Неточные совпадения
— У нас теперь идет железная дорога, — сказал он, отвечая на его вопрос. — Это видите ли как: двое
садятся на лавку. Это
пассажиры. А один становится стоя на лавку же. И все запрягаются. Можно и руками, можно и поясами, и пускаются чрез все залы. Двери уже вперед отворяются. Ну, и тут кондуктором очень трудно быть!
Впереди, перед первым классом, стояла только небольшая толпа народа, всё еще смотревшая на тот вагон, в который внесли княгиню Корчагину. Остальной народ был уже весь по местам. Запоздавшие
пассажиры, торопясь, стучали по доскам платформы, кондуктора захлопывали дверцы и приглашали едущих
садиться, а провожающих выходить.
Сказать, что он хочет быть бурлаком, показалось бы хозяину судна и бурлакам верхом нелепости, и его не приняли бы; но он
сел просто
пассажиром, подружившись с артелью, стал помогать тянуть лямку и через неделю запрягся в нее как следует настоящему рабочему; скоро заметили, как он тянет, начали пробовать силу, — он перетягивал троих, даже четверых самых здоровых из своих товарищей; тогда ему было 20 лет, и товарищи его по лямке окрестили его Никитушкою Ломовым, по памяти героя, уже сошедшего тогда со сцены.
Троекратный пронзительный свист возвещает
пассажирам о приближении парохода к пристани. Публика первого и второго классов высыпает из кают на палубу; мужики крестятся и наваливают на плечи мешки. Жаркий июньский полдень; на небе ни облака; река сверкает. Из-за изгиба виднеется большое торговое
село Л., все залитое в лучах стоящего на зените солнца.
На место Максима взяли с берега вятского солдатика, костлявого, с маленькой головкой и рыжими глазами. Помощник повара тотчас послал его резать кур: солдатик зарезал пару, а остальных распустил по палубе;
пассажиры начали ловить их, — три курицы перелетели за борт. Тогда солдатик
сел на дрова около кухни и горько заплакал.
И в это время на корабле умер человек. Говорили, что он уже
сел больной; на третий день ему сделалось совсем плохо, и его поместили в отдельную каюту. Туда к нему ходила дочь, молодая девушка, которую Матвей видел несколько раз с заплаканными глазами, и каждый раз в его широкой груди поворачивалось сердце. А наконец, в то время, когда корабль тихо шел в густом тумане, среди
пассажиров пронесся слух, что этот больной человек умер.
Боясь сделать усилие, чтобы вырваться из губящих нас условий только потому, что будущее не вполне известно нам, мы похожи на
пассажиров тонущего корабля, которые бы, боясь
сесть в лодку, перевозящую их на берег, забились бы в каюту и не хотели бы выходить из нее; или на тех овец, которые от страха огня, охватившего двор, жмутся под сарай и не выходят в открытые ворота.
И вот я в Пензе. С вокзала в театр я приехал на «удобке». Это специально пензенский экипаж вроде извозчичьей пролетки без рессор, с продольным толстым брусом, отделявшим ноги одного
пассажира от другого. На пензенских грязных и гористых улицах всякий другой экипаж поломался бы, — но почему его назвали «удобка» — не знаю. Разве потому, что на брус
садился, скорчившись в три погибели, третий
пассажир?
Оказалось, что Лидия Николаевна
села с Курдюмовым в тильбюри [Тильбюри — одноконный экипаж для двух
пассажиров (англ.).], а Надина верхом.
По случаю волнения на море пароход пришел поздно, когда уже
село солнце, и, прежде чем пристать к молу, долго поворачивался. Анна Сергеевна смотрела в лорнетку на пароход и на
пассажиров, как бы отыскивая знакомых, и когда обращалась к Гурову, то глаза у нее блестели. Она много говорила, и вопросы у нее были отрывисты, и она сама тотчас же забывала, о чем спрашивала; потом потеряла в толпе лорнетку.
— Ну, ну… — утешают его
пассажиры. — Пустяки… Вы телеграфируйте вашей жене, а сами постарайтесь
сесть по пути в курьерский поезд. Таким образом вы ее догоните.
Через несколько минут он простился с англичанкой и был награжден одной из тех милых улыбок, которую вспоминал очень часто в первые дни и реже в последующие, простился с капитаном и с несколькими знакомыми
пассажирами и
сел на шлюпку, которая повезла его с небольшим чемоданом на берег, где он никого не знал, и где приходилось ему устраиваться.
Новых
пассажиров всего только двое было: тучный купчина с масленым смуглым лицом, в суконном тоже замасленном сюртуке и с подобным горе животом. Вошел он на палубу,
сел на скамейку и ни с места. Сначала молчал, потом вполголоса стал молитву творить. Икота одолевала купчину.
И сразу же в эти последние дни августа привалило к нему столько груза и
пассажиров, что сегодня, полчаса до отхода, хозяин его дал приказание больше не грузить, боясь
сесть за Сормовом, на том перекате, где он сам сидел на «Бирюче».
На носовой палубе сидел Теркин и курил, накинув на себя пальто-крылатку. Он не угодил вверх по Волге на собственном пароходе «Батрак». Тот ушел в самый день его приезда в Нижний из Москвы. Да так и лучше было. Ему хотелось попасть в свое родное
село как можно скромнее, безвестным
пассажиром. Его пароход, правда, не всегда и останавливался у Кладенца.
— Черт знает, — какое холуйство! Сидят, развалились, пьянствуют в первом классе, а
пассажирам негде
сесть. Раз они рабочие, передовые люди, то должны бы понимать, что мы здесь не офицеры, не буржуазия, а просто проезжие… Извольте видеть, — вот какая у нас революция!
И во всех эшелонах было то же. Темная, слепая, безначально-бунтующая сила прорывалась на каждом шагу. В Иркутске проезжие солдаты разнесли и разграбили вокзал. Под Читою солдаты остановили экспресс, выгнали из него
пассажиров,
сели в вагон сами и ехали, пока не вышли все пары.
По приходе в город, он отправился на станцию железной дороги, дождался прихода поезда из Голландии и вместе с прибывшими
пассажирами вышел на вокзальный подъезд,
сел в омнибус одной из первых гостиниц города и поехал туда.
В Омске прибавились
пассажиры, —
село несколько офицеров и два военных доктора и несколько штатских.
— Les voyageurs de l'exprès pour Bordeaux, en wagons, s'il vous plait! (
Пассажиры на курьерский поезд в Бордо, прошу
садиться в вагоны!) — кричал сторож.