Неточные совпадения
Сомненья нет: увы! Евгений
В Татьяну, как дитя, влюблен;
В тоске любовных помышлений
И день и ночь
проводит он.
Ума не внемля строгим пеням,
К ее крыльцу, стеклянным сеням
Он подъезжает каждый день;
За ней он гонится, как
тень;
Он счастлив, если ей накинет
Боа пушистый на плечо,
Или коснется горячо
Ее руки, или раздвинет
Пред нею пестрый полк ливрей,
Или платок подымет ей.
Я был рожден для жизни мирной,
Для деревенской тишины:
В глуши звучнее голос лирный,
Живее творческие сны.
Досугам посвятясь невинным,
Брожу над озером пустынным,
И far niente мой закон.
Я каждым утром пробужден
Для сладкой неги и свободы:
Читаю мало, долго сплю,
Летучей славы не ловлю.
Не так ли я
в былые годы
Провел в бездействии,
в тениМои счастливейшие дни?
Он говорил еще что-то, но, хотя
в комнате и на улице было тихо, Клим не понимал его слов,
провожая телегу и глядя, как ее медленное движение заставляет встречных людей врастать
в панели, обнажать головы. Серые
тени испуга являлись на лицах, делая их почти однообразными.
Лицо бледное, с густыми
тенями вокруг глаз. Она смотрит, беспокойно мигая, и, взглянув
в лицо его, тотчас
отводит глаза
в сторону.
Мы шли, шли
в темноте, а проклятые улицы не кончались: все заборы да сады. Ликейцы, как
тени, неслышно скользили во мраке. Нас
провожал тот же самый, который принес нам цветы. Где было грязно или острые кораллы мешали свободно ступать, он вел меня под руку, обводил мимо луж, которые, видно, знал наизусть. К несчастью, мы не туда попали, и, если б не провожатый, мы проблуждали бы целую ночь. Наконец добрались до речки, до вельбота, и вздохнули свободно, когда выехали
в открытое море.
Ведь все эти люда — и Масленников, и смотритель, и конвойный, — все они, если бы не были губернаторами, смотрителями, офицерами, двадцать раз подумали бы о том, можно ли отправлять людей
в такую жару и такой кучей, двадцать раз дорогой остановились бы и, увидав, что человек слабеет, задыхается, вывели бы его из толпы,
свели бы его
в тень, дали бы воды, дали бы отдохнуть и, когда случилось несчастье, выказали бы сострадание.
Я зачерпнул из ведра чашкой, она, с трудом приподняв голову, отхлебнула немножко и
отвела руку мою холодной рукою, сильно вздохнув. Потом взглянула
в угол на иконы, перевела глаза на меня, пошевелила губами, словно усмехнувшись, и медленно опустила на глаза длинные ресницы. Локти ее плотно прижались к бокам, а руки, слабо шевеля пальцами, ползли на грудь, подвигаясь к горлу. По лицу ее плыла
тень, уходя
в глубь лица, натягивая желтую кожу, заострив нос. Удивленно открывался рот, но дыхания не было слышно.
В один из таких вечеров Эвелина не успела спохватиться, как разговор опять перешел на щекотливые темы. Как это случилось, кто начал первый, — ни она, да и никто не мог бы сказать. Это вышло так же незаметно, как незаметно потухла заря и по саду расползлись вечерние
тени, как незаметно
завел соловей
в кустах свою вечернюю песню.
Долго стоял Коваль на мосту,
провожая глазами уходивший обоз. Ему было обидно, что сват Тит уехал и ни разу не обернулся назад. Вот тебе и сват!.. Но Титу было не до вероломного свата, — старик не мог отвязаться от мысли о дураке Терешке, который все дело испортил. И откуда он взялся, подумаешь: точно из земли вырос… Идет впереди обоза без шапки, как ходил перед покойниками.
В душе Тита этот пустой случай вызвал первую
тень сомнения: уж ладно ли они выехали?
В полнолуние я часто целые ночи напролет
проводил сидя на своем тюфяке, вглядываясь
в свет и
тени, вслушиваясь
в тишину и звуки, мечтая о различных предметах, преимущественно о поэтическом, сладострастном счастии, которое мне тогда казалось высшим счастием
в жизни, и тоскуя о том, что мне до сих пор дано было только воображать его.
