Неточные совпадения
— А согласны ли вы, — сказал он вслух, — погостить у
брата денька два? Иначе он меня не
отпустит.
Не как „сорок тысяч
братьев“, — мало
отпустил Шекспир, — а как все люди вместе.
Проходя по двору, Алеша встретил
брата Ивана на скамье у ворот: тот сидел и вписывал что-то в свою записную книжку карандашом. Алеша передал Ивану, что старик проснулся и в памяти, а его
отпустил ночевать в монастырь.
Они выкатили тарантас из-под навеса да часа полтора возились с ним и с лошадьми; то
отпускали веревочные постромки, то прикручивали их туго-натуго. Обоим
братьям непременно хотелось запрячь в корень «чалого», потому «ён с горы спущать могит», — но Филофей решил: кудластого! Так кудластого и заложили в корень.
— А вон там впереди, в ложбине, над ручьем, мостик… Они нас там! Они всегда этак… возле мостов. Наше дело, барин, чисто! — прибавил он со вздохом, — вряд ли живых
отпустят; потому им главное: концы в воду. Одного мне жаль, барин: пропала моя троечка, — и братьям-то она не достанется.
«Теперь проводи — ко,
брат, меня до лестницы», сказал Кирсанов, опять обратясь к Nicolas, и, продолжая по-прежнему обнимать Nicolas, вышел в переднюю и сошел с лестницы, издали напутствуемый умиленными взорами голиафов, и на последней ступеньке
отпустил горло Nicolas, отпихнул самого Nicolas и пошел в лавку покупать фуражку вместо той, которая осталась добычею Nicolas.
Да, какую длинную бороду ты ни
отпускай или как тщательно ни выбривай ее, все-таки ты несомненно и неоспоримо подлиннейший синий чулок, поэтому-то ведь я гонял тебя в шею два раза, единственно поэтому, что терпеть не могу синих чулков, которых между нашим
братом, мужчинами, в десять раз больше, нежели между женщинами.
Я, стало быть, вовсе не обвиняю ни монастырку, ни кузину за их взаимную нелюбовь, но понимаю, как молодая девушка, не привыкнувшая к дисциплине, рвалась куда бы то ни было на волю из родительского дома. Отец, начинавший стариться, больше и больше покорялся ученой супруге своей; улан,
брат ее, шалил хуже и хуже, словом, дома было тяжело, и она наконец склонила мачеху
отпустить ее на несколько месяцев, а может, и на год, к нам.
Не знаю. В последнее время, то есть после окончания моего курса, она была очень хорошо расположена ко мне; но мой арест, слухи о нашем вольном образе мыслей, об измене православной церкви при вступлении в сен-симонскую «секту» разгневали ее; она с тех пор меня иначе не называла, как «государственным преступником» или «несчастным сыном
брата Ивана». Весь авторитет Сенатора был нужен, чтоб она решилась
отпустить NataLie в Крутицы проститься со мной.
К экзаменам
брат так и не приступал. Он
отпустил усики и бородку, стал носить пенсне, и в нем вдруг проснулись инстинкты щеголя. Вместо прежнего увальня, сидевшего целые дни над книгами, он представлял теперь что-то вроде щеголеватого дэнди, в плоеных манишках и лакированных сапогах. «Мне нужно бывать в обществе, — говорил он, — это необходимо для моей работы». Он посещал клубы, стал отличным танцором и имел «светский» успех… Всем давно уже было известно, что он «сотрудник Трубникова», «литератор».
Часов в десять утра к тому же самому постоялому двору, к которому Вихров некогда подвезен был на фельдъегерской тележке, он в настоящее время подъехал в своей коляске четверней. Молодой лакей его Михайло, бывший некогда комнатный мальчик, а теперь малый лет восемнадцати, франтовато одетый, сидел рядом с ним. Полагая, что все злокачества Ивана произошли оттого, что он был крепостной, Вихров
отпустил Михайлу на волю (он был родной
брат Груши) и теперь держал его как нанятого.
