Неточные совпадения
«Слышь ты, Василиса Егоровна, — сказал он ей покашливая. —
Отец Герасим получил, говорят, из города…» — «Полно врать, Иван Кузмич, — перервала комендантша, — ты, знать, хочешь собрать совещание да без меня потолковать об Емельяне Пугачеве; да лих, [Да лих (устар.) — да нет уж.] не проведешь!» Иван Кузмич вытаращил глаза. «Ну, матушка, — сказал он, —
коли ты уже все знаешь, так, пожалуй, оставайся; мы потолкуем и при тебе». — «То-то, батька мой, — отвечала она, — не тебе бы хитрить; посылай-ка за офицерами».
— Ничего! поправимся. Одно скучно — мать у меня такая сердобольная:
коли брюха не отрастил да не ешь десять раз в день, она и убивается. Ну,
отец ничего, тот сам был везде, и в сите и в решете. Нет, нельзя курить, — прибавил он и швырнул сигарку в пыль дороги.
Возможен ли лозунг — Россия, отечество в стране, где непрерывно развертывается драма
раскола отцов и детей, где почти каждое десятилетие разрывает интеллигентов на шестидесятников, семидесятников, народников, народовольцев, марксистов, толстовцев, мистиков?..»
— Надо.
Отцы жертвовали на церкви, дети — на революцию. Прыжок — головоломный, но… что же, брат, делать? Жизнь верхней корочки несъедобного каравая, именуемого Россией, можно озаглавить так: «История головоломных прыжков русской интеллигенции». Ведь это только господа патентованные историки обязаны специальностью своей доказывать, что существуют некие преемственность, последовательность и другие ведьмы, а — какая у нас преемственность? Прыгай,
коли не хочешь задохнуться.
—
Коли обещалась, как же нейти? — сказал
отец Василий. — Надо идти!
— Мы целую бутылку пороху заготовили, он под кроватью и держал.
Отец увидал. Взорвать, говорит, может. Да и высек его тут же. Хотел в гимназию на меня жаловаться. Теперь со мной его не пускают, теперь со мной никого не пускают. Смурова тоже не пускают, у всех прославился; говорят, что я «отчаянный», — презрительно усмехнулся
Коля. — Это все с железной дороги здесь началось.
— Не смейся,
Коля, ей-богу, боюсь.
Отец ужасно рассердится. Мне строго запрещено ходить с тобой.
— А
коли Петру Александровичу невозможно, так и мне невозможно, и я не останусь. Я с тем и шел. Я всюду теперь буду с Петром Александровичем: уйдете, Петр Александрович, и я пойду, останетесь — и я останусь. Родственным-то согласием вы его наипаче кольнули,
отец игумен: не признает он себя мне родственником! Так ли, фон Зон? Вот и фон Зон стоит. Здравствуй, фон Зон.
Ведь
коли Бог есть, существует, — ну, конечно, я тогда виноват и отвечу, а
коли нет его вовсе-то, так ли их еще надо, твоих отцов-то?
Кстати: я и забыл упомянуть, что
Коля Красоткин был тот самый мальчик, которого знакомый уже читателю мальчик Илюша, сын отставного штабс-капитана Снегирева, пырнул перочинным ножичком в бедро, заступаясь за
отца, которого школьники задразнили «мочалкой».
Он поклялся на коленях пред образом и поклялся памятью
отца, как потребовала сама госпожа Красоткина, причем «мужественный»
Коля сам расплакался, как шестилетний мальчик, от «чувств», и мать и сын во весь тот день бросались друг другу в объятия и плакали сотрясаясь.
— Да притом, — продолжал он, — и мужики-то плохие, опальные. Особенно там две семьи; еще батюшка покойный, дай Бог ему царство небесное, их не жаловал, больно не жаловал. А у меня, скажу вам, такая примета:
коли отец вор, то и сын вор; уж там как хотите… О, кровь, кровь — великое дело! Я, признаться вам откровенно, из тех-то двух семей и без очереди в солдаты отдавал и так рассовывал — кой-куды; да не переводятся, что будешь делать? Плодущи, проклятые.
«Ты, говорят, нечестная!» Вот и
отец твой, — тебе-то он
отец, это Наденьке не он был
отец, — голый дурак, а тоже
колет мне глаза, надругается!
Коли дома узнают, что я с барином в роще болтала наедине, то мне беда будет;
отец мой, Василий-кузнец, прибьет меня до смерти».
— У нас, кажись, отец-то Иоанн взалкал; дело доброе-с,
коли хозяин не прогневается, можно-с.
— Вот тебе на, убежал! — восклицает матушка, — обиделся! Однако как же это… даже не простился! А все ты! — укоряет она
отца. — Иуда да Иуда… Сам ты Иуда! Да и ты, дочка любезная, нашла разговор! Ищи сама себе женихов,
коли так!
