Неточные совпадения
— Ну, так что? — спросил Иноков, не поднимая головы. — Достоевский тоже включен в прогресс и в действительность. Мерзостная штука действительность, — вздохнул он, пытаясь загнуть ногу к животу, и, наконец, сломал ее. — Отскакивают
от нее люди — вы замечаете это?
Отлетают в сторону.
Она испуганно шарахнулась в сторону
от меня и,
отлетев немного, опять опустилась в болото.
— Да, жук… большой, темный…
Отлетел от окна и полетел… по направлению, где корпус. А месяц! Все видно, как днем. Я смотрел вслед и некоторое время слышал… ж — ж-ж… будто стонет. И в это время на колокольне ударили часы. Считаю: одиннадцать.
И с этим протянул руку, схватил своими куцапыми пальцами за шивороток косого Левшу, так что у того все крючочки
от казакина
отлетели, и кинул его к себе в коляску в ноги.
Разбойники не обратили на него никакого внимания, как на незнакомого человека, а Беспалый так его толкнул, что старик
отлетел от стойки сажени на две и начал ругаться.
А как это сделать — не знаю и об этом тоскую, но только вдруг меня за плечо что-то тронуло: гляжу — это хворостинка с ракиты пала и далеконько так покатилась, покатилася, и вдруг Груша идет, только маленькая, не больше как будто ей всего шесть или семь лет, и за плечами у нее малые крылышки; а чуть я ее увидал, она уже сейчас
от меня как выстрел
отлетела, и только пыль да сухой лист вслед за ней воскурились.
— Что говорить, батюшка, — повторил и извозчик, — и в молитве господней, сударь, сказано, — продолжал он, — избави мя
от лукавого, и священники нас, дураков, учат: «Ты, говорит, только еще о грехе подумал, а уж ангел твой хранитель на сто тысяч верст
от тебя
отлетел — и вселилась в тя нечистая сила: будет она твоими ногами ходить и твоими руками делать; в сердце твоем, аки птица злобная, совьет гнездо свое…» Учат нас, батюшка!
Маркушка чувствовал обновляющуюся природу, как чувствовал и то, что сам он не может принять участия в этом обновлении, и каждую минуту готов был
отлететь в сторону, отвалившись мертвым куском
от общей живой массы, совершившей установленный круговорот.
— Полно, — сказал он, обратясь к старухе, которая рыдала и причитала, обнимая ноги покойника, — не печалься о том, кто
от греха свободен!.. Не тревожь его своими слезами… Душа его еще между нами… Дай ей
отлететь с миром, без печали… Была, знать, на то воля господня… Богу хорошие люди угодны…
И он не договорил, что он видел, еще более потому, что в это время стоявшего против дверей конюха кто-то ужасно сильно толкнул кулаком в брюхо и откинул его
от стены на целую сажень. Слесарный ученик
отлетел еще далее и вдобавок чрезвычайно несчастливо воткнулся головою в кучу снега, которую он сам же и собрал, чтобы слепить здесь белого великана, у которого в пустой голове будет гореть фонарь, когда станут расходиться по домам гости.
Тогда я, перенесши правую ногу как бы для слезания, уперся ею в седло и одним толчком
отлетел, быть может, на сажень
от разъяренного животного.
Молодец выпустил хозяйкину руку и
от ее толчка
отлетел на два шага в сторону.
Нить жизни, еще теплившаяся в этом высохшем
от работы, изможденном теле, была прервана, и детски чистая, полная святой любви к ближнему и незлобия душа
отлетела… вон оно, это сухое, вытянувшееся тело, выступающее из-под савана тощими линиями и острыми углами… вон эти костлявые руки, подъявшие столько труда… вон это посиневшее, обезображенное страданиями лицо, которое уж больше не ответит своей честной улыбкой всякому честному делу, не потемнеет
от людской несправедливости и не будет плакать святыми слезами над человеческими несчастьями!..
— Кончил! — вскакивая с земли, вполголоса сообщал Сенька и мигом
отлетал от окон куда-нибудь в сторону, в уголок, где занимал новый наблюдательный пост, зная, что сейчас должен выйти на двор Орлов.
Громадный офицер в эполетах — она познакомилась с ним на Старо-Киевской улице, когда была гимназисткой, а теперь не помнила его фамилии, — точно из-под земли вырос и пригласил на вальс, и она
отлетела от мужа, и ей уж казалось, будто она плыла на парусной лодке, в сильную бурю, а муж остался далеко на берегу…
«Скачи скорей в мой старый дом,
Там дочь моя; ни ночь, ни днем
Не ест, не спит, всё ждет да ждет,
Покуда милый не придет!
