Неточные совпадения
Также заседатель ваш… он, конечно, человек сведущий, но
от него такой
запах, как будто бы он сейчас вышел из винокуренного завода, это тоже нехорошо.
Уже при первом свидании с градоначальником предводитель почувствовал, что в этом сановнике таится что-то не совсем обыкновенное, а именно, что
от него
пахнет трюфелями. Долгое время он боролся с своею догадкою, принимая ее за мечту воспаленного съестными припасами воображения, но чем чаще повторялись свидания, тем мучительнее становились сомнения. Наконец он не выдержал и сообщил о своих подозрениях письмоводителю дворянской опеки Половинкину.
Запах брильянтина
от его усов казался ему особенно приятным на этом свежем воздухе.
Они соглашались, что плуг
пашет лучше, что скоропашка работает успешнее, но они находили тысячи причин, почему нельзя было им употреблять ни то, ни другое, и хотя он и убежден был, что надо спустить уровень хозяйства, ему жалко было отказаться
от усовершенствований, выгода которых была так очевидна.
Штатский старичок, оправлявший свои седые височки у другого зеркала и изливавший
от себя
запах духов, столкнулся с ними на лестнице и посторонился, видимо любуясь незнакомою ему Кити.
Конверт был из толстой, как лубок, бумаги; на продолговатой желтой бумаге была огромная монограмма, и
от письма
пахло прекрасно.
Косые лучи солнца были еще жарки; платье, насквозь промокшее
от пота, липло к телу; левый сапог, полный воды, был тяжел и чмокал; по испачканному пороховым осадком лицу каплями скатывался пот; во рту была горечь, в носу
запах пороха и ржавчины, в ушах неперестающее чмоканье бекасов; до стволов нельзя было дотронуться, так они разгорелись; сердце стучало быстро и коротко; руки тряслись
от волнения, и усталые ноги спотыкались и переплетались по кочкам и трясине; но он всё ходил и стрелял.
В маленьком грязном нумере, заплеванном по раскрашенным пано стен, за тонкою перегородкой которого слышался говор, в пропитанном удушливым
запахом нечистот воздухе, на отодвинутой
от стены кровати лежало покрытое одеялом тело. Одна рука этого тела была сверх одеяла, и огромная, как грабли, кисть этой руки непонятно была прикреплена к тонкой и ровной
от начала до средины длинной цевке. Голова лежала боком на подушке. Левину видны были потные редкие волосы на висках и обтянутый, точно прозрачный лоб.
Сонно улыбаясь, всё с закрытыми глазами, он перехватился пухлыми ручонками
от спинки кровати за ее плечи, привалился к ней, обдавая ее тем милым сонным
запахом и теплотой, которые бывают только у детей, и стал тереться лицом об ее шею и плечи.
Девочка, любимица отца, вбежала смело, обняла его и смеясь повисла у него на шее, как всегда, радуясь на знакомый
запах духов, распространявшийся
от его бакенбард. Поцеловав его наконец в покрасневшее
от наклоненного положения и сияющее нежностью лицо, девочка разняла руки и хотела бежать назад; но отец удержал ее.
Зажмуря глаза и приподняв голову кверху, к пространствам небесным, предоставлял он обонянью впивать
запах полей, а слуху — поражаться голосами воздушного певучего населенья, когда оно отовсюду,
от небес и
от земли, соединяется в один звукосогласный хор, не переча друг другу.
Как они делают, бог их ведает: кажется, и не очень мудреные вещи говорят, а девица то и дело качается на стуле
от смеха; статский же советник бог знает что расскажет: или поведет речь о том, что Россия очень пространное государство, или отпустит комплимент, который, конечно, выдуман не без остроумия, но
от него ужасно
пахнет книгою; если же скажет что-нибудь смешное, то сам несравненно больше смеется, чем та, которая его слушает.
— Это — другое дело, Афанасий Васильевич. Я это делаю для спасения души, потому что в убеждении, что этим хоть сколько-нибудь заглажу праздную жизнь, что как я ни дурен, но молитвы все-таки что-нибудь значат у Бога. Скажу вам, что я молюсь, — даже и без веры, но все-таки молюсь. Слышится только, что есть господин,
от которого все зависит, как лошадь и скотина, которою
пашем, знает чутьем того, <кто> запрягает.
От Петрушки услышали только
запах жилого покоя, а
от Селифана, что сполнял службу государскую да служил прежде по таможне, и ничего более.
Когда мы пошли садиться, в передней приступила прощаться докучная дворня. Их «пожалуйте ручку-с», звучные поцелуи в плечико и
запах сала
от их голов возбудили во мне чувство, самое близкое к огорчению у людей раздражительных. Под влиянием этого чувства я чрезвычайно холодно поцеловал в чепец Наталью Савишну, когда она вся в слезах прощалась со мною.
