Неточные совпадения
Безбедов оторвался
от стены, шагнул к нему, ударился коленом об угол нар, охнул, сел на пол и схватил Самгина за
ногу.
Из кухни величественно вышла Анфимьевна, рукава кофты ее были засучены, толстой, как
нога, рукой она взяла повара за плечо и отклеила его
от стены, точно афишу.
— Держите ее, что вы? — закричала мать Клима, доктор тяжело отклеился
от стены, поднял жену, положил на постель, а сам сел на
ноги ее, сказав кому-то...
Самгин движением плеча оттолкнулся
от стены и пошел на Арбат, сжав зубы, дыша через нос, — шел и слышал, что отяжелевшие
ноги его топают излишне гулко. Спина и грудь обильно вспотели; чувствовал он себя пустой бутылкой, — в горлышко ее дует ветер, и она гудит...
Он легко, к своему удивлению, встал на
ноги, пошатываясь, держась за
стены, пошел прочь
от людей, и ему казалось, что зеленый, одноэтажный домик в четыре окна все время двигается пред ним, преграждая ему дорогу. Не помня, как он дошел, Самгин очнулся у себя в кабинете на диване; пред ним стоял фельдшер Винокуров, отжимая полотенце в эмалированный таз.
Клим прислонился к
стене, изумленный кротостью, которая внезапно явилась и бросила его к
ногам девушки. Он никогда не испытывал ничего подобного той радости, которая наполняла его в эти минуты. Он даже боялся, что заплачет
от радости и гордости, что вот, наконец, он открыл в себе чувство удивительно сильное и, вероятно, свойственное только ему, недоступное другим.
Молодые чиновники в углу, завтракавшие стоя, с тарелками в руках, переступили с
ноги на
ногу; девицы неистово покраснели и стиснули друг другу, как в большой опасности, руки; четырнадцатилетние птенцы, присмиревшие в ожидании корма, вдруг вытянули
от стены до окон и быстро с шумом повезли назад свои скороспелые
ноги и выронили из рук картузы.
Сторожа то быстро ходили, то рысью даже, не поднимая
ног от пола, но шмыгая ими, запыхавшись бегали взад и вперед с поручениями и бумагами. Пристава, адвокаты и судейские проходили то туда, то сюда, просители или подсудимые не под стражей уныло бродили у
стен или сидели, дожидаясь.
Внутри фанзы, по обе стороны двери, находятся низенькие печки, сложенные из камня с вмазанными в них железными котлами. Дымовые ходы
от этих печей идут вдоль
стен под канами и согревают их. Каны сложены из плитнякового камня и служат для спанья. Они шириной около 2 м и покрыты соломенными циновками. Ходы выведены наружу в длинную трубу, тоже сложенную из камня, которая стоит немного в стороне
от фанзы и не превышает конька крыши. Спят китайцы всегда голыми, головой внутрь фанзы и
ногами к
стене.
Сотни людей занимают ряды столов вдоль
стен и середину огромнейшего «зала». Любопытный скользит по мягкому
от грязи и опилок полу, мимо огромной плиты, где и жарится и варится, к подобию буфета, где на полках красуются бутылки с ерофеичем, желудочной, перцовкой, разными сладкими наливками и ромом, за полтинник бутылка,
от которого разит клопами, что не мешает этому рому пополам с чаем делаться «пунштиком», любимым напитком «зеленых
ног», или «болдох», как здесь зовут обратников из Сибири и беглых из тюрем.
Ослабевши с годами, потеряв веру в свои
ноги, он бежит уже куда-нибудь поближе, на Амур или даже в тайгу, или на гору, только бы подальше
от тюрьмы, чтобы не видеть постылых
стен и людей, не слышать бряцанья оков и каторжных разговоров.
Недалеко
от стен фабрики, на месте недавно сгоревшего дома, растаптывая
ногами угли и вздымая пепел, стояла толпа народа и гудела, точно рой шмелей. Было много женщин, еще больше детей, лавочники, половые из трактира, полицейские и жандарм Петлин, высокий старик с пушистой серебряной бородой, с медалями на груди.
