Неточные совпадения
Во время градоначальствования Фердыщенки Козырю посчастливилось еще больше благодаря влиянию ямщичихи Аленки, которая приходилась ему внучатной сестрой. В начале 1766 года он угадал голод и
стал заблаговременно скупать хлеб. По его наущению Фердыщенко поставил у всех застав полицейских, которые останавливали возы с хлебом и гнали их прямо на двор к скупщику. Там Козырь объявлял, что платит за хлеб"по такции", и ежели между продавцами возникали сомнения, то недоумевающих
отправлял в часть.
Я
стал ее читать: это был секретный приказ ко всем отдельным начальникам арестовать меня, где бы ни попался, и немедленно
отправить под караулом в Казань в Следственную комиссию, учрежденную по делу Пугачева.
— Ужасающе запущено все! Бедная Анфимьевна! Все-таки умерла. Хотя это — лучше для нее. Она такая дряхлая
стала. И упрямая. Было бы тяжело держать ее дома, а
отправлять в больницу — неловко. Пойду взглянуть на нее.
Но Тагильский, видимо, не нуждался ни в оправданиях, ни в объяснениях, наклонив голову, он тщательно размешивал вилкой уксус и горчицу в тарелке, потом
стал вилкой гонять грибы по этой жидкости, потом налил водки, кивнул головой хозяину и, проглотив водку, вкусно крякнув,
отправив в рот несколько грибов, посапывая носом, разжевал, проглотил грибы и тогда, наливая по второй, заговорил наконец...
Он
отправил однажды какую-то нужную бумагу вместо Астрахани в Архангельск. Дело объяснилось;
стали отыскивать виноватого.
У Вусуна обыкновенно останавливаются суда с опиумом и отсюда
отправляют свой товар на лодках в Шанхай, Нанкин и другие города.
Становилось все темнее; мы шли осторожно. Погода была пасмурная. «Зарево!» — сказал кто-то. В самом деле налево, над горизонтом, рдело багровое пятно и делалось все больше и ярче. Вскоре можно было различить пламя и вспышки — от выстрелов. В Шанхае — сражение и пожар, нет сомнения! Это помогло нам определить свое место.
Третий, пятый, десятый и так далее дни текли однообразно. Мы читали, гуляли, рассеянно слушали пальбу инсургентов и империалистов, обедали три раза в день, переделали все свои дела,
отправили почту, и, между прочим, адмирал
отправил курьером в Петербург лейтенанта Кроуна с донесениями, образчиками товаров и прочими результатами нашего путешествия до сих мест.
Стало скучно. «Куда бы нибудь в другое место пора! — твердили мы. — Всех здесь знаем, и все знают нас. Со всеми кланяемся и разговариваем».
Возмущало Нехлюдова, главное, то, что в судах и министерствах сидели люди, получающие большое, собираемое с народа жалованье за то, что они, справляясь в книжках, написанных такими же чиновниками, с теми же мотивами, подгоняли поступки людей, нарушающих написанные ими законы, под
статьи, и по этим
статьям отправляли людей куда-то в такое место, где они уже не видали их, и где люди эти в полной власти жестоких, огрубевших смотрителей, надзирателей, конвойных миллионами гибли духовно и телесно.
Это легкомысленно, но именно по легкомыслию своему он и был твердо уверен, что тот их выдаст ему, что он их получит и,
стало быть, всегда может
отправить вверенные ему госпожою Верховцевой деньги по почте и расквитаться с долгом.
Утром был довольно сильный мороз (–10°С), но с восходом солнца температура
стала повышаться и к часу дня достигла +3°С. Осень на берегу моря именно тем и отличается, что днем настолько тепло, что смело можно идти в одних рубашках, к вечеру приходится надевать фуфайки, а ночью — завертываться в меховые одеяла. Поэтому я распорядился всю теплую одежду
отправить морем на лодке, а с собой мы несли только запас продовольствия и оружие. Хей-ба-тоу с лодкой должен был прийти к устью реки Тахобе и там нас ожидать.
Лишайники темно-оливково-зеленые (называемые «шихуй-пи», то есть «каменная кожа») в сухом состоянии
становятся черными. Их собирают с известковых и сланцевых скал и
отправляют во Владивосток в плетеных корзинах как гастрономическое лакомство.
