Неточные совпадения
Казак мой был очень удивлен, когда, проснувшись, увидел меня совсем одетого; я ему, однако ж, не сказал причины. Полюбовавшись несколько времени из окна на голубое
небо, усеянное разорванными облачками, на дальний берег Крыма, который тянется лиловой полосой и кончается утесом, на вершине коего белеется маячная башня, я
отправился в крепость Фанагорию, чтоб узнать от коменданта о часе моего отъезда
в Геленджик.
То направлял он прогулку свою по плоской вершине возвышений,
в виду расстилавшихся внизу долин, по которым повсюду оставались еще большие озера от разлития воды; или же вступал
в овраги, где едва начинавшие убираться листьями дерева отягчены птичьими гнездами, — оглушенный карканьем ворон, разговорами галок и граньями грачей, перекрестными летаньями, помрачавшими
небо; или же спускался вниз к поемным местам и разорванным плотинам — глядеть, как с оглушительным шумом неслась повергаться вода на мельничные колеса; или же пробирался дале к пристани, откуда неслись, вместе с течью воды, первые суда, нагруженные горохом, овсом, ячменем и пшеницей; или
отправлялся в поля на первые весенние работы глядеть, как свежая орань черной полосою проходила по зелени, или же как ловкий сеятель бросал из горсти семена ровно, метко, ни зернышка не передавши на ту или другую сторону.
Он забыл ту мрачную сферу, где долго жил, и отвык от ее удушливого воздуха. Тарантьев
в одно мгновение сдернул его будто с
неба опять
в болото. Обломов мучительно спрашивал себя: зачем пришел Тарантьев? надолго ли? — терзался предположением, что, пожалуй, он останется обедать и тогда нельзя будет
отправиться к Ильинским. Как бы спровадить его, хоть бы это стоило некоторых издержек, — вот единственная мысль, которая занимала Обломова. Он молча и угрюмо ждал, что скажет Тарантьев.
Когда Микрюков
отправился в свою половину, где спали его жена и дети, я вышел на улицу. Была очень тихая, звездная ночь. Стучал сторож, где-то вблизи журчал ручей. Я долго стоял и смотрел то на
небо, то на избы, и мне казалось каким-то чудом, что я нахожусь за десять тысяч верст от дому, где-то
в Палеве,
в этом конце света, где не помнят дней недели, да и едва ли нужно помнить, так как здесь решительно всё равно — среда сегодня или четверг…
Он выфрантился
в него, взял
в руки монашеские четки,
отправился в церковь — и там, ставши впереди всех барынь и возведя очи к
небу, начинает молиться.
Он посмотрел на заалевшее
небо, на две молодые могучие сосны, стоявшие особняком от остальных деревьев, подумал: «Днем сосны синеватые бывают, а какие они великолепно зеленые вечером», — и
отправился в сад, с тайною надеждой встретить там Елену.
Но Чистяков не пошел к своим; он
отправился в свой номер, сел на подоконник, как Райко, и стал смотреть на
небо, на котором он прочел сегодня что-то хорошее. Все так же таинственно и молчаливо неслись гигантские белые птицы, и между ними чернело провалами бездонное
небо, но чужд и холоден был теперь этот счастливый полет, и ничего не говорил он задумавшемуся человеку.
В пятницу на масленой все
отправились есть блины к Алексею Иванычу Козулину. Козулина вы не знаете; для вас, быть может, он ничтожество, нуль, для нашего же брата, не парящего высоко под
небесами, он велик, всемогущ, высокомудр.
Отправились к нему все, составляющие его, так сказать, подножие. Пошел и я с папашей.
Дочь его, княжна Наталья Даниловна, как только скончался родитель ее,
отправилась на теплые воды, потом
в Италию, и двадцать пять лет так весело изволила проживать под
небом Тасса и Петрарки, с католическими монахами да с оперными певцами, что, когда привезли из Рима
в Заборье засмоленный ящик с останками княжны,
в вотчинной кассе было двенадцать рублей с полтиной, а долгов на миллионы.
Чтобы добыть и то и другое, Александр Васильевич задумал
отправиться к генералу Фермору и уговорить его помочь Бергу. Под вечер, с двумя казаками и проводником, въехал он
в дремучий лес, которым ему надо было пробраться до лагеря Фермора.
В лесу царил мрак, так как
небо было покрыто тучами. Вскоре начался дождь. Всадники все более и более углублялись
в чащу.
Утро следующего дня, который предшествовал сдвиганию горы христианами и вступлению войск для усмирения жителей, было пасмурное, что редко случается
в эту пору года
в Египте. Дул ветерок, и по
небу слегка обозначались зачатки перистых облачков. Людям, которые собирались к Адеру, было легко и удобно
отправляться туда и там устраиваться.