…Ночь, ярко светит луна, убегая от парохода влево,
в луга. Старенький рыжий пароход, с белой полосой на трубе, не торопясь и неровно шлепает плицами по серебряной воде, навстречу ему тихонько плывут темные берега, положив на воду
тени, над ними красно светятся окна изб,
в селе поют, — девки
водят хоровод, и припев «ай-люли» звучит, как аллилуйя…
И так, почти до ужина, поблескивая зоркими, насмешливыми глазами, старый Кожемякин поучал сына рассказами о прошлых днях. Тёплая
тень обнимала душу юноши, складные рассказы о сумрачном прошлом были интереснее настоящего и, тихонько, незаметно
отводя в сторону от событий дни, успокаивали душу музыкою мерной речи, звоном ёмких слов.
Воздух, кумыс, сначала
в малом количестве, ежедневные прогулки
в карете вместе с Алексеем Степанычем
в чудные леса, окружавшие деревню, куда
возил их Ефрем, сделавшийся любимцем Софьи Николавны и исправлявший на это время должность кучера, — леса, где лежала больная целые часы
в прохладной
тени на кожаном тюфяке и подушках, вдыхая
в себя ароматный воздух, слушая иногда чтение какой-нибудь забавной книги и нередко засыпая укрепляющим сном; всё вместе благотворно подействовало на здоровье Софьи Николавны и через две, три недели она встала и могла уже прохаживаться сама.
Наконец, настойчиво
отведя эти чувства, как
отводят рукой упругую, мешающую смотреть листву, я стал одной ногой на кормовой канат, чтобы ближе нагнуться к надписи. Она притягивала меня. Я свесился над водой, тронутой отдаленным светом. Надпись находилась от меня на расстоянии шести-семи футов. Прекрасно была озарена она скользившим лучом. Слово «Бегущая» лежало
в тени, «по» было на границе
тени и света — и заключительное «волнам» сияло так ярко, что заметны были трещины
в позолоте.
Казачки еще не начинали
водить хороводы, а, собравшись кружками
в яркоцветных бешметах и белых платках, обвязывающих голову и глаза, сидели на земле и завалинках хат,
в тени от косых лучей солнца, и звонко болтали и смеялись.
Итак, я сидел за своей работой.
В раскрытое окно так и дышало летним зноем. Пепко
проводил эти часы
в «Розе», где проходил курс бильярдной игры или гулял
в тени акаций и черемух с Мелюдэ. Где-то сонно жужжала муха, где-то слышалась ленивая перебранка наших милых хозяев,
в окно летела пыль с шоссе.
Саша неприятно улыбнулся и, ничего не ответив, заложил руки
в карманы и стал ходить по комнате, то пропадая
в тени, то весь выходя на свет; и серая куртка была у него наверху расстегнута, открывая кусочек белой рубашки — вольность, которой раньше он не позволял себе даже один. Елена Петровна и сама понимала, что говорит глупости, но уж очень ей обидно было за второй самовар; подобралась и,
проведя рукой по гладким волосам, спокойно села на Сашин стул.
Вокруг нас царила та напряжённая тишина, от которой всегда ждёшь чего-то и которая, если б могла продолжаться долго,
сводила бы с ума человека своим совершенным покоем и отсутствием звука, этой яркой
тени движения. Тихий шорох волн не долетал до нас, — мы находились
в какой-то яме, поросшей цепкими кустарниками и казавшейся мохнатым зевом окаменевшего животного. Я смотрел на Шакро и думал...
Золотая ночь! Тишина, свет, аромат и благотворная, оживляющая теплота. Далеко за оврагом, позади сада, кто-то
завел звучную песню; под забором
в густом черемушнике щелкнул и громко заколотил соловей;
в клетке на высоком шесте забредил сонный перепел, и жирная лошадь томно вздохнула за стенкой конюшни, а по выгону за садовым забором пронеслась без всякого шума веселая стая собак и исчезла
в безобразной, черной
тени полуразвалившихся, старых соляных магазинов.
