Неточные совпадения
«Куда, к черту, они засунули тушилку?» — негодовал Самгин и, боясь, что вся вода выкипит, самовар распаяется, хотел снять с него крышку, взглянуть — много ли воды? Но одна из шишек на крышке отсутствовала, другая качалась, он ожег пальцы, пришлось подумать о том, как варварски небрежно относится прислуга к вещам хозяев. Наконец он
догадался налить в трубу воды, чтоб погасить угли. Эта возня мешала думать, вкусный
запах горячего хлеба и липового меда возбуждал аппетит, и думалось только об одном...
Гребцы едва шевелили веслами, разгребая спящую воду. Пробужденная, она густым золотом обливала весла. Вдруг нас поразил нестерпимый
запах гнили. Мы сначала не
догадывались, что это значит; потом уж вспомнили о кораллах и ракушках, которые издают сильный противный
запах. Вероятно, мы ехали над коралловой банкой.
Клопы на том только основании и могут жить счастливо, что они не
догадываются о своем
запахе.
Артабалевский громко повторил название части и что-то занес пером на большом листе. Александров тихо рассмеялся. «Вероятно, никто не
догадывался, что Берди-Паша умеет писать», — подумал он.
Частный пристав, толстый и по виду очень шустрый человек, знал, разумеется, Тулузова в лицо, и, когда тот вошел, он
догадался, зачем собственно этот господин прибыл, но все-таки принял сего просителя с полным уважением и предложил ему стул около служебного стола своего, покрытого измаранным красным сукном, и вообще в камере все выглядывало как-то грязновато: стоявшее на столе зерцало было без всяких следов позолоты; лежавшие на окнах законы не имели надлежащих переплетов; стены все являлись заплеванными; даже от самого вицмундира частного пристава сильно
пахнуло скипидаром, посредством которого сей мундир каждодневно обновлялся несколько.
Порою, сквозь форточки освещенных окон, в чистый воздух прольются какие-то особенные
запахи — тонкие, незнакомые, намекающие на иную жизнь, неведомую мне; стоишь под окном и, принюхиваясь, прислушиваясь, —
догадываешься: какая это жизнь, что за люди живут в этом доме? Всенощная, а они — весело шумят, смеются, играют на каких-то особенных гитарах, из форточки густо течет меднострунный звон.
Пытались
догадаться о том, что будет с ними после смерти, а у порога мастерской, где стоял ушат для помоев, прогнила половица, из-под пола в эту сырую, гнилую, мокрую дыру несло холодом,
запахом прокисшей земли, от этого мерзли ноги; мы с Павлом затыкали эту дыру сеном и тряпками.
— Старики не
догадались запастись в Уфе кипучим вином и здоровье новобрачных пили трехлетней, на три ягоды налитой, клубниковкой, густой, как масло, разливающей вокруг себя чудный
запах полевой клубники.
Там, обоняя
запах трупов кошек и собак, под шум ливня и вздохи ветра, я скоро
догадался, что университет — фантазия и что я поступил бы умнее, уехав в Персию.
Две старшие дочери,
Пашет и Анет, представляли резкое сходство с высоким мужчиной как по высокому росту, так и по клыкообразным зубам, с тою только разницею, что глаза у
Пашет были, как и у маменьки, — сухие и черные; глаза же Анет, серые и навыкате, были самый точный образец глаз папеньки (читатель, вероятно, уж
догадался, что высокий господин был супруг Катерины Архиповны); но третья дочь, Машет, была совершенно другой наружности.
Она потребовала себе свое любимое шелковое платье и вообще туалетом своим очень много занималась;
Пашет и Анет, интересовавшиеся знать, что такое происходит между папенькой, маменькой и Мари, подслушивали то у тех, то у других дверей и, наконец, начали
догадываться, что вряд ли дело идет не о сватовстве Хозарова к Мари, и обе почувствовали страшную зависть, особенно Анет, которая все время оставалась в приятном заблуждении, что Хозаров интересуется собственно ею.
Мужик (
пашет, глядит вверх). Вот и полдни, пора отпрягать. Но, вылезь! Заморилась, сердечная. Вот завернусь оттуда, последнюю борозду проеду, да и обедать. Спасибо,
догадался, с собою краюшку хлеба взял. Домой не поеду. Закушу у колодца, вздремну, а буланка травки покушает. Да с богом опять за работу. Рано отпашусь, бог даст.
И, припоминая черты хорошенького личика, я невольно размечтался. Картины одна другой краше и соблазнительнее затеснились в моем воображении и… и, словно в наказание за грешные мысли, я вдруг почувствовал на своей правой щеке сильную, жгучую боль. Я схватился за щеку, ничего не поймал, но
догадался, в чем дело:
запахло раздавленным клопом.
Ему бы никогда не
догадаться. И действительно, когда он в этой шинели, то ощущает сейчас особую приятность: нет мехового
запаха, мягко, руку щекочет атлас подкладки, всего проникает струя порядочности, почета, власти…
Пахнет статс-секретарем и камергером.
По одному этому
запаху можно было заранее
догадаться, что в этой квартире живет хорошенькая женщина.
Он молча отшатывается — и на мгновение видит и понимает все. Слышит трупный
запах; понимает, что народ бежал в страхе, и в церкви только он да мертвец; видит, что за окнами темно, но не
догадывается — почему, и отворачивается. Мелькает воспоминание о чем-то ужасно далеком, о каком-то весеннем смехе, прозвучавшем когда-то и смолкшем. Вспоминается вьюга. Колокол и вьюга. И неподвижная маска идиота. Их двое, их двое, их двое…