И сквозь стеклянную дверь: все в комнате рассыпано, перевернуто, скомкано. Впопыхах опрокинутый стул — ничком, всеми четырьмя
ногами вверх — как издохшая скотина. Кровать — как-то нелепо, наискось отодвинутая
от стены. На полу — осыпавшиеся, затоптанные лепестки розовых талонов.
Очень неприятно видеть большие иконы для иконостасов и алтарных дверей, когда они стоят у
стены без лица, рук и
ног, — только одни ризы или латы и коротенькие рубашечки архангелов.
От этих пестро расписанных досок веет мертвым; того, что должно оживить их, нет, но кажется, что оно уже было и чудесно исчезло, оставив только свои тяжелые ризы.
Они открыли ворота пред нею, выпустили ее из города и долго смотрели со
стены, как она шла по родной земле, густо насыщенной кровью, пролитой ее сыном: шла она медленно, с великим трудом отрывая
ноги от этой земли, кланяясь трупам защитников города, брезгливо отталкивая
ногою поломанное оружие, — матери ненавидят оружие нападения, признавая только то, которым защищается жизнь.
— Однажды, когда девушка собирала срезанные ветки лоз, — сын грека, как будто оступившись, свалился с тропы над
стеною ее виноградника и упал прямо к
ногам ее, а она, как хорошая христианка, наклонилась над ним, чтоб узнать, нет ли ран. Стоная
от боли, он просил ее...
Медленно подойдя к
стене, он сорвал с неё картину и унёс в магазин. Там, разложив её на прилавке, он снова начал рассматривать превращения человека и смотрел теперь с насмешкой, пока
от картины зарябило в глазах. Тогда он смял её, скомкал и бросил под прилавок; но она выкатилась оттуда под
ноги ему. Раздражённый этим, он снова поднял её, смял крепче и швырнул в дверь, на улицу…
Шёпот Петрухи, вздохи умирающего, шорох нитки и жалобный звук воды, стекавшей в яму пред окном, — все эти звуки сливались в глухой шум,
от него сознание мальчика помутилось. Он тихо откачнулся
от стены и пошёл вон из подвала. Большое чёрное пятно вертелось колесом перед его глазами и шипело. Идя по лестнице, он крепко цеплялся руками за перила, с трудом поднимал
ноги, а дойдя до двери, встал и тихо заплакал. Пред ним вертелся Яков, что-то говорил ему. Потом его толкнули в спину и раздался голос Перфишки...
Илья давно не видел её и теперь смотрел на Матицу со смесью удовольствия и жалости. Она была одета в дырявое платье из бумазеи, её голову покрывал рыжий
от старости платок, а
ноги были босы. Едва передвигая их по полу, упираясь руками в
стены, она медленно ввалилась в комнату Ильи и грузно села на стул, говоря сиплым, деревянным голосом...
Архар отправился к попу, а Рогожин, сверх всякого ожидания, в одну минуту оделся и, войдя шатающимися
от слабости
ногами в избу Архара, прямо, держась рукою
стены, прошел в угол, где сидела за своею прялкой его Дульцинея, и, поддержанный ее рукою, сел возле нее и проговорил...
Через минуту она, совсем раздетая, перешла комнату и, упав в постель, велела унести свечу. Но чуть Ольга вышла, бабушка постучала ей в
стену. Ольга возвратилась и стала в
ногах кровати. Княгиня, не оборачиваясь
от стены, проговорила...
Не страх, но совершенное отчаяние, полное бесконечного равнодушия к тому, что меня здесь накроют, владело мной, когда, почти падая
от изнурения, подкравшегося всесильно, я остановился у тупика, похожего на все остальные, лег перед ним и стал бить в
стену ногами так, что эхо, завыв гулом, пошло грохотать по всем пространствам, вверху и внизу.
Было дико и нелепо. Впереди стояла смерть, а тут вырастало что-то маленькое, пустое, ненужное, и слова трещали, как пустая скорлупа орехов под
ногою. И, почти плача —
от тоски,
от того вечного непонимания, которое
стеною всю жизнь стояло между ним и близкими и теперь, в последний предсмертный час, дико таращило свои маленькие глупые глаза, Василий закричал...
Горбун не ответил. Он был едва видим на лавке у окна, мутный свет падал на его живот и
ноги. Потом Пётр различил, что Никита, опираясь горбом о
стену, сидит, склонив голову, рубаха на нём разорвана
от ворота до подола и, мокрая, прилипла к его переднему горбу, волосы на голове его тоже мокрые, а на скуле — темная звезда и
от неё лучами потёки.