В лице Гаврилы явился тот «хороший человек», с которым Мухоедов
отводил душу
в минуту жизни трудную, на столе стоял микроскоп, с которым он работал, грудой были навалены немецкие руководства, которые Мухоедов выписывал на последние гроши, и вот
в этой обстановке Мухоедов день за днем отсиживается от какого-то Слава-богу и даже не мечтает изменять своей обстановки, потому что пред его воображением сейчас же проносится неизбежная
тень директора реального училища, Ваньки Белоносова, катающегося на рысаках, этих врачей, сбивающих круглые капитальцы, и той суеты-сует, от которой Мухоедов отказался, предпочитая оставаться неисправимым идеалистом.
Шерамур все
провожал нас до последней стадии, — даже нес мой плед и не раз принимался
водить туда и сюда мою руку, а
в самую последнюю минуту мне показалось, как будто он хотел потянуть меня к себе или сам ко мне потянуться. По лицу у него скользнула какая-то
тень, и волнение его стало несомненно: он торопливо бросил плед и побежал, крикнув на бегу...
Затем все лето
провел я
в Софьине безвыездно, и было мне некогда даже подумать о городе, но воспоминание о стройной белокурой женщине оставалось во мне все дни; я не думал о ней, но точно легкая
тень ее лежала на моей душе.
Плавают
в ночной тишине отдалённые звуки сторожевых колоколов,
провожая отошедшие часы; трепетно сверкают
в прозрачной высоте одинокие крупные звёзды лунной ночи, и дивит ночь ум и глаз разнообразной игрой света и
теней и загадочными звуками своими.
Дома станка, неопределенными кучками раскиданные по каменной площадке, начинали просыпаться. Кое-где тянулся дымок, кое-где мерцали окна; высокий худой ямщик
в рваном полушубке, зевая,
провел в поводу пару лошадей к водопою и скоро стушевался
в тени берегового спуска. Все было буднично и уныло.
Замеченный Аграфеной Петровной, быстро вскочил Самоквасов с завалины и еще быстрее пошел, но не
в домик Марьи Гавриловны, где уже раздавались веселые голоса проснувшихся гостей, а за скитскую околицу. Сойдя
в Каменный Вражек, ушел он
в перелесок. Там
в тени кустов раскинулся на сочной благовонной траве и долго, глаз не
сводя, смотрел на глубокое синее небо, что
в безмятежном покое лучезарным сводом высилось над землею. Его мысли вились вокруг Фленушки да Дуни Смолокуровой.
И путник усталый на бога роптал:
Он жаждой томился и
тени алкал.
В пустыне блуждая три дня и три ночи,
И зноем и пылью тягчимые очи
С тоской безнадежной
водил он вокруг,
И кладез под пальмою видит он вдруг.
В тот же вечер Ашанин перебрался к французам
в их анамитский дом. Середину его занимала, как почти во всех туземных домах, приспособленных для жилья французов, большая, открытая с двух сторон, так сказать сквозная, комната, служившая столовой, а по бокам ее было несколько комнат. Дом был окружен рядом деревьев, дававших
тень. Ашанину
отвели одну из комнат и вообще устроили его хорошо, с истинно товарищеским радушием. Один из трех юношей китайцев-слуг был предоставлен к услугам Володи.
Ашанин долго искал гостиницы, сопутствуемый полуголым анамитом, который нес его чемодан, и не находил. Стояла палящая жара (40 градусов
в тени), и поиски пристанища начинали утомлять. Наконец,
в одной из улиц он встретил пассажира-француза с «Анамита», который любезно
проводил Ашанина до гостиницы, указав на небольшой на столбах дом, крытый банановыми листьями и окруженный садом.
Есть люди, есть странные условия, при которых судьба
сводит с ними. Живой, осязаемый человек, с каким-нибудь самым реальным шрамом на лбу, — а впечатление, что это не человек, а призрак, какой-то миф. Таков Турман. Темною, зловещею
тенью он мелькнул передо мною
в первый раз, когда я его увидел. И с тех пор каждый раз, как он пройдет передо мною, я спрашиваю себя: кто это был, — живой человек или странное испарение жизни, сгустившееся
в человеческую фигуру с наивно-реальным шрамом на лбу?
— И это тоже пусть тебя не беспокоит, — отвечал ей Зенон. — Тебе нет нужды терзать себя
в такой жар на седле. Отдохни здесь у меня
в прохладе, сколько тебе угодно, а когда
тени на земле станут длиннее, я сам
отвезу тебя спокойно до твоего дома на моей нильской барке, которая стоит здесь же у берега под моим садом.