Неточные совпадения
Она наддала и мерно, так точно, как он предполагал, взвилась и, оттолкнувшись от земли,
отдалась силе инерции, которая перенесла ее далеко за канаву; и
в том же самом такте, без усилия, с той же
ноги, Фру-Фру продолжала скачку.
Его разбудили дергающие звуки выстрелов где-то до того близко, что на каждый выстрел стекла окон отзывались противненькой, ноющей дрожью, и эта дрожь
отдавалась в коже спины,
в ногах Самгина. Он вскочил, схватил брюки, подбежал к ледяному окну, — на улице
в косых лучах утреннего солнца прыгали какие-то серые фигуры.
И, не дожидаясь ответа, он начал шагать из угла
в угол, постукивая палкой, слегка волоча левую
ногу и, видимо, весь
отдаваясь проверке на себе психологического вопроса. Потом опять остановился против меня и сказал...
И
отдалось всё это ему чуть не гибелью: дядя-то Михайло весь
в дедушку — обидчивый, злопамятный, и задумал он извести отца твоего. Вот, шли они
в начале зимы из гостей, четверо: Максим, дядья да дьячок один — его расстригли после, он извозчика до смерти забил. Шли с Ямской улицы и заманили Максима-то на Дюков пруд, будто покататься по льду, на
ногах, как мальчишки катаются, заманили да и столкнули его
в прорубь, — я тебе рассказывала это…
Я весь
отдался влиянию окружающей меня обстановки и шел по лесу наугад. Один раз я чуть было не наступил на ядовитую змею. Она проползла около самых моих
ног и проворно спряталась под большим пнем. Немного дальше я увидел на осокоре черную ворону. Она чистила нос о ветку и часто каркала, поглядывая вниз на землю. Испуганная моим приближением, ворона полетела
в глубь леса, и следом за ней с земли поднялись еще две вороны.
Он едва держался на
ногах, тело его изнемогало, а он и не чувствовал усталости, — зато усталость брала свое: он сидел, глядел и ничего не понимал; не понимал, что с ним такое случилось, отчего он очутился один, с одеревенелыми членами, с горечью во рту, с камнем на груди,
в пустой незнакомой комнате; он не понимал, что заставило ее, Варю,
отдаться этому французу и как могла она, зная себя неверной, быть по-прежнему спокойной, по-прежнему ласковой и доверчивой с ним! «Ничего не понимаю! — шептали его засохшие губы.
Балчуговское воскресенье
отдалось и на шахтах: коморник Мутовка, сидевший
в караулке при шахте, усиленно моргал подслеповатыми глазами, у машиниста Семеныча, молодого парня-франта, язык заплетался, откатчики при шахте мотались на
ногах, как чумная скотина.
Более всего любил я смотреть, как мать варила варенье
в медных блестящих тазах на тагане, под которым разводился огонь, — может быть, потому, что снимаемые с кипящего таза сахарные пенки большею частью
отдавались нам с сестрицей; мы с ней обыкновенно сидели на земле, поджав под себя
ноги, нетерпеливо ожидая, когда масса ягод и сахара начнет вздуваться, пузыриться и покрываться беловатою пеленою.
Огненные надписи вспыхивают под
ногами танцующих; они гласят: «Любовь навсегда!» — «Ты муж, я жена!» — «Люблю, и страдаю, и верю
в невозможное счастье!» — «Жизнь так хороша!» — «
Отдадимся веселью, а завтра — рука об руку, до гроба, вместе с тобой!» Пока это происходит,
в тени едва можно различить силуэты тех же простаков, то есть их двойники.
По мере того как приемыш приближался к цели своего путешествия, освещенные окна становились реже. Шум внутри фабрик
отдалялся с каждою минутой. Мало-помалу он пропал совершенно.
В ушах приемыша раздавался только хляск, производимый его
ногами, и шуршуканье ветра, который время от времени пробегал по соломенным кровлям.
Литвинов едва устоял на
ногах, едва не бросился к ней… Но та волна, которой он
отдался, взяла свое… Он вскочил
в вагон и, обернувшись, указал Ирине на место возле себя. Она поняла его. Время еще не ушло. Один только шаг, одно движение, и умчались бы
в неведомую даль две навсегда соединенные жизни… Пока она колебалась, раздался громкий свист, и поезд двинулся.
И все качалось из стороны
в сторону плавными, волнообразными движениями. Люди то
отдалялись от Фомы, то приближались к нему, потолок опускался, а пол двигался вверх, и Фоме казалось, что вот его сейчас расплющит, раздавит. Затем он почувствовал, что плывет куда-то по необъятно широкой и бурной реке, и, шатаясь на
ногах,
в испуге начал кричать...
Глаза татар сверкали возбуждением, почти злобой. Все они на скаку размахивали руками и
ногами и неистово кричали,
отдавшись всем корпусом назад, почти на спины лошадям. Один Василий скакал «по-расей-ски», пригнувшись к лошадиной шее, и изредка издавал короткие свистки, звучавшие резко, как удары хлыста. Серый конек почти ложился на землю, распластываясь
в воздухе, точно летящая птица.
Он слышал порою шум ее платья, легкий шелест ее тихих, мягких шагов, и даже этот шелест
ноги ее
отдавался глухою, но мучительно-сладостною болью
в его сердце.
Идя из залы к себе
в кабинет, он поднимал правую
ногу выше, чем следует, искал руками дверных косяков, и
в это время во всей его фигуре чувствовалось какое-то недоумение, точно он попал
в чужую квартиру или же первый раз
в жизни напился пьян и теперь с недоумением
отдавался своему новому ощущению.
Вадим Петрович проснулся поздно, с головной болью и ломом
в ногах. Он спал
в обширном, несколько низковатом кабинете мезонина. Нижний этаж его дома стоял теперь пустой.
В мезонине долго жил даром его дальний родственник, недавно умерший. С тех пор мезонин не
отдавался внаем и служил для приездов барина.