Неточные совпадения
Минуты этой задумчивости были самыми тяжелыми для глуповцев. Как оцепенелые застывали они перед ним, не будучи в
силах оторвать глаза
от его светлого, как сталь, взора. Какая-то неисповедимая тайна скрывалась в этом взоре, и тайна эта тяжелым, почти свинцовым пологом нависла над целым городом.
Присутствие этого ребенка вызывало во Вронском и в Анне чувство, подобное чувству мореплавателя, видящего по компасу, что направление, по которому он быстро движется, далеко расходится с надлежащим, но что остановить движение не в его
силах, что каждая
минута удаляет его больше и больше
от должного направления и что признаться себе в отступлении — всё равно, что признаться в погибели.
Уже родились они с ним в
минуту рожденья его в свет, и не дано ему
сил отклониться
от них.
— Бросила! — с удивлением проговорил Свидригайлов и глубоко перевел дух. Что-то как бы разом отошло у него
от сердца, и, может быть, не одна тягость смертного страха; да вряд ли он и ощущал его в эту
минуту. Это было избавление
от другого, более скорбного и мрачного чувства, которого бы он и сам не мог во всей
силе определить.
Наблюдая за человеком в соседней комнате, Самгин понимал, что человек этот испытывает боль, и мысленно сближался с ним. Боль — это слабость, и, если сейчас, в
минуту слабости, подойти к человеку, может быть, он обнаружит с предельной ясностью ту
силу, которая заставляет его жить волчьей жизнью бродяги. Невозможно, нелепо допустить, чтоб эта
сила почерпалась им из книг,
от разума. Да, вот пойти к нему и откровенно, без многоточий поговорить с ним о нем, о себе. О Сомовой. Он кажется влюбленным в нее.
Бывали
минуты, когда эта роль, утомляя, вызывала в нем смутное сознание зависимости
от силы, враждебной ему, —
минуты, когда он чувствовал себя слугою неизвестного господина.
Она понимала, что если она до сих пор могла укрываться
от зоркого взгляда Штольца и вести удачно войну, то этим обязана была вовсе не своей
силе, как в борьбе с Обломовым, а только упорному молчанию Штольца, его скрытому поведению. Но в открытом поле перевес был не на ее стороне, и потому вопросом: «как я могу знать?» она хотела только выиграть вершок пространства и
минуту времени, чтоб неприятель яснее обнаружил свой замысел.
У него
от злости недоставало голоса, чтобы окончательно уничтожить своего противника. Он остановился на
минуту, чтоб собраться с
силами и придумать ядовитое слово, но не придумал
от избытка скопившейся желчи.
Но ужас охватил Веру
от этой снисходительности. Ей казалось, как всегда, когда совесть тревожит, что бабушка уже угадала все и ее исповедь опоздает. Еще
минута, одно слово — и она кинулась бы на грудь ей и сказала все! И только
силы изменили ей и удержали, да еще мысль — сделать весь дом свидетелем своей и бабушкиной драмы.
Она видела теперь в нем мерзость запустения — и целый мир опостылел ей. Когда она останавливалась, как будто набраться
силы, глотнуть воздуха и освежить запекшиеся
от сильного и горячего дыхания губы, колени у ней дрожали; еще
минута — и она готова рухнуть на землю, но чей-то голос, дающий
силу, шептал ей: «Иди, не падай — дойдешь!»
— Ни с места! — завопил он, рассвирепев
от плевка, схватив ее за плечо и показывая револьвер, — разумеется для одной лишь острастки. — Она вскрикнула и опустилась на диван. Я ринулся в комнату; но в ту же
минуту из двери в коридор выбежал и Версилов. (Он там стоял и выжидал.) Не успел я мигнуть, как он выхватил револьвер у Ламберта и из всей
силы ударил его револьвером по голове. Ламберт зашатался и упал без чувств; кровь хлынула из его головы на ковер.
Это были жалкие усилия, что и сам Ляховский сознавал в спокойную
минуту, но освободиться
от своей idee fixe он был не в
силах.
Доверчивый и простодушный, полный юношеских
сил, молодой Бахарев встречается с опытной куртизанкой Колпаковой, которая зараз умела вести несколько любовных интриг; понятно, что произошло
от такой встречи; доверчивый, пылкий юноша не мог перенести раскрывшейся перед ним картины позорного разврата и в
минуту крайнего возбуждения, сам не отдавая себе отчета, сделал роковой выстрел.
Но предрекаю, что в ту даже самую
минуту, когда вы будете с ужасом смотреть на то, что, несмотря на все ваши усилия, вы не только не подвинулись к цели, но даже как бы
от нее удалились, — в ту самую
минуту, предрекаю вам это, вы вдруг и достигнете цели и узрите ясно над собою чудодейственную
силу Господа, вас все время любившего и все время таинственно руководившего.