Было душно, так что было даже нестерпимо сидеть, и все до того было пропитано винным
запахом, что, кажется,
от одного этого воздуха можно было в пять минут сделаться пьяным.
И те и другие считали его гордецом; и те и другие его уважали за его отличные, аристократические манеры, за слухи о его победах; за то, что он прекрасно одевался и всегда останавливался в лучшем номере лучшей гостиницы; за то, что он вообще хорошо обедал, а однажды даже пообедал с Веллингтоном [Веллингтон Артур Уэлсли (1769–1852) — английский полководец и государственный деятель; в 1815 году при содействии прусской армии одержал победу над Наполеоном при Ватерлоо.] у Людовика-Филиппа; [Людовик-Филипп, Луи-Филипп — французский король (1830–1848); февральская революция 1848 года заставила Людовика-Филиппа отречься
от престола и бежать в Англию, где он и умер.] за то, что он всюду возил с собою настоящий серебряный несессер и походную ванну; за то, что
от него
пахло какими-то необыкновенными, удивительно «благородными» духами; за то, что он мастерски играл в вист и всегда проигрывал; наконец, его уважали также за его безукоризненную честность.
«Мы», — иронически повторил Самгин, отходя
от Пояркова. Он долго искал какого-нибудь смешного, уничтожающего сравнения, но не нашел. «Мы
пахали» — не годилось.
Калитку открыл широкоплечий мужик в жилетке, в черной шапке волос на голове; лицо его густо окутано широкой бородой, и
от него
пахло дымом.
Самгин закрыл лицо руками. Кафли печи, нагреваясь все более, жгли спину, это уже было неприятно, но отойти
от печи не было сил. После ухода Анфимьевны тишина в комнатах стала тяжелей, гуще, как бы только для того, чтобы ясно был слышен голос Якова, — он струился из кухни вместе с каким-то едким, горьковатым
запахом...
Ушел. Диомидов лежал, закрыв глаза, но рот его открыт и лицо снова безмолвно кричало. Можно было подумать: он открыл рот нарочно, потому что знает:
от этого лицо становится мертвым и жутким. На улице оглушительно трещали барабаны, мерный топот сотен солдатских ног сотрясал землю. Истерически лаяла испуганная собака. В комнате было неуютно, не прибрано и душно
от запаха спирта. На постели Лидии лежит полуидиот.
От этой барышни исходил душный
запах тубероз.
В пустоватой комнате голоса звучали неестественно громко и сердито, люди сидели вокруг стола, но разобщенно, разбитые на группки по два, по три человека. На столе в облаке пара большой самовар, слышен
запах углей, чай порывисто, угловато разливает черноволосая женщина с большим жестким лицом, и кажется, что это
от нее исходит
запах углекислого газа.
— Послушайте, — обратился к ней Иноков. —
От сигары киргизом
пахнет. Можно мне махорки покурить? Я — в окно буду.
Он ощущал позыв к женщине все более определенно, и это вовлекло его в приключение, которое он назвал смешным. Поздно вечером он забрел в какие-то узкие, кривые улицы, тесно застроенные высокими домами. Линия окон была взломана, казалось, что этот дом уходит в землю
от тесноты, а соседний выжимается вверх. В сумраке, наполненном тяжелыми
запахами, на панелях, у дверей сидели и стояли очень демократические люди, гудел негромкий говорок, сдержанный смех, воющее позевывание. Чувствовалось настроение усталости.
Но Калитин и Мокеев ушли со двора. Самгин пошел в дом, ощущая противный
запах и тянущий приступ тошноты. Расстояние
от сарая до столовой невероятно увеличилось; раньше чем он прошел этот путь, он успел вспомнить Митрофанова в трактире, в день похода рабочих в Кремль, к памятнику царя; крестясь мелкими крестиками, человек «здравого смысла» горячо шептал: «Я — готов, всей душой! Честное слово: обманывал из любви и преданности».
Смешанный
запах цветов поднимался
от земли.
Вином
от нее не
пахло, только духами. Ее восторг напомнил Климу ожесточение, с которым он думал о ней и о себе на концерте. Восторг ее был неприятен. А она пересела на колени к нему, сняла очки и, бросив их на стол, заглянула в глаза.
По утрам, читая газету, он видел, что пыль легла на бумагу черненькими пятнышками шрифта и
от нее исходит
запах жира.
«Ощипывается, точно наседка, — думал Клим, наблюдая за нею исподлобья. —
От нее
пахнет молоком».
«В какие глупые положения попадаю», — подумал Самгин, оглядываясь. Бесшумно отворялись двери, торопливо бегали белые фигуры сиделок,
от стены исходил
запах лекарств, в стекла окна торкался ветер. В коридор вышел из палаты Макаров, развязывая на ходу завязки халата, взглянул на Клима, задумчиво спросил...