— Вишь, что наладил, — проворчал опять Михеич, —
отпусти разбойника, не вешай разбойника, да и не хвались, что хотел повесить! Затвердила сорока Якова, видно с одного поля ягода! Не беспокойся,
брат, — прибавил он громко, — наш князь никого не боится; наплевать ему на твово Скурлатова; он одному царю ответ держит!
— Ведаю себя чистым пред богом и пред государем, — ответствовал он спокойно, — предаю душу мою господу Иисусу Христу, у государя же прошу единой милости: что останется после меня добра моего, то все пусть разделится на три части: первую часть — на церкви божии и на помин души моей; другую — нищей
братии; а третью — верным слугам и холопям моим; а кабальных людей и рабов
отпускаю вечно на волю! Вдове же моей прощаю, и вольно ей выйти за кого похочет!
— Ты, боярин, сегодня доброе дело сделал, вызволил нас из рук этих собачьих детей, так мы хотим тебе за добро добром заплатить. Ты, видно, давно на Москве не бывал, боярин. А мы так знаем, что там деется. Послушай нас, боярин. Коли жизнь тебе не постыла, не вели вешать этих чертей.
Отпусти их, и этого беса, Хомяка,
отпусти. Не их жаль, а тебя, боярин. А уж попадутся нам в руки, вот те Христос, сам повешу их. Не миновать им осила, только бы не ты их к черту отправил, а наш
брат!
Однажды даже он
отпустил себе бороду, в знак того, что и ему не чуждо «сокращение переписки», но скоро оставил эту затею, потому что князь Петр Антоныч, встретивши его в этом виде, сказал: «Эге,
брат, да и ты, кажется, в нигилисты попал!» Вообще, он счастлив и уверяет всех и каждого, что никогда так не блаженствовал, как находясь в отставке.
— Авось,
брат! попытка не шутка, а спрос не беда! Слава богу, что мой старшина Смага-Жигулин не
отпустил меня одного! Что б мы стали теперь делать?
— Что ты,
брат! Ведь мы дали слово
отпустить его на все четыре стороны, и если ему вздумалось проехаться по болоту, так нам какое дело? Пускай себе разгуливает!
Глеб Савиныч женил его и
отпустил за
братом Петром в «рыбацкие слободы» — благо сходно было ему иметь теперь под рукою двух молодцов-работников.
— Который теперь час? — беспокоилась сестра. — Нам бы пораньше вернуться, папа
отпустил меня к
брату только до шести часов.
— Молодые! — шепнул он мне, — где едят, там и судят! Ну, эти,
брат, не простят! эти засудят! Это не то, что старики! Те, бывало, оборвут — и
отпустят; ну, а эти — шалишь!"Comment allez-vous! [Как поживаете!] Садитесь, не хотите ли чаю?" — и сейчас тебя в кутузку!
— Говорю ему, Идолу Иванычу: для лесных
братьев получше
отпускай, разбойник, знаешь, какой народ!
Перечисляя федоровских гостей, с которыми мне впоследствии приходилось часто встречаться, начну с дам. Старики Префацкие нередко
отпускали гостить к
брату двух дочерей своих: старшую Камиллу, брюнетку среднего роста с замечательно черными глазами, ресницами и бровями, с золотистым загаром лица и ярким румянцем. Это была очень любезная девушка, но уступавшая младшей своей сестре Юлии, или, как ее называли, Юльце, в резвой шаловливости и необычайной грации и легкости в танцах.
— Ну,
брат, — заметил отец, — перспектива незавидная. Я надеялся, что из него выйдет военный ученый, а он попросту сказать — куропаточник. Ступай, коли охота берет; будешь от меня получать 300 руб. в год, и
отпускаю тебе в услужение сына Васинькиной кормилицы Юдашку, а при производстве пришлю верховую лошадь.
— Слушай,
отпусти ты меня! Христом прошу,
отпусти! Высади куда-нибудь! Ай-ай-ай!.. Про-опал я совсем!.. Ну, вспомни бога,
отпусти! Что я тебе? Не могу я этого!.. Не бывал я в таких делах… Первый раз… Господи! Пропаду ведь я! Как ты это,
брат, обошел меня? а? Грешно тебе!.. Душу ведь губишь!.. Ну, дела-а…
— Братцы…
отпустите меня… за что вы меня тащите… это вот он с своим
братом… мужик тот… седой-то… обобрали купца…
отпустите!..