— Ты
отец: должен знать. А
коли ты от родного сына отказываешься, так вот что: напиши своему Сеньке, что если он через месяц не представит брата Стрелкову, так я ему самому лоб забрею.
Нас затискивали (пассажиров было пятеро:
отец, матушка, сестра, я и маленький брат
Коля) в запряженный гусем возок, как сельдей в бочонок, и при этом закутывали так, что дышать было трудно.
— Все равно, ежели и в старину
отцы продались, мы за их грех отвечать должны. Нет того греха тяжеле,
коли кто волю свою продал. Все равно что душу.
— Матушка прошлой весной померла, а
отец еще до нее помер. Матушкину деревню за долги продали, а после
отца только ружье осталось. Ни
кола у меня, ни двора. Вот и надумал я: пойду к родным, да и на людей посмотреть захотелось. И матушка, умирая, говорила: «Ступай, Федос, в Малиновец, к брату Василию Порфирьичу — он тебя не оставит».
Они было хотели его схватить, но, видя
отца женихова, бегущего с
колом же на помощь, оставили свою добычу, выскочили из клети и побежали.
На что ж я и
отец,
коли не приказывать?
— Это у Гоголя, в «Мертвых душах», папаша, — ответил
Коля и трусливо покосился на
отца.
— Да что это? Да что тут такое? Что будут читать? — мрачно бормотали некоторые; другие молчали. Но все уселись и смотрели с любопытством. Может быть, действительно ждали чего-то необыкновенного. Вера уцепилась за стул
отца и от испуга чуть не плакала; почти в таком же испуге был и
Коля. Уже усевшийся Лебедев вдруг приподнялся, схватился за свечки и приблизил их ближе к Ипполиту, чтобы светлее было читать.
Он был в чрезвычайной претензии на
Колю за то, что тот почти не ходил к нему, оставаясь сперва с умиравшим
отцом, а потом с овдовевшею матерью.
В этой же комнатке помещался и тринадцатилетний брат Гаврилы Ардалионовича, гимназист
Коля; ему тоже предназначалось здесь тесниться, учиться, спать на другом, весьма старом, узком и коротком диванчике, на дырявой простыне и, главное, ходить и смотреть за
отцом, который все более и более не мог без этого обойтись.
Вера Лебедева, впрочем, ограничилась одними слезами наедине, да еще тем, что больше сидела у себя дома и меньше заглядывала к князю, чем прежде,
Коля в это время хоронил своего
отца; старик умер от второго удара, дней восемь спустя после первого.
— Что же вы про тех-то не скажете? — нетерпеливо обратилась Вера к
отцу. — Ведь они,
коли так, сами войдут: шуметь начали. Лев Николаевич, — обратилась она к князю, который взял уже свою шляпу, — там к вам давно уже какие-то пришли, четыре человека, ждут у нас и бранятся, да папаша к вам не допускает.
— Дома, все, мать, сестры,
отец, князь Щ., даже мерзкий ваш
Коля! Если прямо не говорят, то так думают. Я им всем в глаза это высказала, и матери, и
отцу. Maman была больна целый день; а на другой день Александра и папаша сказали мне, что я сама не понимаю, что вру и какие слова говорю. А я им тут прямо отрезала, что я уже всё понимаю, все слова, что я уже не маленькая, что я еще два года назад нарочно два романа Поль де Кока прочла, чтобы про всё узнать. Maman, как услышала, чуть в обморок не упала.
—
Отец дома? — спросил Ганя
Колю и на утвердительный ответ
Коли пошептал ему что-то на ухо.
— Ну, старшая, пошла! Вот это-то в ней и скверно. А кстати, я ведь думал, что
отец наверно с Рогожиным уедет. Кается, должно быть, теперь. Посмотреть, что с ним в самом деле, — прибавил
Коля, выходя.
Коля сам плакал и целовал у
отца руки.
— Мне сказал это сейчас
Коля, а ему сказал давеча
отец, которого он встретил в шесть часов, в седьмом, в сенях, когда вышел за чем-то.
— Вы бы пока не ходили за ним, — остановил князь
Колю, который побежал было вслед за
отцом. — А то через минуту он подосадует, и вся минута испортится.
А князь стал, наконец, до того расстроен, что когда, часа два спустя, к нему прибежал посланный от
Коли с известием о болезни
отца, то в первую минуту он почти не мог понять, в чем дело.
Коля, помирившийся с князем еще до смерти
отца, предложил ему пригласить в шафера (так как дело было насущное и неотлагательное) Келлера и Бурдовского.
Но
отец семейства был уже на улице.