От него
пахло водкой, и, говоря, он щелкал зубами, точно перекусывая нитки.
— А — кровью
пахнет? — шевеля ноздрями, сказала Анфимьевна, и прежде, чем он успел остановить ее, мягко, как перина, ввалилась в дверь к Варваре. Она вышла оттуда тотчас же и так же бесшумно, до локтей ее руки были прижаты к бокам, а
от локтей подняты, как на иконе Знамения Абалацкой богоматери, короткие, железные пальцы шевелились, губы ее дрожали, и она шипела...
Он снова задумался, высоко подняв брови. В это утро он блестел более, чем всегда, и более крепок был
запах одеколона, исходивший
от него. Холеное лицо его солидно лоснилось, сверкал перламутр ногтей. Только глаза его играли вопросительно, как будто немножко тревожно.
Петербург встретил его не очень ласково, в мутноватом небе нерешительно сияло белесое солнце, капризно и сердито порывами дул свежий ветер с моря, накануне или ночью выпал обильный дождь, по сырым улицам спешно шагали жители, одетые тепло, как осенью,
от мостовой исходил
запах гниющего дерева, дома были величественно скучны.
Шемякин говорил громко, сдобным голосом, и
от него настолько сильно
пахло духами, что и слова казались надушенными. На улице он казался еще более красивым, чем в комнате, но менее солидным, — слишком щеголеват был его костюм светло-сиреневого цвета, лихо измятая дорогая панама, тросточка, с ручкой из слоновой кости, в пальцах руки — черный камень.
В комнате — сумрачно,
от стен исходит
запах клейстера и сырости.
Все другие сидели смирно, безмолвно, — Самгину казалось уже, что и
от соседей его исходит
запах клейкой сырости. Но раздражающая скука, которую испытывал он до рассказа Таисьи, исчезла. Он нашел, что фигура этой женщины напоминает Дуняшу: такая же крепкая, отчетливая, такой же маленький, красивый рот. Посмотрев на Марину, он увидел, что писатель шепчет что-то ей, а она сидит все так же величественно.
Густой
запах цветов опьянял, и Климу казалось, что, кружась по дорожке сада, он куда-то уходит
от себя.
Он убеждал людей отказаться
от порочной городской жизни, идти в деревню и
пахать землю.
Самгин торопливо шагал и встряхивался, чтоб отогнать
от себя тошнотворный
запах испорченного мяса.
Он был давно не брит, щетинистые скулы его играли, точно он жевал что-то, усы — шевелились, был он как бы в сильном хмеле, дышал горячо, но вином
от него не
пахло.
От его радости Самгину стало неловко, даже смешно, но искренность радости этой была все-таки приятна.
В трех шагах
от него Самгин уже слышал холодноватый
запах ментола.
— Раздень, — приказала Лидия. Клим подошел, у него кружилась голова
от сладкого, жирного
запаха.
— А теперь вот, зачатый великими трудами тех людей,
от коих даже праха не осталось, разросся значительный город, которому и в красоте не откажешь, вмещает около семи десятков тысяч русских людей и все растет, растет тихонько. В тихом-то трудолюбии больше геройства, чем в бойких наскоках. Поверьте слову: землю вскачь не
пашут, — повторил Козлов, очевидно, любимую свою поговорку.
От пуховика исходил тошный
запах прели, спину кололо что-то жесткое: это оказалась цепочка с металлическим квадратным предметом на ней.
— Да, правительство у нас бездарное, царь — бессилен, — пробормотал он, осматривая рассеянно десятки сытых лиц; красноватые лица эти в дымном тумане напоминали арбузы, разрезанные пополам.
От шума,
запахов и водки немножко кружилась голова.
В светлом, о двух окнах, кабинете было по-домашнему уютно, стоял
запах хорошего табака; на подоконниках — горшки неестественно окрашенных бегоний, между окнами висел в золоченой раме желто-зеленый пейзаж, из тех, которые прозваны «яичницей с луком»: сосны на песчаном обрыве над мутно-зеленой рекою. Ротмистр Попов сидел в углу за столом, поставленным наискось
от окна, курил папиросу, вставленную в пенковый мундштук, на мундштуке — палец лайковой перчатки.
Затем явилось тянущее, как боль, отвращение к окружающему, к этим стенам в пестрых квадратах картин, к черным стеклам окон, прорубленных во тьму, к столу,
от которого поднимался отравляющий
запах распаренного чая и древесного угля.
Он вкусно пил чай, вкусно грыз мелкими зубами пресные лепешки, замешанные на сливках,
от него, как
от плодового дерева, исходил приятный
запах.