Ее слова ожесточили молодую затворницу, голова ее кипела, кровь волновалась, она решилась дать знать обо всем Дубровскому и
стала искать способа
отправить кольцо в дупло заветного дуба; в это время камушек ударился в окно ее, стекло зазвенело, и Марья Кириловна взглянула на двор и увидела маленького Сашу, делающего ей тайные знаки. Она знала его привязанность и обрадовалась ему. Она отворила окно.
Но, как назло княгине, у меня память была хороша. Переписка со мной, долго скрываемая от княгини, была наконец открыта, и она строжайше запретила людям и горничным доставлять письма молодой девушке или
отправлять ее письма на почту. Года через два
стали поговаривать о моем возвращении. «Эдак, пожалуй, каким-нибудь добрым утром несчастный сын брата отворит дверь и взойдет, чего тут долго думать да откладывать, — мы ее выдадим замуж и спасем от государственного преступника, человека без религии и правил».
Я не
стану описывать остальное время, проведенное у тетеньки, но помню, что мне ужасно не хотелось ехать. Наутро после Петрова дня меня собрали, снабдили всякого рода съестным и гостинцами, благословили и
отправили.
— Но я не
стану ее уважать, если она, сидя здесь вот, например, вздумает здесь же непременно
отправлять все свои функции, а животные ведь ничьим сообществом не стесняются.
Мать хотела опять меня
отправить удить к отцу, но я
стал горячо просить не посылать меня, потому что желание остаться было вполне искренне.
Мне также дали удочку и насадили крючок уже не хлебом, а червяком, и я немедленно поймал небольшого окуня; удочку оправили, закинули и дали мне держать удилище, но мне сделалось так грустно, что я положил его и
стал просить отца, чтоб он
отправил меня с Евсеичем к матери.
Свинья. Почитываю. Только понимаю не так, как написано… Как хочу, так и понимаю!.. (К публике.)Так вот что, други! в участок мы ее не
отправим, а своими средствами… Сыскивать ее
станем… сегодня вопросец зададим, а завтра — два… (Задумывается.)Сразу не покончим, а постепенно чавкать будем… (Сопя, подходит к Правде, хватает ее за икру и начинает чавкать.)Вот так!
Когда человек пять таких тузов
отправил он в госпиталь, все начали чистить, мыть, перестраивать и кормить рабочих и служащих свежей пищей в чистых столовых. В две недели Нижнего
стало не узнать: чистота на улицах и на дворах.
По требованию домовладельца явилась полиция и
стала выгонять силой подшибал и
отправлять в больницу: у кого тиф, у кого рожа!
Не
отправляя, впрочем, письма сего, Егор Егорыч послал за Сверстовым, жившим весьма недалеко в одной гостинице. Доктор явился и, услыхав, где и как провел утро Егор Егорыч,
стал слегка укорять его...
Нас охватил испуг. Какое-то тупое чувство безвыходности, почти доходившее до остолбенения. По-видимому, мы только собирались с мыслями и даже не задавали себе вопроса: что ж дальше? Мы не гнали из квартиры Очищенного, и когда он настаивал, чтоб его
статью отправили в типографию, то безмолвно смотрели ему в глаза. Наконец пришел из типографии метранпаж и
стал понуждать нас, но, не получив удовлетворения, должен был уйти восвояси.
— Вишь, атаман, — сказал он, — довольно я людей перегубил на своем веку, что и говорить! Смолоду полюбилась красная рубашка! Бывало, купец ли заартачится, баба ли запищит, хвачу ножом в бок — и конец. Даже и теперь, коли б случилось кого
отправить — рука не дрогнет! Да что тут! не тебя уверять
стать; я чай, и ты довольно народу на тот свет спровадил; не в диковинку тебе, так ли?
Бежать я решил вечером этого дня, но перед обедом, разогревая на керосинке судок со щами, я, задумавшись, вскипятил их, а когда
стал гасить огонь, опрокинул судок себе на руки, и меня
отправили в больницу.
