Неточные совпадения
— А ты
очень испугался? — сказала она. — И я тоже, но мне теперь больше
страшно, как уж прошло. Я пойду посмотреть дуб. А как мил Катавасов! Да и вообще целый день было так приятно. И ты с Сергеем Иванычем так хорош, когда ты захочешь… Ну, иди к ним. А то после ванны здесь всегда жарко и пар…
— Вронский — это один из сыновей графа Кирилла Ивановича Вронского и один из самых лучших образцов золоченой молодежи петербургской. Я его узнал в Твери, когда я там служил, а он приезжал на рекрутский набор.
Страшно богат, красив, большие связи, флигель-адъютант и вместе с тем —
очень милый, добрый малый. Но более, чем просто добрый малый. Как я его узнал здесь, он и образован и
очень умен; это человек, который далеко пойдет.
Гораздо легче изображать характеры большого размера: там просто бросай краски со всей руки на полотно, черные палящие глаза, нависшие брови, перерезанный морщиною лоб, перекинутый через плечо черный или алый, как огонь, плащ — и портрет готов; но вот эти все господа, которых много на свете, которые с вида
очень похожи между собою, а между тем как приглядишься, увидишь много самых неуловимых особенностей, — эти господа
страшно трудны для портретов.
Настасья молча и нахмурившись его рассматривала и долго так смотрела. Ему
очень неприятно стало от этого рассматривания, даже
страшно.
— Мы — друзья, — продолжал Макаров, и глаза его благодарно улыбались. — Не влюблены, но —
очень близки. Я ее любил, но — это перегорело.
Страшно хорошо, что я полюбил именно ее, и хорошо, что это прошло.
— И все вообще, такой ужас! Ты не знаешь: отец, зимою, увлекался водевильной актрисой; толстенькая, красная, пошлая, как торговка. Я не
очень хороша с Верой Петровной, мы не любим друг друга, но — господи! Как ей было тяжело! У нее глаза обезумели. Видел, как она поседела? До чего все это грубо и
страшно. Люди топчут друг друга. Я хочу жить, Клим, но я не знаю — как?
— Нет, уверяю вас, — это так, честное слово! — несколько более оживленно и все еще виновато улыбаясь, говорил Кумов. — Я
очень много видел таких; один духобор — хороший человек был, но ему сшили тесные сапоги, и, знаете, он так злился на всех, когда надевал сапоги, — вы не смейтесь! Это
очень… даже
страшно, что из-за плохих сапог человеку все делается ненавистно.
Было
очень странно, но не
страшно видеть ее большое, широкобедрое тело, поклонившееся земле, голову, свернутую набок, ухо, прижатое и точно слушающее землю.
Но он
очень хотел, чтоб людям было
страшно слушать, чтоб страх отрезвлял их, и ему казалось, что этого он достигает: людям —
страшно.
— Это
очень занятно, — заключил он, — жалко, а иной раз и
страшно станет!
Два месяца назад, после отдачи наследства, я было забежал к ней поболтать о поступке Версилова, но не встретил ни малейшего сочувствия; напротив, она была
страшно обозлена: ей
очень не понравилось, что отдано все, а не половина; мне же она резко тогда заметила...
Митя был многоречив, но рассеян и раскидчив, говорил
очень резко, обвинял Смердякова и
страшно путался.
Калганов не хотел было пить, и хор девок ему сначала не понравился
очень, но, выпив еще бокала два шампанского,
страшно развеселился, шагал по комнатам, смеялся и все и всех хвалил, и песни и музыку.
Он встречал ее до вчерашнего дня мало, составил об ней устрашающее понятие, а вчера так
страшно был потрясен ее злобною и коварною выходкой против Катерины Ивановны и был
очень удивлен, что теперь вдруг увидал в ней совсем как бы иное и неожиданное существо.
