Неточные совпадения
Она стала наблюдать за собой и с ужасом
открыла, что ей не только стыдно
прошлого своего романа, но и героя… Тут жгло ее и раскаяние в неблагодарности за глубокую преданность ее прежнего друга.
И когда я теперь вспоминаю эту характерную, не похожую на всех других людей, едва промелькнувшую передо мной фигуру, то впечатление у меня такое, как будто это — само историческое
прошлое Польши, родины моей матери, своеобразное, крепкое, по — своему красивое, уходит в какую-то таинственную дверь мира в то самое время, когда я
открываю для себя другую дверь, провожая его ясным и зорким детским, взглядом…
Величавый образ духовной высоты вставал перед пылкой, умной женщиной и заслонял всё
прошлое,
открывая перед нею какой-то новый нравственный мир.
Я еще не
открывал тетрадки, не брал карандаша, образы и думы о
прошлом так мелькают, что ни одну не поймаешь на этом чудном фоне ароматной зелени.
В этом двустишии Пушкина выражается общий смысл условной морали. Софья никогда не прозревала от нее и не прозрела бы без Чацкого никогда, за неимением случая. После катастрофы, с минуты появления Чацкого оставаться слепой уже невозможно. Его суда ни обойти забвением, ни подкупить ложью, ни успокоить — нельзя. Она не может не уважать его, и он будет вечным ее «укоряющим свидетелем», судьей ее
прошлого. Он
открыл ей глаза.
Семен Иванов служил сторожем на железной дороге. От его будки до одной станции было двенадцать, до другой — десять верст. Верстах в четырех в
прошлом году
открыли большую прядильню; из-за лесу ее высокая труба чернела, а ближе, кроме соседних будок, и жилья не было.
Сестра встрепенулась. Ей приснилось, что она сидит у окна, что маленький брат играет, как в
прошлом году, в цветнике и зовет ее.
Открыв глаза и увидев его в постели, худого и слабого, она тяжело вздохнула.
Без малого пять лет выжил я с ними, под начальством блаженного старца, и
открыл мне Господь разум Писания, разверз умные силы и сподобил забыть все, все
прошлое… сподобил… простить обидчику…
Один остался в светелке Петр Степаныч. Прилег на кровать, но, как и
прошлую ночь, сон не берет его… Разгорелась голова, руки-ноги дрожат, в ушах трезвон, в глазах появились красные круги и зеленые… Душно… Распахнул он миткалевые занавески, оконце
открыл. Потянул в светлицу ночной холодный воздух, но не освежил Самоквасова. Сел у окна Петр Степаныч и, глаз не спуская, стал глядеть в непроглядную темь. Замирает, занывает, ровно пойманный голубь трепещет его сердце. «Не добро вещует», — подумал Петр Степаныч.
Помните, как в
прошлом году я под осень гостила у вас, про нее тогда я вам сказывала, что как скоро заговорила я с ней, едва
открывая «тайну», дух на нее накатил — вся задрожала, затрепетала, как голубь, глаза загорелись, и без чувств упала она ко мне на руки.
— На что же, сами рассудите, Василий Иваныч, не токмо что уж поддерживать наши разные учреждения, а братию питать?.. У нас в обители до пятидесяти человек одних монашествующих и служек. А окромя того, училище для приходящих и для живущих мальчиков, лечебница с аптекой… Только с
прошлого года земство свою больницу
открыло… И бесплатную библиотеку имеем при братстве, — значит, под сенью нашей же обители;
открыли женское училище.
Между тем в описываемый нами день на ее лице лежала печать тяжелой серьезной думы. Она полулежала в кресле, то
открывая, то снова закрывая свои прекрасные глаза. Картины
прошлого неслись перед ней, годы ее детства и юности восстали перед ее духовным взором. Смутные дни, только что пережитые ею в Петербурге, напоминали ей вещий сон ее матери — императрицы Екатерины Алексеевны. Это и дало толчок воспоминаниям.
Ермак
открыл глаза и сосредоточенно устремил их в одну точку. Перед ним проносится его
прошлое. Кровавые картины разбоя и убийств так и мечутся в голове. Инда оторопь берет. Кругом все трупы, трупы. Волжская вода вокруг встреченных его шайкой стругов окрасилась алою кровью, стон и предсмертное хрипение раненых раздается в его ушах. Стычки со стрельцами и опять… смерть. Кругом лежат мертвые его товарищи, а он один невредимым выходит из этих стычек — разве где маленько поцарапают.
Точно в первый раз глядит он на бронзовую фигуру с курчавой, обнаженной головой, склоненной несколько набок. И сколько воспоминаний нахлынуло из самого недавнего
прошлого! Давно ли чествовали столетнюю годовщину певца"Онегина"и"Медного Всадника"? А то, первое торжество, когда
открывали памятник и вся грамотная Россия вздрогнула от наплыва высшей радости! И те, кто говорил в великие пушкинские дни, — уже тени… Ему их никогда не видать.