— «Да ты, говорит, если уж про разные законы
стал рассуждать, то ты еще знаешь ли, что если тебя за это в жандармскую канцелярию
отправить, так тебя там сейчас спустят по пояс в подпол да начнут в два пука пороть.
Но, сбегав раза два в трактир, и мужики
становились бойчее, на ругань отвечали руганью, на шутки — шутками; к полудню почти все они были выпивши, и споры их с покупателями нередко разрешались боем. Являлся базарный староста Леснов, приходил Анкудин и другой будочник — Мохоедов; пьяных и буянов
отправляли в пожарную. Солидные люди, внушительно крякая, говорили мужикам...
Он не
стал долго держать у себя свою умную сестрицу, как он
стал называть ее с этих пор, и
отправил немедленно к мужу, говоря, что теперь там ее место.
Бельтова
стала собираться в Петербург; сына она хотела
отправить вперед, потом, устроив свои дела, ехать за ним.
Я не заметил, как бесшумный Афраф
стал убирать тарелки, и его рука в нитяной перчатке уже потянулась за моей, а горошек я еще не трогал, оставив его, как лакомство, и когда рука Афрафа простерлась над тарелкой, я ухватил десертную ложку, приготовленную для малины, помог пальцами захватить в нее горошек и благополучно
отправил его в рот, уронив два стручка на скатерть.
Нашлась одна лестница,
стали ее подставлять к окнам, спасли женщину с ребенком и обгорелую
отправили в больницу.
Там забастовка, в Парме. Хозяева не уступают, рабочим
стало трудно, и вот они, собрав своих детей, уже начавших хворать от голода,
отправили их товарищам в Геную.
Его выгнали, больного, измученного, из биллиардной и отобрали у него последние деньги. На улице бедняка подняли дворники и
отправили в приемный покой. Прошло несколько месяцев; о капитане никто ничего не слыхал, и его почти забыли. Прошло еще около года. До биллиардной
стали достигать слухи о капитане, будто он живет где-то в ночлежном доме и питается милостыней.
— Мне, вероятно ж, будет заплачено больше, чем я стою того!.. Вероятно!.. — подхватил Жуквич шутливым тоном. Затем он вскоре
стал прощаться, говоря, что сейчас идет
отправлять телеграмму.
Глафира. Я не знаю, что сделалось. Что-то произошло вдруг для нас с сестрой неожиданное. Сестра о чем-то плакала,
стали всё распродавать, меня
отправили к Меропе Давыдовне, а сами скрылись куда-то, исчезли, кажется, за границу. Конечно, я сама виновата, очень виновата: мне надо было там ловить жениха — это было очень легко; а я закружилась, завертелась, как глупая девчонка; я себе этого никогда не прощу.
Воевода выпил чарку любимого травника от сорока немощей, который ему присылали из монастыря, потом спросил домашнего меду, — ничто не помогало. Проклятый дьячок не выходил из головы, хоть ты что делай. Уж не напустил ли он на него какой-нибудь порчи, а то и прямо сглазил?.. Долго ли до греха? Вечером воеводе совсем
стало невтерпеж, и он
отправил за дьячком своих приставов.
Кочегара Волкова пришлось
отправить в губернию, в дом умалишённых, а всего лишь пять лет тому назад он, погорелец, красивый, здоровый, явился на фабрику вместе с бойкой женою. Через год жена его загуляла, он
стал бить её, вогнал в чахотку, и вот уж обоих нет. Таких случаев быстрого сгорания людей Артамонов наблюдал не мало. За пять лет было четыре убийства, два — в драке, одно из мести, а один пожилой ткач зарезал девку-шпульницу из ревности. Часто дрались до крови, до серьёзных поранений.
Отправив сына в город, к брату попа Глеба, учителю, который должен был приготовить Илью в гимназию, Пётр действительно почувствовал пустоту в душе и скуку в доме.
Стало так неловко, непривычно, как будто погасла в спальне лампада; к синеватому огоньку её Пётр до того привык, что в бесконечные ночи просыпался, если огонёк почему-нибудь угасал.