Затем предоставлено было слово самому подсудимому. Митя встал, но сказал немного. Он был
страшно утомлен и телесно, и духовно. Вид независимости и силы, с которым он появился утром в залу, почти исчез. Он как будто что-то пережил в этот день на всю жизнь, научившее и вразумившее его чему-то
очень важному, чего он прежде не понимал. Голос его ослабел, он уже не кричал, как давеча. В словах его послышалось что-то новое, смирившееся, побежденное и приникшее.
Вот тут-то у них и начались баталии, о которых я
страшно сожалею, потому что его, кажется,
очень больно тогда раз избили.
Не сердитесь за эти строки вздору, я не буду продолжать их; они почти невольно сорвались с пера, когда мне представились наши московские обеды; на минуту я забыл и невозможность записывать шутки, и то, что очерки эти живы только для меня да для немногих,
очень немногих оставшихся. Мне бывает
страшно, когда я считаю — давно ли перед всеми было так много, так много дороги!..
Я видела, что ему
очень тяжело, мне было
страшно, но все же я радовалась, что он несколько рассеется.
Поэтому мы все больше и больше попадали во власть «того света», который казался нам наполненным враждебной и чуткой силой… Однажды старший брат
страшно закричал ночью и рассказал, что к нему из соседней темной комнаты вышел чорт и, подойдя к его кровати,
очень изящно и насмешливо поклонился.
Когда старик ушел, Замараев долго не мог успокоиться. Он даже закрывал глаза, высчитывая вперед разные возможности. Что же, деньги сами в руки идут… Горденек тятенька, — ну, за свою гордость и поплатится. Замараеву даже сделалось
страшно, —
очень уж легко деньги давались.
Мне школа сразу не понравилась, брат же первые дни был
очень доволен, легко нашел себе товарищей, но однажды он во время урока заснул и вдруг
страшно закричал во сне...
Это ведь страсть-с; этакие известия — признак
очень дурной-с; этаких гостеприимцев и принимать даже у себя
страшно, я и подумал: не слишком ли для нас с вами будет этакой гостеприимен?
Он пил
очень умеренно, а без компании совсем не пил К еде был совершенно равнодушен. Но, конечно, как у всяко го человека, у него была своя маленькая слабость: он
страшно любил одеваться и тратил на свой туалет немалые деньги. Модные воротнички всевозможных фасонов, галстуки. брильянтовые запонки, брелоки, щегольское нижнее белы и шикарная обувь — составляли его главнейшие увлечения.
Народ окружал нас тесною толпою, и все были так же веселы и рады нам, как и крестьяне на жнитве; многие старики протеснились вперед, кланялись и здоровались с нами
очень ласково; между ними первый был малорослый, широкоплечий, немолодой мужик с проседью и с такими необыкновенными глазами, что мне даже
страшно стало, когда он на меня пристально поглядел.
Мне нечего было терять, я прокашлялся и начал врать все, что только мне приходило в голову. Учитель молчал, сметая со стола пыль перышком, которое он у меня отнял, пристально смотрел мимо моего уха и приговаривал: «Хорошо-с,
очень хорошо-с». Я чувствовал, что ничего не знаю, выражаюсь совсем не так, как следует, и мне
страшно больно было видеть, что учитель не останавливает и не поправляет меня.
И она привела Павла в спальную Еспера Иваныча, окна которой были закрыты спущенными зелеными шторами, так что в комнате царствовал полумрак. На одном кресле Павел увидел сидящую Мари в парадном платье, приехавшую, как видно, поздравить новорожденного. Она похудела
очень и заметно была
страшно утомлена. Еспер Иваныч лежал, вытянувшись, вверх лицом на постели; глаза его как-то бессмысленно блуждали по сторонам; самое лицо было налившееся, широкое и еще более покосившееся.
Ванька вспомнил, что в лесу этом да и вообще в их стороне волков много, и
страшно струсил при этой мысли: сначала он все Богородицу читал, а потом стал гагайкать на весь лес, да как будто бы человек десять кричали, и в то же время что есть духу гнал лошадь, и таким точно способом доехал до самой усадьбы; но тут сообразил, что Петр, пожалуй, увидит, что лошадь
очень потна, — сам сейчас разложил ее и, поставив в конюшню, пошел к барину.