— Соберитесь с всеми
силами души, умоляйте отца, бросьтесь к его ногам: представьте ему весь ужас будущего, вашу молодость, увядающую близ хилого и развратного старика, решитесь на жестокое объяснение: скажите, что если он останется неумолим, то… то вы найдете ужасную защиту… скажите, что богатство не доставит вам и одной
минуты счастия; роскошь утешает одну бедность, и то с непривычки на одно мгновение; не отставайте
от него, не пугайтесь ни его гнева, ни угроз, пока останется хоть тень надежды, ради бога, не отставайте.
О нет! ничего подобного, конечно, не допустят разумные педагоги. Они сохранят детскую душу во всем ее неведении, во всей непочатости и оградят ее
от злых вторжений. Мало того: они употребят все усилия, чтобы продлить детский возраст до крайних пределов, до той
минуты, когда сама собой вторгнется всеразрушающая
сила жизни и скажет: отныне начинается пора зрелости, пора искупления непочатости и неведения!
На шум выбегают из инспекторской надзиратели, потом инспектор. Но малыши увертываются
от рук Дитяткевича, ныряют между ног у другого надзирателя, добродушного рыжего Бутовича, проскакивают мимо инспектора, дергают Самаревича за шубу, и крики: «бирка, бирка!» несутся среди хохота, топота и шума. Обычная власть потеряла
силу. Только резкий звонок, который сторож догадался дать
минуты на две раньше, позволяет, наконец, освободить Самаревича и увести его в инспекторскую.
Многие десятки лет достигало оно полной
силы и красоты и в несколько
минут гибнет нередко
от пустой прихоти человека.
Волнение стало слабее — мы обогнули мыс и входили в бухту Старка.
Минут десять мы плыли под парусом и работали веслами. Хотя ветер дул с прежней
силой и шел мелкий частый дождь, но здесь нам казалось хорошо. Мы благословляли судьбу за спасение. Сзади слышался грозный рев морского прибоя. Вдруг слева
от нас вынырнула из темноты какая-то большая темная масса, и вслед за тем что-то длинное белесоватое пронеслось над нашими головами и сбило парус.
Затем стремглав побежала на кухню; там она готовила закуску; но и до прихода князя, — только что на
минуту могла оторваться
от дела, — являлась на террасу и изо всех
сил слушала горячие споры о самых отвлеченных и странных для нее вещах, не умолкавших между подпившими гостями.
Он сказал это так громко, что все слышали его слова. Кровь с необыкновенной
силой прилила к моему сердцу; я почувствовал, как крепко оно билось, как краска сходила с моего лица и как совершенно невольно затряслись мои губы. Я должен был быть страшен в эту
минуту, потому что St.-Jérôme, избегая моего взгляда, быстро подошел ко мне и схватил за руку; но только что я почувствовал прикосновение его руки, мне сделалось так дурно, что я, не помня себя
от злобы, вырвал руку и из всех моих детских
сил ударил его.
Они отталкивали друг друга, приподнимали на
минуту кверху головы, чтобы перевести дух, причем с губ звонко капала вода, и опять с новой жаждой приникали к водоему, не будучи в
силах от него оторваться.
Первый день буду держать по полпуда «вытянутой рукой» пять
минут, на другой день двадцать один фунт, на третий день двадцать два фунта и так далее, так что, наконец, по четыре пуда в каждой руке, и так, что буду сильнее всех в дворне; и когда вдруг кто-нибудь вздумает оскорбить меня или станет отзываться непочтительно об ней, я возьму его так, просто, за грудь, подниму аршина на два
от земли одной рукой и только подержу, чтоб чувствовал мою
силу, и оставлю; но, впрочем, и это нехорошо; нет, ничего, ведь я ему зла не сделаю, а только докажу, что я…»
— Ты сознаешь, Marie, сознаешь! — воскликнул Шатов. Она хотела было сделать отрицательный знак головой, и вдруг с нею сделалась прежняя судорога. Опять она спрятала лицо в подушку и опять изо всей
силы целую
минуту сжимала до боли руку подбежавшего и обезумевшего
от ужаса Шатова.
Мне только что
минуло пятнадцать лет, но иногда я чувствовал себя пожилым человеком; я как-то внутренне разбух и отяжелел
от всего, что пережил, прочитал, о чем беспокойно думалось. Заглянув внутрь себя, я находил свое вместилище впечатлений подобным темному чулану, который тесно и кое-как набит разными вещами. Разобраться в них не было ни
сил, ни умения.