Вышвырнув их в окно, я захотел
отправить вслед за ними ящик шапок, окно было узко для него, тогда я начал выбивать косяки полупудовой гирей, но — глухо бухнуло, на крышу сильно плеснуло, я понял, что это взорвалась бочка керосина, крыша надо мной запылала, затрещала, мимо окна лилась, заглядывая в него, рыжая струя огня, и мне
стало нестерпимо жарко.
Заметил, что ему подают только коротенькие бумаги, и
стал требовать длинных; потом и сим не удовлетворился, но велел сочинить статистику, которую, по изготовлении, подписал и
отправил.
Месяц спустя швейцара потребовали в казармы; в тот же вечер всем
стало известно, что его вместе с полком
отправляют в поход.
Руду везут к нам из Нижне-Угловского завода, мы ее переплавляем в чугун, превращаем в железо или
сталь и везем обратно в Нижне-Угловский завод, чтобы там переделать в рельсовую болванку; своего чугуна нам недостает, нам везут его из других заводов, мы его переделываем в железо и
отправляем опять в Нижне-Угловский завод.
Я помню, как и отправляли-то его, сердешного, довелось видеть… народу-то!.. и, и, и!.. видимо-невидимо… право, так инда жаль его
стало; парень добре хороший был…
Сказано — сделано; написал приглашения, назначил день и
отправил письма по адресу. Генералы были хоть и настоящие, но голодные, а потому очень скоро приехали. Приехали — и не могут надивиться, отчего такой у помещика чистый воздух
стал.
Тетушка
стала объяснять это безнравственностью и тем, что люди бога не боятся, но вдруг вспомнила, что ее брат Иван Иваныч и Варварушка — оба святой жизни — и бога боялись, а все же потихоньку детей рожали и
отправляли в воспитательный дом; она спохватилась и перевела разговор на то, какой у нее когда-то женишок был, из заводских, и как она его любила, но ее насильно братья выдали за вдовца иконописца, который, слава богу, через два года помер.
«Прочитав в другой раз
статью о лиризме наших поэтов, я впал в такое ожесточение, что,
отправляя к Гоголю письмо Свербеева, вместо нескольких строк, в которых хотел сказать, что не буду писать к нему письма об его книге до тех пор, пока не получу ответа на мое письмо от 9 декабря, написал целое письмо, горячее и резкое, о чем очень жалею…
Он говорил о том, как много приходится работать, когда хочешь
стать образцовым сельским хозяином. А я думал: какой это тяжелый и ленивый малый! Он, когда говорил о чем-нибудь серьезно, то с напряжением тянул «э-э-э-э» и работал так же, как говорил, — медленно, всегда опаздывая, пропуская сроки. В его деловитость я плохо верил уже потому, что письма, которые я поручал ему
отправлять на почту, он по целым неделям таскал у себя в кармане.
Свидания наши
стали особенно часты после удаления мадмуазель Фрикэ, которую бабушка
отправила обратно в Москву в наказание за то, что она вздумала пожаловаться заезжему армейскому штабс-капитану [Штабс-капитан — офицерский чин в царской армии, предшествовавший чину капитана.] на скуку, господствовавшую в нашем доме.
Платонов (дразнит). Так точно… Какое нахальство, черт побери! Он пришел
отправить меня на тот свет… Гм… Убивать меня
станешь от себя или же по чьему-нибудь поручению?
— Эх, други мои любезные, — молвит на то Гаврила Маркелыч. — Что за невидаль ваша первая гильдия? Мы люди серые, нам, пожалуй, она не под
стать… Говорите вы про мой капитал, так чужая мошна темна, и денег моих никто не считал. Может статься, капиталу-то у меня и много поменьше того, как вы рассуждаете. Да и какой мне припен в первой гильдии сидеть? Кораблей за море не
отправлять, сына в рекруты все едино не возьмут, коль и по третьей запишемся, из-за чего же я
стану лишние хлопоты на себя принимать?
— Сами вы муж, сами семьи голова, Патап Максимыч, — улыбнувшись, промолвила Марья Гавриловна. — По себе посудите —
стать ли замужней женщине в такие дела помимо мужа входить?.. У меня все ему сдано… Посидите маленько, не поскучайте со мной, он скоро воротится. Пароход сегодня в Верху
отправляет — хлопоты.