— А теперь по этому слову вас
отпустят, — так уговарил меня г. писарь и сказал: — Оно хоть и одинаково слово, да умей только наш
брат, писака, кстати его включить, так и покажет за другое. Не в слове сила, а в уменье к месту вклеить его; а это наше дело, мы на этом стоим. Не бойся же,
брат, ничего и подписывай смело. — Такими умными и учеными доказательствами убедил он меня, наконец, и я, недолго думая, подмахнул и руку приложил.
И ученик провозглашал:"помни день субботний…"и прочее, слово за словом, медленно; а пан Кнышевский полагал шуйцею
брата Петра на ослон, а десницею ударял розгою, и не по платью, а в чистоту… ударял же по расположению своему к ученику — или во всю руку или слегка; а также или сыпал удары часто, или
отпускал их медленно.
Маменька же рады были всякому принуждению,
братьям делаемому, и все ожидали, что батенька потеряют терпение и
отпустят инспектора, который, по их расчету, недешево приходился, В самом деле, как посудить: корми его за господским столом, тут лишний кусок хлеба, лишняя ложка борщу, каши и всего более обыкновенного; а всеэто, маменька говаривали, в хозяйстве делает счет, как и лишняя кружка грушевого квасу, лишняя свеча, лишнее… да гаки и все лишнее, кроме уже денег, — а за что?., тьфу!..
— Но, но, но… по глазам вижу! А разве жена вашего
брата не снабдила вас напутствием?
Отпускать молодого человека к такой ужасной женщине и не предостеречь — как можно? Ха-ха… Но что, как ваш
брат? Он у вас молодец, такой красивый мужчина… Я его несколько раз в обедне видела. Что вы на меня так глядите? Я очень часто бываю в церкви! У всех один бог. Для образованного человека не так важна внешность, как идея… Не правда ли?
— Так и так,
брат, я к тебе с большой моей просьбой:
отпусти мне перед вечером твоего Аркашку, чтобы он меня как следует в хорошее положение привел. Я давно не брился, а здешние цирульники не умеют.
Деревенский же
брат графа был еще некрасивее городского и вдобавок в деревне совсем «заволохател» и «напустил в лицо такую грубость», что даже сам это чувствовал, а убирать его было некому, потому что он ко всему очень скуп был и своего парикмахера в Москву по оброку
отпустил, да и лицо у этого второго графа было все в больших буграх, так что его брить нельзя, чтобы всего не изрезать.
— Нет, господин мой, ослушаюсь я твоего веления, не возьму ни меча, ни жезла, ни шапки, ни мантии. Не оставлю я слепых своих
братий: я им и свет и пища, и друг и
брат. Три года я жил с ними и работал для них, и прилепился душою к нищим и убогим. Прости ты меня и
отпусти в мир к людям: долго стоял я один среди народа, как на каменном столпе, высоко мне было, но одиноко, ожесточилось сердце мое и исчезла любовь к людям.
Отпусти меня.
— Так и так, ваше благородие, — вступился тут невестин
брат, — сестрица моя, а его невеста, помирает, так просит, нельзя ли его проститься с нею
отпустить?
Делать нечего, согласился волк
отпустить косого в побывку, но с тем, чтобы как раз к сроку оборотил. А невестина
брата аманатом у себя оставил.
— Экой ты прыткий какой! — молвил Михайло Васильич. — Тебе бы вынь да положь, все бы на скорую ручку — комком да в кучку… Эдак,
брат, не водится… Сам считай: послезавтра надо на сорочины, Патап Максимыч раньше трех ден не
отпустит, вот тебе с нонешним да с завтрашним днем пять ден, а тут воскресенье — приказ, значит, на запоре, это шесть ден, в понедельник Нефедов день, тут уж,
брат, совсем невозможно.