Спеши… уж близок мой конец,
Теперь обиженный отец
Для вас лишь страшен как мертвец!»
Он дальше говорить хотел,
Но вдруг язык оцепенел;
Он сделать знак хотел рукой,
Но пальцы сжались меж собой.
Тень смерти мрачной полосой
Промчалась на его челе;
Он обернул лицо к земле,
Вдруг протянулся, захрипел,
И дух
от тела
отлетел!
К этому кодексу морали и житейской мудрости, выработавшемуся в голове Макара Алексеича, прибавьте умилительно-подловатое впечатление, оставшееся в нем
от сцены, когда у него
отлетела пуговица в присутствии генерала и генерал дал ему сто рублей и пожал руку.
Но молодость утрачена твоя,
От бледных уст улыбка
отлетела,
Твоя краса во цвете помертвела…
Да потому что на живое самостоятельное хотение ни у кого из них мы не видим даже намека. Кто из упомянутых героев действительно цельно, широко и свободно проявляет себя? Никто. Никто не живет. Каждый превратил свою живую душу в какую-то лабораторию, сосредоточенно ощупывает свои хотения, вымеривает их, сортирует, уродует, непрерывно ставит над ними самые замысловатые опыты, — и понятно, что непосредственная жизнь
отлетает от истерзанных хотений.
Отлетает от любви очарование, исчезает живая глубина; радостная, таинственная жизнь оголяется, становится мелкой, поверхностной и странно-упрощенной.
Квартальный держал за руку Форова и озирался, но в это мгновение черный рукав майорского сюртука неожиданно описал полукруг и квартальный пошатнулся и
отлетел на пять шагов
от нанесенного ему удара.
— Я уж несколько лет замечаю это на самой себе. Что такое делается? Во мне все словно сохнет, как сохнет ветка дерева. Ее форма, весь наружный вид — все как будто остается прежним, но в ней нет гибкости, нет жизни, она мертва до самой сердцевины. Вот так и со мною. Как будто ничего не изменилось. Взгляды, цели, стремления — все прежнее, но
от них все больше
отлетает дух…
Боязнь выдать себя совсем
отлетела от Серафимы. Роковое слово «любовник» уже не прыгало у нее в голове. Мать простит ей, когда надо будет признаться.
Страшно усталый я лежал на кровати. В душу въедался оскоминный привкус крови. Жизнь кругом шаталась, грубо-пьяная и наглая. Спадали покровы. Смерть стала простою и плоскою,
отлетало от крови жуткое очарование. На муки человеческие кто-то пошлый смотрел и тупо смеялся. Непоправимо поруганная жизнь человеческая, — в самом дорогом поруганная, — в таинстве ее страданий.
Со смутною завистью я прислушивался. Что-то важное для них, огромное и серьезное. А у меня в душе все ссохлось, и жизнь
отлетела от того, о чем они говорили. Были только истрепанные слова, возбуждавшие тошнотную скуку.
Это и есть предельное выражение аскезы,
от которой
отлетел дух.
Церковь как синагога переживает страшный кризис,
от нее
отлетает Дух, в ней нет Духа пророческого.
Духовным называли законнический, нормативный порядок жизни,
от которого всякий дух
отлетел.
На камне, вросшем наполовину в землю и покрытом диким мохом, под огромным вязом,
от которого
отлетали последние поблекшие листья, сидел смуглый широкоплечий мужчина в нахлобученной на самые глаза черной шапке и раскачивался в разные стороны.
Мы мертвыми устами произносим мертвые слова,
от которых
отлетел дух.
Черная птица с громким стоном
отлетела прочь
от окна. Она поднялась высоко-высоко, пролетела через громадное пространство и опустилась у окна королевского дворца. Там крылья ее разом отпали, пух исчез, и вместо черной птицы появился опять седовласый король посреди своей роскошной опочивальни.
(Почерк Лельки.) — Как все это уже становится далеко
от меня! Как будто сон какой-то
отлетает от мозга, в душе крепнут решения…
На камне, вросшем наполовину в землю и покрытом диким мхом, под огромным вязом,
от которого
отлетали последние поблекшие листья, сидел смуглый широкоплечий мужчина с нахлобученной на самые глаза черной шапкой и раскачивался в разные стороны.
Кроме начальницы, Зинаида писала, что «есть у них в обители много разных святынь, но много и искушений», так что Зинаида Павловна «днем молится, а ночью иногда котомку шьет и бежать хочет, но как только ударяют к заутрене, дьявол
от нее
отлетает», а «скоро она уже примет ангельский чин, и тогда ей уже нет и не будет возврата в мир земной, где все искушение».