Он
очень хорошо понял, что это была штука со стороны Клеопатры Петровны, и
страшно на нее рассердился.
Когда они возвратились к Клеопатре Петровне, она сидела уж за карточным столом, закутанная в шаль. На первых порах Клеопатра Петровна принялась играть с большим одушевлением: она обдумывала каждый ход, мастерски разыгрывала каждую игру; но Вихров отчасти с умыслом, а частью и от неуменья и рассеянности с самого же начала стал
страшно проигрывать. Катишь тоже подбрасывала больше карты, главное же внимание ее было обращено на больную, чтобы та не
очень уж агитировалась.
Вихров
очень хорошо видел, что все мужики были
страшно озлоблены, а потому он счел за лучшее прекратить с ними всякий разговор.
— Видите ли, у нас все как-то так выходило — она в тюрьме — я на воле, я на воле — она в тюрьме или в ссылке. Это
очень похоже на положение Саши, право! Наконец ее сослали на десять лет в Сибирь,
страшно далеко! Я хотел ехать за ней даже. Но стало совестно и ей и мне. А она там встретила другого человека, — товарищ мой,
очень хороший парень! Потом они бежали вместе, теперь живут за границей, да…
Бобетинский мало способствовал оживлению вечера. Он дирижировал с разочарованным и устало-покровительственным видом, точно исполняя какую-то
страшно надоевшую ему, но
очень важную для всех других обязанность. Но перед третьей кадрилью он оживился и, пролетая по зале, точно на коньках по льду, быстрыми, скользящими шагами, особенно громко выкрикнул...
— Я… я
очень просто, потому что я к этому от природы своей особенное дарование получил. Я как вскочу, сейчас, бывало, не дам лошади опомниться, левою рукою ее со всей силы за ухо да в сторону, а правою кулаком между ушей по башке, да зубами
страшно на нее заскриплю, так у нее у иной даже инда мозг изо лба в ноздрях вместе с кровью покажется, — она и усмиреет.
Но она стала на своем и досказала: по ее словам, она уже была здесь летом с одною «
очень благородною госпожой-с» из города и тоже заночевали, пока пароход не приходил, целых даже два дня-с, и что такого горя натерпелись, что вспомнить
страшно.
В каторге было несколько человек из дворян. Во-первых, человек пять поляков. Об них я поговорю когда-нибудь особо. Каторжные
страшно не любили поляков, даже больше, чем ссыльных из русских дворян. Поляки (я говорю об одних политических преступниках) были с ними как-то утонченно, обидно вежливы, крайне несообщительны и никак не могли скрыть перед арестантами своего к ним отвращения, а те понимали это
очень хорошо и платили той же монетою.
Я
очень дружно жил с Павлом Одинцовым; впоследствии из него выработался хороший мастер, но его ненадолго хватило, к тридцати годам он начал дико пить, потом я встретил его на Хитровом рынке в Москве босяком и недавно слышал, что он умер в тифе. Жутко вспомнить, сколько хороших людей бестолково погибли на моем веку! Все люди изнашиваются и — погибают, это естественно; но нигде они не изнашиваются так
страшно быстро, так бессмысленно, как у нас, на Руси…
Однажды он меня
страшно удивил: подошел ко мне, ласково улыбаясь, но вдруг сбил с меня шапку и схватил за волосы. Мы стали драться, с галереи он втолкнул меня в лавку и все старался повалить на большие киоты, стоявшие на полу, — если бы это удалось ему, я перебил бы стекла, поломал резьбу и, вероятно, поцарапал бы дорогие иконы. Он был
очень слаб, и мне удалось одолеть его, но тогда, к великому изумлению моему, бородатый мужчина горько заплакал, сидя на полу и вытирая разбитый нос.