Коля тащил за ним сак. Нина Александровна стояла на крыльце и плакала; она хотела было бежать за ним, но Птицын удержал ее.
— Ах, Алеша, так что же! — сказала она. — Неужели ж ты вправду хочешь оставить это знакомство, чтоб меня успокоить. Ведь это по-детски. Во-первых, это невозможно, а во-вторых, ты просто будешь неблагороден перед Катей. Вы друзья; разве можно так грубо разрывать связи. Наконец, ты меня просто обижаешь,
коли думаешь, что я так тебя ревную. Поезжай, немедленно поезжай, я прошу тебя! Да и
отец твой успокоится.
— Чем, чем вы себя связывали? Что значит в ваших глазах обмануть меня? Да и что такое обида какой-то девушке! Ведь она несчастная беглянка, отверженная
отцом, беззащитная, замаравшаясебя, безнравственная!Стоит ли с ней церемониться,
коли эта шутка может принесть хоть какую-нибудь, хоть самую маленькую выгоду!
— Буду надеяться на ваше покровительство, Марья Николаевна и Петр Васильич, — сказала она нараспев матушке и
отцу. — Что делать! Были времена, да прошли. Вот и я — сиятельная, — прибавила она с неприятным смехом, — да что за честь,
коли нечего есть.
Иду я по улице и поневоле заглядываю в окна. Там целые выводки милых птенцов, думаю я, там любящая подруга жизни, там чадолюбивый
отец, там так тепло и уютно… а я! Я один как перст в целом мире; нет у меня ни жены, ни детей, нет ни
кола ни двора, некому ни приютить, ни приголубить меня, некому сказать мне «папасецка», некому назвать меня «брюханчиком»; в квартире моей холодно и неприветно. Гриша вечно сапоги чистит [47] или папиросы набивает… Господи, как скучно!
— Ну, — сказал он под конец, — вижу, что и подлинно я стар стал, а пуще того вам не угоден… Знаю я, знаю, чего тебе хочется,
отец Мартемьян! К бабам тебе хочется, похоть свою утолить хощешь у сосуда дьявольского…
Коли так, полно вам меня настоятелем звать; выбирайте себе другого. Только меня не замайте, Христа ради, дайте перед бога в чистоте предстать!
Пошли наши по домам; стал и я собираться. Собираюсь, да и думаю:"Господи! что, если летошняя дурость опять ко мне пристанет?"И тут же дал себе зарок,
коли будет надо мной такая пагуба — идти в леса к старцам душу спасать. Я было и зимой об этом подумывал, да все отца-матери будто жалко.
Конечно, сударь, и
отец и дед мой, все были люди семьянистые, женатые; стало быть, нет тут греха. Да и бог сказал:"Не добро быти единому человеку". А все-таки какая-нибудь причина тому есть, что писание,
коли порицает какую ни на есть вещь или установление или деяние, не сравнит их с мужем непотребным, а все с девкой жидовкой, с женой скверной. Да и Адам не сам собой в грехопадение впал, а все через Евву. Оно и выходит, что баба всему будто на земле злу причина и корень.
Я вообще теперь, сам холостяк и бобыль, с поздним сожалением смотрю на этих простодушных
отцов семейств, которые живут себе точно в заколдованном кружке, и все, что вне их происходит, для них тогда только чувствительно, когда уж
колет их самих или какой-нибудь член, органически к ним привязанный, и так как требование их поэтому мельче, значит, удовлетворение возможнее — право, завидно!..
Большов (берет Липочку насильно за руку и Лазаря). Как же не бывать,
коли я того хочу? На что ж я и
отец,
коли не приказывать? Даром, что ли, я ее кормил?
Аграфена Кондратьевна. Да
коли уж ты, батюшка,
отец, так не будь свекором! Пора, кажется, в чувство прийти: расставаться скоро приходится, а ты и доброго слова не вымолвишь; должен бы на пользу посоветовать что-нибудь такое житейское. Нет в тебе никакого обычаю родительского!
Аграфена Кондратьевна. Постой, уж я сама оботру! Ишь уморилась! А ведь и то сказать, будто неволили.
Коли уж матери не почитаешь, так стен-то бы посовестилась.
Отец, голубчик, через великую силу ноги двигает, а ты тут скачешь, как юла какая!
— Послушай, Никита Романыч, ведь ты меня забыл, а я помню тебя еще маленького.
Отец твой покойный жил со мной рука в руку, душа в душу. Умер он, царствие ему небесное; некому остеречь тебя, некому тебе совета подать, а не завидна твоя доля, видит бог, не завидна!
Коли поедешь в Слободу, пропал ты, князь, с головою пропал.
— Оставь
отца игумна! — сказал холодно Иоанн. —
Коли будет в том нужда, он после по тебе панихиду отслужит.