Неточные совпадения
Певцов-итальянцев тут слышала я,
Что были тогда знамениты,
Отца моего сослуживцы, друзья
Тут были, печалью убиты.
Тут были родные ушедших туда,
Куда я сама торопилась.
Писателей группа, любимых тогда,
Со мной дружелюбно простилась:
Тут были Одоевский, Вяземский; был
Поэт вдохновенный и милый,
Поклонник кузины, что рано почил,
Безвременно взятый могилой,
И Пушкин тут был…
В это время к
отцу часто приходил
писатель Александр Гроза, пользовавшийся некоторой известностью в польской литературе того времени.
Здесь бывают все: полуразрушенные, слюнявые старцы, ищущие искусственных возбуждений, и мальчики — кадеты и гимназисты — почти дети; бородатые
отцы семейств, почтенные столпы общества в золотых очках, и молодожены, и влюбленные женихи, и почтенные профессоры с громкими именами, и воры, и убийцы, и либеральные адвокаты, и строгие блюстители нравственности — педагоги, и передовые
писатели — авторы горячих, страстных статей о женском равноправии, и сыщики, и шпионы, и беглые каторжники, и офицеры, и студенты, и социал-демократы, и анархисты, и наемные патриоты; застенчивые и наглые, больные и здоровые, познающие впервые женщину, и старые развратники, истрепанные всеми видами порока...
— Да, это мое почти решительное намерение, — отвечал молодой человек, — и я нахожу, что идея
отца совершенно ложная. По-моему, если вы теперь дворянин и
писатель, почему ж я не могу быть дворянином и актером, согласитесь вы с этим?..
«Я уж все знаю», говорит, да и бросит книгу; но я не говорю про русские романы: они не могут образовать человека; но она так же читает Дюма [Дюма Александр,
отец (1803—1870) — французский
писатель, автор многочисленных романов развлекательно-приключенческого характера.] и Сю [Сю Эжен (1804—1857) — французский
писатель.] и других великих
писателей.
Матушка, кажется, больше всего была тем утешена, что они «для заводу добры», но
отец брал примеры и от «больших родов, где много ведомо с немками браков, и все хорошие жены, и между поэтами и
писателями тоже многие, которые судьбу свою с немецкою женщиною связали, получили весь нужный для правильной деятельности покой души и на избрание свое не жаловались».
Иван Михайлович. Чего не взбредет в эту башку! Это кто тебе наврал? Эх, матушка, не нам с тобой судить про этого человека. Я не знаю
отца, который бы за честь себе не почел родство с таким человеком. Да и терпеть не могу загадывать и сватать. Какой бы он ни был. Власть божия, а нам толковать нечего. Человек замечательный,
писатель. И, уж верно, не на деньгах женится. Это верно.
Как человек 60-х годов и как молодой
писатель, переживший все, что Тургенев вызывал в людях моей эпохи, я не был нисколько настроен против него, ни за «
Отцов и детей», ни за «Дым».
Дядя (со стороны
отца), который повез меня к нему уже казанским студентом на втором курсе, В.В.Боборыкин, был также
писатель, по агрономии, автор книжки «Письма о земледелии к новичку-хозяину».
Его служебная карьера не могла, конечно, делать его в глазах тогдашней радикальной молодежи"властителем ее дум" — еще менее, чем Тургенева после"
Отцов и детей". Он ведь побывал и в цензорах, и долго служил еще в каком-то департаменте, и тогда еще состоял на действительной службе. Но все-таки в нем чувствовался прежде всего
писатель, человек с приподнятым умственным интересом.
В литературные кружки мне не было случая попасть. Ни дядя, ни
отец в них не бывали. Разговоров о славянофилах, о Грановском, об университете, о
писателях я не помню в тех домах, куда меня возили. Гоголь уже умер. Другого «светила» не было. Всего больше говорили о «Додо», то есть о графине Евдокии Ростопчиной.
И вот я еще при жизни
отца и матери — состоятельный человек. Выходило нечто прямо благоприятное не только в том смысле, что можно будет остаться навсегда свободным
писателем, но и для осуществления мечты о браке по любви.
Это первое путешествие на своих (
отец выслал за мною тарантас с тройкой), остановки, дорожные встречи, леса и поля, житье-бытье крестьян разных местностей по целым трем губерниям; а потом старинная усадьба, наши мужики с особым тамбовским говором, соседи, их нравы, долгие рассказы
отца, его наблюдательность и юмор — все это залегало в память и впоследствии сказалось в том, с чем я выступил уже как
писатель, решивший вопрос своего „призвания“.
В семействе Дондуковых я нашел за этот последний дерптский период много ласки и поощрения всему, что во мне назревало, как в будущем
писателе. Два лета я отчасти или целиком провел в их живописной усадьбе в Опочском уезде Псковской губернии. Там писалась и вторая моя по счету пьеса"Ребенок"; первая — "Фразеры" — в Дерпте; а"Однодворец" — у
отца в усадьбе, в селе Павловском Лебедянского уезда Тамбовской губернии.
Карп Карпович был грамотный. С малолетства жил всегда при господах и при
отце Погореловой состоял в должности земского. Кроме книг священного писания, он читал много книг и светских, какие, разумеется, попадались под руку. По большей части это были романы иностранных
писателей в плохих переводах, которыми тогда была наводнена русская книжная торговля.
— Дело не в том,
отец Плиний из Веттина! [Шлиппенбах иронически сопоставляет Глика со знаменитым древнеримским
писателем и государственным деятелем, блестящим оратором Плинием Младшим (ок. 62 — ок. 114).] — перебил Шлиппенбах, потягиваясь и передразнивая пастора в любимой его поговорке, — дело не о вашем возлюбленном Алексеевиче, которого новый толчок шведским прикладом, сакрамент, подобный нарвскому, отобьет от кукольных его затей. Мы спрашивали вашего мнения насчет беглеца Паткуля.
В ней бушевали и смутно боролись и страстность, и отвращение к труду, и презрение к бедности, болезненная жажда неизведанного, неопределенное разочарование, страшное воспоминание тяжелых дней при жизни матери, а в особенности при жизни
отца; злопамятное убеждение непризнанного
писателя, что покровительство достигается низостью и подлостью; врожденное стремление к роскоши и блеску, нежная истома, наследованная от
отца, нервозность и инстинктивная леность матери, которая делалась бодра и мужественна только в тяжелые минуты и опускалась, как только проходила беда — все это мучило и волновало ее.
Не последние граждане, не последние
писатели и философы античного мира, а
отцы и учителя Церкви были людьми подлинного движения духа.