Неточные совпадения
— Прошу не
шутить, — посоветовал жандарм, дергая ногою, — репеек его шпоры задел за ковер под креслом, Климу захотелось сказать об этом
офицеру, но он промолчал, опасаясь, что Иноков поймет вежливость как угодливость. Клим подумал, что, если б Инокова не было, он вел бы себя как-то иначе. Иноков вообще стеснял, даже возникало опасение, что грубоватые его шуточки могут как-то осложнить происходящее.
— Сейчас, — отвечал
офицер, — выдьте вон на минуту. — Смотритель и слуга вышли. — Я не
шучу, — продолжал он по-французски, — десять тысяч могу я вам дать, мне нужно только ваше отсутствие и ваши бумаги. — При сих словах он отпер шкатулку и вынул несколько кип ассигнаций.
Хотя все, в особенности побывавшие в делах
офицеры, знали и могли знать, что на войне тогда на Кавказе, да и никогда нигде не бывает той рубки врукопашную шашками, которая всегда предполагается и описывается (а если и бывает такая рукопашная шашками и штыками, то рубят и колют всегда только бегущих), эта фикция рукопашной признавалась
офицерами и придавала им ту спокойную гордость и веселость, с которой они, одни в молодецких, другие, напротив, в самых скромных позах, сидели на барабанах, курили, пили и
шутили, не заботясь о смерти, которая, так же как и Слепцова, могла всякую минуту постигнуть каждого из них.
— Как? Что? За этого
офицера?.. Ты не
шутишь? Нет?..
Жевакин. А это, однако ж, бывает. У нас вся третья эскадра, все
офицеры и матросы, — все были с престранными фамилиями: Помойкин, Ярыжкин, Перепреев, лейтенант. А один мичман, и даже хороший мичман, был по фамилии просто Дырка. И капитан, бывало: «Эй, ты, Дырка, поди сюда!» И, бывало, над ним всегда
пошутишь. «Эх ты, дырка эдакой!» — говоришь, бывало, ему.
Во все время
шутил он над ее пристрастием к инженерным
офицерам, уверял, что он знает гораздо более, нежели можно было ей предполагать, и некоторые из его шуток были так удачно направлены, что Лизавета Ивановна думала несколько раз, что ее тайна была ему известна.
Дядя Петр Неофитович, соскучась зимою в деревне, купил себе во Мценске небольшой домик, состоявший из передней, порядочной столовой и спальной. У него почти ежедневно обедали и по вечерам играли в карты артиллерийские
офицеры, и он говорил
шутя: «Я выставлю над крыльцом надпись: «Клуб для благородных людей».
Он сидел задумавшись и, казалось, не слушая разговора
офицеров, которые
шутили, смеялись и рассказывали анекдоты, запивая дым трубки скверным чаем.
Солнце вставало над туманным морем.
Офицер сидел на камне, чертил ножнами шашки по песку и с удивлением приглядывался к одной из работавших. Она все время смеялась,
шутила, подбадривала товарищей. Не подъем и не шутки дивили
офицера, — это ему приходилось видеть. Дивило его, что ни следа волнения или надсады не видно было на лице девушки. Лицо сияло рвущеюся из души, торжествующею радостью, как будто она готовилась к великому празднику, к счастливейшей минуте своей жизни.
Граф был угрюм, и это настроение сообщалось гостям. Лишь изредка тучи на лбу грузинского отшельника рассеивались, и он добродушно
шутил со своими гостями, особенно с молодыми
офицерами. Любимым коньком разговора Алексея Андреевича было современное военное воспитание.
— Да как вам доложить, Виктор Павлович, строгости, не строгости, а на счет прежнего вольного духа — крышка. Государь
шутить не любит; он на улице за один раз
офицера в солдаты разжаловал, а солдата в
офицеры произвел…
Разумеется, что счастливым соперником ее приняты были все меры к уничтожению этого замысла; но дипломатке не показывали, что тайна открыта. Русские
офицеры, собравшиеся в замке, и хозяйка его, как давно знакомые, как приятели, беседовали и
шутили по-прежнему. К умножению общего веселия, прибыл и карла Шереметева. С приходом его в глазах Аделаиды все закружилось и запрыгало: она сама дрожала от страха и чувства близкого счастия.
В Куре войска нашли изобильные припасы, и в ту же ночь весело запылали костры, варилась кашица. Солдаты справляли амуницию, чинили сапоги себе и
офицерам,
шутили уже над минувшим страданием, и далеко за полночь кругом костров гремели веселые песни.
Можно сказать, что в Подсохине были два человека: один — хороший отец семейства, домовитый хозяин, исправный
офицер, примерный судья; другой — чудак, в арлекинском, писчем сюртуке, воображающий его цицероновской тогой, всегда на ходулях, самолюбивый до безрассудства. Когда он в обществе рассуждал о чем-нибудь, он говорил просто, ясно и умно,
шутил, не оскорбляя никого, умнейшему собеседнику всегда уступал первенство. Как он писал, мы уж видели.
Он писал письма своим дочерям и m-me Staël, читал романы, любил общество красивых женщин,
шутил с генералами,
офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что-нибудь доказывать.
Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают
офицеров,
шутят, садятся на пушки, а между тем французский батальон незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tête de pont.
В пьяном загуле, перешедшем уже в состояние умственного омрачения,
офицеры не придали этому событию никакого особенного значения. Попортили картину — больше ничего. Не бог весть какого она мастера — не Рафаэлево произведение и огромных сумм стоить не может. Призовут завтра жида-хозяина, спросят его, сколько картина стоила, хорошенько с ним поторгуются и заплатят — и на том квит всему делу. Зато как было весело, сколько
шутили и смеялись при всякой неудаче бросить вилку так метко, как бросал жонглер.
Молодые люди ударили по рукам, и
офицер откланялся и ушел, а Фебуфис, проводив его, отправился в кафе, где провел несколько часов с своими знакомыми и весело
шутил с красивыми служанками, а когда возвратился вечером домой, то нашел у себя записку, в которой было написано...