— Пошли ты, отче, с этой запиской работника ко мне в Красную рамень на мельницу, — сказал он, — там ему
отпустят десять мешков крупчатки… Это честной
братии ко Христову дню на куличи, а вот это на сыр да на красны яйца.
И он бросается к матери. Та прижимает его к себе, целует и плачет, плачет и целует и, по-видимому, не желает его
отпустить. Наконец, она его
отпускает, но жадно глядит на него, пока он целуется с сестрой,
братом и дядей-адмиралом.
— Мудрено,
брат, придумал, — засмеялся приказчик. — Ну, выдам я тебе пачпорт,
отпущу, как же деньги-то твои добуду?.. Хозяин-то ведь, чать, расписку тоже спросит с меня. У него,
брат, не как у других — без расписок ни единому человеку медной полушки не велит давать, а за всякий прочет, ежели случится, с меня вычитает… Нет, Сидорка, про то не моги и думать.
— Отпустите-ка ко мне на это время Дунюшку-то, — сказала Марья Ивановна. — Ей бы было повеселее: у меня есть племянница ее лет, разве маленько будет постарше. Они бы подружились. Племянница моя девушка хорошая, добрая, и ей тоже приятно было бы видеть у себя такую милую гостью, и Дуне было бы весело. Сад у
братьев огромный, десятинах на четырех, есть где погулять. И купанье в саду, и теплицы.
Отпустите, Марко Данилыч, привезу ее к вашему возврату в сохранности.
— Отправляйся же. Покров Божий над тобою!.. Молви конюху Панкратью, заложил бы тебе рыженькую в таратайку… Спеши, пожалуйста, Пахомушка. Завтра к вечеру жду тебя. А о Софронушке не от меня проси, Марья Ивановна, мол, приехала и очень, дескать, желает повидать его. Ее там уважают больше, чем нас с
братом; для нее
отпустят наверно…
Это произошло на успение. Пообедав, я
отпустил Авдотью со двора, а сам лег спать. Спал я крепко и долго. В передней вдруг раздался сильный звонок; я слышал его, но мне не хотелось просыпаться: в постели было тепло и уютно, мне вспоминалось далекое детство, когда мы с
братом спали рядом в маленьких кроватках… Сердце сладко сжималось, к глазам подступали слезы. И вот нужно просыпаться, нужно опять идти туда, где кругом тебя только муки и стоны…
— Так с богом! Молись там на всей воле, строй себе церкви, оделяй нищую
братью — казну твою велю
отпустить с тобой — и не поминай великого князя московского лихом.
— Он самый… Такой,
брат, человек, что другого человека наизнанку выворотит, все рассмотрит, опять выворотит и с миром
отпустит… Каждого вокруг пальца обернет, так что он и не опомнится…
«Настасья все скучает и убивается по Аленушке; говорит, хоть бы одним глазком поглядеть на родненькую, так не
отпустишь ли, любезный
брат, погостить ее к нам, сбережем пуще родной дочери», — говорилось между прочим в присланной грамоте.
—
Отпусти, говорит, меня с ним в поход, да и только… Я ее и так и сяк уговаривать… Ничего не помогает, стоит на своем, уперлась, как норовистая лошадь! Я даже плюнул… Надумал послать к ней Ермака ее от дури пользовать, может, вызволит. Да и с ним я сегодня беседовал… В поход он идет с радостью, только просит обручить перед походом. Ему я сказал, что подумаю да посоветуюсь, а этой шалой уже на свой риск и страх обещал. Только и это не подействовало. Так вот, как вы,
братья ее, решите?
Но государь Николай Павлович, как мы знаем, ценил заслуги помощника своего покойного венценосного
брата и далеко не имел желания
отпустить его на отдых.
Трус! испугался угроз Золотой орды и от себя прислал просить меня, отпусти-де я к нему
брата, с которым хочет заодно царствовать.
Зина восторгалась решением своего названого
брата и начала проситься
отпустить ее в сестры милосердия.
— А по закону, — сказал королек: — когда надобно
отпускать раба, то надобно его вот как. Подходи,
брат, сюда… Стань вот здесь на пороге у притолки, прислонись к притолке… Так!.. Еще плотнее!