Кричали далеко, но крик оглушал, вызывая шум в голове. И
ног как будто нет;
от колен не двигаются
ноги. Яблоню на
стене писал маляр Ванька Лукин, вор; он потом обокрал церковь и помер, сидя в тюрьме.
Тут я вспомнил все… холодные коридоры… пустые, масляной краской выкрашенные
стены… и я ползу, как собака с перебитой
ногой… чего-то жду… Чего? Горячей ванны?.. Укольчика в 0,005 морфия? Дозы,
от которой, правда, не умирают… но только… а вся тоска остается, лежит бременем, как и лежала… Пустые ночи, рубашку, которую я изорвал на себе, умоляя, чтобы меня выпустили?..
Буланин лежал, чутко прислушиваясь, но ничего не мог разобрать, кроме дыхания спящих соседей и частых, сильных ударов своего сердца. Минутами ему казалось, что где-то недалеко слышатся медленные крадущиеся шаги босых
ног. Тогда он задерживал дыхание и напрягал слух.
От волнения ему начинало представляться, что на самом деле и слева, и справа, и из-за
стен крадутся эти осторожные босые
ноги, а сердце еще громче, еще тревожнее стучало в его груди.
Мне стало не по себе. Лампа висела сзади нас и выше, тени наши лежали на полу, у
ног. Иногда хозяин вскидывал голову вверх, желтый свет обливал ему лицо, нос удлинялся тенью, под глаза ложились черные пятна, — толстое лицо становилось кошмарным. Справа
от нас, в
стене, почти в уровень с нашими головами было окно — сквозь пыльные стекла я видел только синее небо и кучку желтых звезд, мелких, как горох. Храпел пекарь, человек ленивый и тупой, шуршали тараканы, скреблись мыши.
Гости, конечно, все стояли на
ногах, вытянувшись шпалерой около
стены.
От хозяйки генерал подошел к протопопу Мелетию и принял благословение, как делал всегда.
Если бы Капендюхин попробовал остановить Вавилу, Вавило, наверное, ушел бы из камеры, но, не встретив сопротивления, он вдруг ослабел и, прислонясь к
стене, замер в недоумении,
от которого кружилась голова и дрожали
ноги. Городовой, растирая пальцем пепел у себя на колене, лениво говорил о том, что обыватели озорничают, никого не слушаются, порядок пропал.
Он рисует перспективу своей комнаты, в которой является всякий художественный вздор: гипсовые руки и
ноги, сделавшиеся кофейными
от времени и пыли, изломанные живописные станки, опрокинутая палитра, приятель, играющий на гитаре,
стены, запачканные красками, с растворенным окном, сквозь которое мелькает бледная Нева и бедные рыбаки в красных рубашках.
Сделав паузу, Половецкий с удивлением посмотрел кругом, на сгорбленную фигуру брата Ираклия, на расплывавшееся пятно света вокруг лампы, на давно небеленые
стены, на свои босые
ноги… Ему казалось, что он где-то далеко-далеко
от обительской странноприимницы, и что вместо брата Ираклия сидит он сам и слушает чью-то скорбную, непонятную для него исповедь.
Робкая фигура, дрожа, нащупала
стену, пошла вдоль нее и, ощупав под
ногами какую-то упругую, колючую мякоть, забрала ее дрожащими
от холода руками и сунула в большое черное отверстие.
Мне не спится по ночам. Вытягивающая повязка на
ноге мешает шевельнуться, воспоминание опять и опять рисует недавнюю картину. За
стеною, в общей палате, слышен чей-то глухой кашель, из рукомойника звонко и мерно капает вода в таз. Я лежу на спине, смотрю, как по потолку ходят тени
от мерцающего ночника, — и хочется горько плакать. Были силы, была любовь. А жизнь прошла даром, и смерть приближается, — такая же бессмысленная и бесплодная… Да, но какое я право имел ждать лучшей и более славной смерти?
Александра Михайловна стала раздеваться. Еще сильнее пахло удушливою вонью,
от нее мутилось в голове. Александра Михайловна отвернула одеяло, осторожно сдвинула к
стене вытянувшуюся
ногу папиросницы и легла. Она лежала и с тоскою чувствовала, что долго не заснет.