Ведь, как это ни просто, и как ни старо, и как бы мы ни одуряли себя лицемерием и вытекающим из него самовнушением, ничто не может разрушить несомненности той простой и ясной истины, что никакие внешние усилия не могут обеспечить нашей жизни, неизбежно связанной с неотвратимыми страданиями и кончающейся еще более неотвратимой смертью, могущей наступить для каждого из нас всякую
минуту, и что потому жизнь наша не может иметь никакого другого смысла, как только исполнение всякую
минуту того, что хочет
от нас
сила, пославшая нас в жизнь и давшая нам в этой жизни одного несомненного руководителя: наше разумное сознание.
Чувствуя, что сегодня в нём родилось и растёт что-то новое, он вышел в сад и, вдохнув всею
силою груди душистый воздух, на
минуту опьянел, точно
от угара, сладко травившего кровь.
Страдания лишили ее чувств на несколько
минут, и она как будто забылась; очнувшись, она встала и видит, что перед образом теплится свеча, которая была потушена ею накануне; страдалица вскрикнула
от изумления и невольного страха, но скоро, признав в этом явлении чудо всемогущества божьего, она ободрилась, почувствовала неизвестные ей до тех пор спокойствие и
силу и твердо решилась страдать, терпеть и жить.
Были
минуты такого изнурения, такого онемения
сил, что она, вероятно, упала бы глубоко, если б не была защищена
от падения той грязной, будничной наружностью, под которой порок выказывался ей.
Он лежал, однако ж, не смыкая глаз: сон бежал
от него; его как словно тормошило что-то; не зависящая
от него
сила ворочала его с боку на бок; время
от времени он приподымал голову и внимательно прислушивался к шуму реки, которая, вздуваясь и расширяясь каждую
минуту, ревела и грохотала с возрастающей
силой.
От избытка достоинства шея его была напряжена и подбородок тянуло вверх с такой
силой, что голова, казалось, каждую
минуту готова была оторваться и полететь вверх.
Я буду мужа любить, Тиша, голубчик мой, ни на кого тебя не променяю!» Но усилие уже выше ее возможности; через
минуту она чувствует, что ей не отделаться
от возникшей любви: «Разве я хочу о нем думать, — говорит она, — да что делать, коли из головы нейдет?» В этих простых словах очень ясно выражается, как
сила естественных стремлений неприметно для самой Катерины одерживает в ней победу над всеми внешними требованиями, предрассудками и искусственными комбинациями, в которых запутана жизнь ее.
Рога вожатого имели поперечные ребра необыкновенно толстые. Глядя на них, можно было действительно поверить не раз слышанной даже
от кавказских охотников легенде, что старый тур в
минуту опасности бросается с огромной высоты, падает на рога и встает невредимым. Может быть, действительно таково их устройство, что оно распределяет и ослабляет
силу удара? А эти парные поперечные ребра рога сломаться ему не дадут.
Тогда она, по наружности по крайней мере, как бы не обратила на то большого внимания и даже проговорила: «Все фарсы этот господин выкидывает!» Но в настоящую
минуту Елена, как бы против воли, припомнила о других пистолетах, на ящике которых она сделала надпись своею рукой; со свойственной, однако, ей
силой характера, она поспешила отогнать
от себя это воспоминание и начала разговаривать с Жуквичем.
«Убившая» барка своим разбитым боком глубже и глубже садилась в воду, чугун с грохотом сыпался в воду, поворачивая барку на ребро. Палубы и конь были сорваны и плыли отдельно по реке. Две человеческие фигуры, обезумев
от страха, цеплялись по целому борту. Чтобы пройти мимо убитой барки, которая загораживала нам дорогу, нужно было употребить все наличные
силы. Наступила торжественная
минута.
Когда и как пользоваться этими тремя движениями — зависит
от множества условий:
от свойств течения реки — куда бьет струя, как стоит боец, какое делает река закругление или поворот,
от ранее приобретенной баркой скорости движения и
от тех условий движения реки, которые последуют дальше; наконец,
от количества и качества той живой рабочей
силы, какой располагает сплавщик в данную
минуту,
от характера самой барки и, главное,
от характера самого сплавщика.
Федосей, не быв никем замечен, пробрался через гумна и наконец спустился в знакомый нам овражек, перелез через плетень и приблизился к бане; но что же? в эту решительную
минуту внезапный туман покрыл его мысли, казалось, незримая рука отталкивала его
от низенькой двери, — и вместе с этим он не имел
силы удалиться, как боязливая птица, очарованная магнетическим взором змеи!
— Еще? — а что же я прежде
от тебя требовал? каких жертв?.. говори, Ольга? — разве я
силою заставил тебя произнести клятву… ты помнишь!.. разве я виноват, что роковая
минута настала прежде, чем находишь это удобным?..
