Неточные совпадения
Вера Павловна опять села и сложила руки, Рахметов опять положил перед ее глазами записку. Она двадцать раз с волнением
перечитывала ее. Рахметов стоял подле ее кресла очень терпеливо, держа рукою угол
листа. Так прошло с четверть часа. Наконец, Вера Павловна подняла руку уже смирно, очевидно, не с похитительными намерениями, закрыла ею глаза: «как он добр, как он добр!» проговорила она.
Два
листа «Journal des Debats», которые он привез с письмом, я
перечитал сто раз, я их знал наизусть — и первый раз скучал в деревне.
Так еще недавно я выводил эти самые слова неинтересным почерком на неинтересной почтовой бумаге, и вот они вернулись из неведомой, таинственной «редакции» отпечатанными на газетном
листе и вошли сразу в несколько домов, и их теперь читают,
перечитывают, обсуждают, выхватывают
лист друг у друга.
Я
перечитал корреспонденцию, и мне показалось, что на огромном сером
листе она выделяется чуть не огненными буквами.
Большов (ворочая
листы). Да тут их не
перечитаешь до завтрашнего числа. Возьми прочь!
Несколько недель, проведенных мною на Половинке в обществе Гаврилы Степаныча, Александры Васильевны, Евстигнея и изредка посещавшего нас Мухоедова, принадлежат к счастливейшему времени моей жизни, по крайней мере никогда мне не случалось проводить время с такой пользой и вместе с таким удовольствием; моя работа быстро подвигалась вперед, Гаврило Степаныч принимал в ней самое живое участие, помогал мне словом и делом и с лихорадочным нетерпением следил за прибывавшим числом исписанных
листов, которые он имел ангельское терпение
перечитывать по десять раз, делал замечания, помогал в вычислениях, так что в результате моя работа настолько же принадлежала мне, как и ему.
Я хочу переплесть книгу Гоголя с белыми
листами, вновь
перечитать ее и записать все мои замечания; эту книгу я отошлю к нему, разумеется с оказией.
Евпраксию», «Аталибу, или Покорение Перу», «Сумбеку (кажется, так), или Покорение Казани» и проч. и сверх того два огромные тома в
лист разных мелких его сочинений в стихах и прозе, состоявшие из басен, картин, нравственных изречений, всякого рода надписей, эпитафий, эпиграмм и мадригалов: все это
перечитал я по нескольку раз.
Со смутным чувством стыда и страха
перечитывал я скорбный
лист умершего: подробное изо дня в день описание течения все ухудшающейся болезни, рецепты, усеянные восклицательными знаками, и в конце — лаконическая приписка дежурного врача: «В два часа ночи больной скончался»…
Кровь прилила к голове Палтусова. Он два раза
перечел доверенность, точно не веря ее содержанию, встал, прошелся по кабинету, опять сел, начал писать цифры на
листе, который оторвал от целой стопки, приклеенной к дощечке.
Не пила она, не ела цельный день. Все пронзительную соль с пробки нюхала да капустные
листья к голове прикладывала. Сахар-провизию, однако,
пересчитала, что следует выдала — и на ключ.