От папиросницы пахло селедкою и застарелым, грязным потом; по зудящему телу ползали клопы, и в смутной полудремоте Александре Михайловне казалось — кто-то тяжелый, липкий наваливается на нее, и давит грудь, и дышит в рот спертою вонью.
Теркин сел, и коляска со звоном ржавых гаек и шарнир покатила книзу. Он не стерпел — взял извозчика, испытывая беспокойство ожидания: чем пахнет на него жизнь в этих священных
стенах, на которых в смутные времена иноки защищали мощи преподобного
от польских полчищ и бросали под
ноги вражьих коней град железных крючковатых гвоздей, среди грохота пушек и пищалей.
Мы подошли к окну.
От самой
стены дома до карниза начиналось ровное огненно-красное небо, без туч, без звезд, без солнца, и уходило за горизонт. А внизу под ним лежало такое же ровное темно-красное поле, и было покрыто оно трупами. Все трупы были голы и
ногами обращены к нам, так что мы видели только ступни
ног и треугольники подбородков. И было тихо, — очевидно, все умерли, и на бесконечном поле не было забытых.
На каждом шагу из-под
ног густая пыль поднималась, а ворвавшийся в растворенные двери поток свежего воздуха колыхал отставшие
от стен и лохмотьями висевшие дорогие, редкостные когда-то шпалеры.
Розово-желтый закат помутнел. Я шел домой по тропинке среди гибко-живых
стен цветущей ржи. Под босыми
ногами утоптанная тропинка была гладкая и влажно-теплая, как разомлевшееся
от сна человеческое тело.
Тут Эйхлер бросился к мужику, державшему багор, вырвал его, подбежал к
стене, к которой пригвожден был несчастный Зуда, пошмыгал багром где попало, может статься по голове, — малютка освободился
от удавки своей; одно усилие, раз, два ручонками по
стене, и он на окошке, кувырк вверх
ногами и бух прямо в сад Щурхова. Слышно было, что-то упало, и более ничего.
На задней его части, выдавшейся острым утесом в глубокий овраг, огибавший
стену, из которой камни
от действия времени часто открывались и падали в глубину, находилось отверстие, из которого дружинники приметили вышедшего человека, окутанного с
ног до головы широким плащом, несшего что-то под мышкою; за ним вскоре вышли еще несколько человек, которые вместе с первым прокрались, как тати, вдоль
стены.
На задней его части, выдававшейся острым утесом в глубокий овраг, огибавший
стену, из которой камни
от действия времени часто отрывались и падали в глубину, находилось отверстие, из которого дружинники приметили вышедшего человека, окутанного с
ног до головы широким плащом, несшего что-то под мышкой; за ним вскоре вышли еще несколько человек, которые вместе с первым прокрались, как тати, вдоль
стены.
От всех этих восточных материй,
от всех этих низких и мягких диванов с массою прелестных подушек,
от всех подставок из черного дерева с инкрустацией из перламутра и слоновой кости и бронзы,
от этих пушистых ковров, в которых тонула
нога,
от всех
стен, задрапированных бархатистой шерстяной материей,
от всего, казалось, распространялся тонкий аромат, который проникал во все существо человека и производил род опьянения: сладострастная дрожь охватывала тело, кровь горела огнем, ум мутился, всецело побежденный желаниями тела.
Кузьма, между тем, выбежав со своей ношей на улицу и пробежав некоторое расстояние
от дома, остановился и поставил молодую девушку на
ноги. Маша
от побоев, нанесенных ей Салтыковой, и
от всего пережитого ею треволнения, не могла стоять на
ногах, так что Кузьме Терентьеву пришлось прислонить ее к
стене одного из домов и придерживать, чтобы она не упала. Парень задумался. Весь хмель выскочил из его головы.
Как раз в это время, блуждая рассеянным взглядом по камере, я вдруг заметил, что часть платья художника, висевшего на
стене, неестественно раздвинута и один конец искусно прихвачен спинкою кровати. Сделав вид, что я устал и просто хочу пройти по камере, я пошатнулся как бы
от старческой дрожи в
ногах и отдернул одежду: вся
стена за ней была испещрена рисунками.