Очевидно, Аксинья крепко держала в своих руках женолюбивое сердце Бучинского и вполне рассчитывала на свои
силы; высокая грудь, румянец во всю щеку, белая, как молоко, шея и неистощимый запас злого веселья заставляли Бучинского сладко жмурить глаза, и он приговаривал в веселую
минуту: «От-то пышная бабенка, возьми ее черт!» Кум не жмурил глаза и не считал нужным обнаруживать своих ощущений, но, кажется, на его долю выпала львиная часть в сердце коварной красавицы.
Положение его в это мгновение походило на положение человека, стоящего над страшной стремниной, когда земля под ним обрывается, уж покачнулась, уж двинулась, в последний раз колышется, падает, увлекает его в бездну, а между тем у несчастного нет ни
силы, ни твердости духа отскочить назад, отвесть свои глаза
от зияющей пропасти; бездна тянет его, и он прыгает, наконец, в нее сам, сам ускоряя
минуту своей же погибели.
Тогда Мячков размахивался и изо всех
сил ударял наивного хвастуна, но не в грудь, а под ложечку, как раз туда, где кончается грудная клетка и где у детей такое чувствительное место. Несколько
минут новичок не мог передохнуть и с вытаращенными глазами, перегнувшись пополам, весь посиневший
от страшной боли, только раскрывал и закрывал рот, как рыба, вытащенная из воды. А Мячков около него радостно потирал руки, кашлял и сгибался в три погибели, заливаясь тоненьким ликующим смехом.
В несколько
минут штабс-капитан оделся. В дверь опять постучали. С ним была только фуражка. Шашку и пальто он оставил внизу. Он был бледен, но совершенно спокоен, даже руки у него не дрожали, когда он одевался, и все движения его были отчетливо-неторопливы и ловки. Застегивая последнюю пуговицу сюртука, он подошел к женщине и с такой страшной
силой сжал ее руку выше кисти, в запястье, что у нее лицо мгновенно побагровело
от крови, хлынувшей в голову.
В ту
минуту он так могущественно проявлял свои разрушительные
силы и ничтожность, беззащитность человеческой природы, так явно изобличалась и чувствовалась мною, что я не мог оставаться спокойным; притом я в детстве был напуган громом и тогда еще не освободился
от этого тяжелого впечатления.
Мысль, на
минуту вырвавшаяся из железного круга, со всею своей страстью и
силой прилепилась к призраку новой жизни — точно борьба шла не из-за лишних пяти рублей в месяц, о которых толковали мужчины, а из-за полного и радостного освобождения
от всех вековых пут.
До сих пор ничего; есть еще надежда освободиться
от посетителя: но этим обыкновенно не кончается; вошедший господин просит позволения выкурить папироску, — одну единственную папироску. Вы позволяете, — и с той
минуты вы пропали! Изъявив согласие на курение папиросы, вы задели слабую пружину, державшую язык болтуна на привязи; клапан раскрылся, колесо завертелось, и остановится тогда только, когда истребится весь запас вращающей
силы.
Для меня нет праздников, нет гарантированного отдыха; каждую
минуту,
от сна,
от еды, меня могут оторвать на целые часы, и никому нет дела до моих
сил.
Само здоровье наше — это не спокойное состояние организма; при глотании, при дыхании в нас ежеминутно проникают мириады бактерий, внутри нашего тела непрерывно образуются самые сильные яды; незаметно для нас все
силы нашего организма ведут отчаянную борьбу с вредными веществами и влияниями, и мы никогда не можем считать себя обеспеченными
от того, что, может быть, вот в эту самую
минуту сил организма не хватило, и наше дело проиграно.
Сила не в том, что человек может связать узлом железную кочергу, и не в том, что он может обладать биллионами и триллионами рублей, и не в том, что может своими солдатами завоевать целый народ, а
сила, во много раз большая всех этих
сил, в том, что человек может
от всей души простить обидчику, что может воздержаться
от желания, если знает, что желание это грешное, может во всякую
минуту вспомнить про то, что в нем живет дух божий.
Но вот какая-то снасть «заела» (не шла) на баке, и кливер что-то не поднимался. Прошла
минута, долгая
минута, казавшаяся старшему офицеру вечностью, во время которой на баке ругань шла crescendo [С возрастающей
силой (итал.)]. Однако Андрей Николаевич крепился и только простирал руки на бак. Но, наконец, не выдержал и сам понесся туда, разрешив себя
от долго сдерживаемого желания выругаться…
И Ницше крепко держится за эти редкие
минуты, старается отрешиться
от себя и заглушить мрачные похоронные песни, которые поет его увечная душа. Ей нельзя верить, нельзя позволить ей обмануть себя и его. «Я сделал свою волю к здоровью, свою волю к жизни своей философией, — рассказывает он. — Годы полного падения моей жизненной
силы и были теми, когда я перестал быть пессимистом: инстинкт самосохранения воспретил мне философию нищеты и уныния».