Бизюкина совсем не того ожидала от Термосесова и была поражена им. Ей было и сладко и
страшно слушать его неожиданные и совершенно новые для нее речи. Она не могла еще пока отдать себе отчета в том, лучше это того, что ею ожидалось, или хуже, но ей во всяком случае было приятно, что во всем, что она слышала, было
очень много чрезвычайно удобного и укладливого. Это ей нравилось.
Но это было
очень трудно: мало того что стебель кололся со всех сторон, даже через платок, которым я завернул руку, — он был так
страшно крепок, что я бился с ним минут пять, по одному разрывая волокна.
Передонов думал о ней. Она — веселая, сдобная. Только уж
очень любит хохотать. Засмеет, пожалуй.
Страшно. Дарья, хоть и бойкая, а все же посолиднее и потише. А тоже красивая. Лучше взять ее. Он опять стукнул в окно.
«Человек умрет, так и дом бы сжечь, — тоскливо думал Передонов, — а то
страшно очень».
Время шло, а выжидаемая день за днем бумага о назначении инспектором все не приходила. И частных сведений о месте никаких не было. Справиться у самой княгини Передонов не смел: Варвара постоянно пугала его тем, что она — знатная. И ему казалось, что если бы он сам вздумал к ней писать, то вышли бы
очень большие неприятности. Он не знал, что именно могли с ним сделать по княгининой жалобе, но это-то и было особенно
страшно. Варвара говорила...
Передонов стоял и ждал. Ему было грустно и
страшно. Подумывал он убежать, да не решился и на это. Откуда-то
очень издалека доносилась музыка: должно быть, предводителева дочь играла на рояле. Слабые, нежные звуки лились в вечернем тихом, темном воздухе, наводили грусть, рождали сладкие мечты.
— Не знаю. Мамочка объясняла, но я не всё поняла. Как-то так, что он
очень любил её, но не верил ей и всё подозревал. Это даже
страшно. Он и газету выписывал нарочно самую злую и скверную, и книги такие, чтоб мучить мамочку.
—
Страшно — нет. А вот — скучно
очень, — так скучно — сказать нельзя! «Это я вру! — подумал он тотчас же. — Вру, потому что
страшно!»
— Вы
очень виноваты,
очень! Но — у меня к вам лежит сердце. Ведь чтобы бить человека — о, я понимаю! — надо до этого
страшно мучить себя — да? Ведь это — так, да?
— Совсем с ума сошел старец. Сидит по целым дням у своей Августины Христиановны, скучает
страшно, а сидит. Глазеют друг на друга, так глупо… Даже противно смотреть. Вот поди ты! Каким семейством Бог благословил этого человека: нет, подай ему Августину Христиановну! Я ничего не знаю гнуснее ее утиной физиономии! На днях я вылепил ее карикатуру, в дантовском вкусе.
Очень вышло недурно. Я тебе покажу.
— Не знаю цели, — заметил Круциферский, — с которой вы сказали последнее замечание, но оно сильно отозвалось в моем сердце; оно навело меня на одну из безотвязных и
очень скорбных мыслей, таких, которых присутствие в душе достаточно, чтоб отравить минуту самого пылкого восторга. Подчас мне становится
страшно мое счастие; я, как обладатель огромных богатств, начинаю трепетать перед будущим. Как бы…
Настала ночь; ему
очень хотелось плакать, но не было слез; минутами сон смыкал его глаза, но он тотчас просыпался, облитый холодным потом; ему снился Бельтов, ведущий за руку Любовь Александровну, с своим взглядом любви; и она идет, и он понимает, что это навсегда, — потом опять Бельтов, и она улыбается ему, и все так
страшно; он встал.
Таким я припоминаю вербного купидона. Он имел для меня свое серьезное значение. С тех пор при каких бы то ни было упованиях на что бы то ни было свыше у меня в крови пробегает трепет и мне представляется вечно он, вербный купидон, спускающийся ко мне с березовой розгой, и он меня сек, да-с, он много и
страшно сек меня и… я опасаюсь, как бы еще раз не высек… Нечего, господа, улыбаться, — я рассказываю вам историю
очень серьезную, и вы только благоволите в нее вникнуть.