя быть неучтивым, ничего не
ответил Колосову и,
сев за поданный дымящийся суп, продолжал жевать.
Маслова, не
отвечая, положила калачи на изголовье и стала раздеваться: сняла пыльный халат и косынку с курчавящихся черных волос и
села.
Предложив им
садиться, он спросил, чем может служить им, и, узнав о желании Нехлюдова видеть теперь же Маслову, послал за нею надзирателя и приготовился
отвечать на вопросы, которые англичанин тотчас же начал через Нехлюдова делать ему.
Маслова ничего не
отвечала и молча прошла к своему месту, второму с края, рядом с Кораблевой, и
села на доски нар.
В конторе в этот раз никого не было. Смотритель
сел за стол, перебирая лежавшие на нем бумаги, очевидно намереваясь присутствовать сам при свидании. Когда Нехлюдов спросил его, не может ли он видеть политическую Богодуховскую, то смотритель коротко
ответил, что этого нельзя.
— Какому? Быдто не знаешь? Бьюсь об заклад, что ты сам уж об этом думал. Кстати, это любопытно: слушай, Алеша, ты всегда правду говоришь, хотя всегда между двух стульев
садишься: думал ты об этом или не думал,
отвечай?
От
села Осиновки Захаров поехал на почтовых лошадях, заглядывая в каждую фанзу и расспрашивая встречных, не видел ли кто-нибудь старика гольда из рода Узала. Немного не доезжая урочища Анучино, в фанзочке на краю дороги он застал какого-то гольда-охотника, который увязывал котомку и разговаривал сам с собою. На вопрос, не знает ли он гольда Дерсу Узала, охотник
отвечал...
— Извольте
садиться, — спокойно
отвечал он и подобрал вожжи.
Ермолай не возвращался более часу. Этот час нам показался вечностью. Сперва мы перекликивались с ним очень усердно; потом он стал реже
отвечать на наши возгласы, наконец умолк совершенно. В
селе зазвонили к вечерне. Меж собой мы не разговаривали, даже старались не глядеть друг на друга. Утки носились над нашими головами; иные собирались
сесть подле нас, но вдруг поднимались кверху, как говорится, «колом», и с криком улетали. Мы начинали костенеть. Сучок хлопал глазами, словно спать располагался.
Войницын покорялся своей участи, брал билет, показывал нумер и шел
садиться к окну, пока предшественник его
отвечал на свой вопрос.
Через час я вернулся к своим. Марченко уже согрел чай и ожидал моего возвращения. Утолив жажду, мы
сели в лодку и поплыли дальше. Желая пополнить свой дневник, я спросил Дерсу, следы каких животных он видел в долине Лефу с тех пор, как мы вышли из гор и начались болота. Он
отвечал, что в этих местах держатся козули, енотовидные собаки, барсуки, волки, лисицы, зайцы, хорьки, выдры, водяные крысы, мыши и землеройки.
— Приходила, —
отвечал Ванька, — я смотрел на нее издали. Она легла здесь и лежала долго. А там барыня пошла в
село и призвала попа, дала ему денег и поехала, а мне дала пятак серебром — славная барыня!
Гегель во время своего профессората в Берлине, долею от старости, а вдвое от довольства местом и почетом, намеренно взвинтил свою философию над земным уровнем и держался в среде, где все современные интересы и страсти становятся довольно безразличны, как здания и
села с воздушного шара; он не любил зацепляться за эти проклятые практические вопросы, с которыми трудно ладить и на которые надобно было
отвечать положительно.
Дорога от Кенигсберга до Берлина очень длинна; мы взяли семь мест в дилижансе и отправились. На первой станции кондуктор объявил, чтобы мы брали наши пожитки и
садились в другой дилижанс, благоразумно предупреждая, что за целость вещей он не
отвечает.