Неточные совпадения
Кофе так и не сварился, а обрызгал всех и ушел и произвел именно то самое, что
было нужно, то
есть подал повод к шуму и смеху и залил дорогой ковер и платье баронессы.
— Вы что
пьете, чай или
кофе?
Она быстро оделась, сошла вниз и решительными шагами вошла в гостиную, где, по обыкновению, ожидал ее
кофе и Сережа с гувернанткой. Сережа, весь в белом, стоял у стола под зеркалом и, согнувшись спиной и головой, с выражением напряженного внимания, которое она знала в нем и которым он
был похож на отца, что-то делал с цветами, которые он принес.
Еще Анна не успела напиться
кофе, как доложили про графиню Лидию Ивановну. Графиня Лидия Ивановна
была высокая полная женщина с нездорово-желтым цветом лица и прекрасными задумчивыми черными глазами. Анна любила ее, но нынче она как будто в первый раз увидела ее со всеми ее недостатками.
Окончив газету, вторую чашку
кофе и калач с маслом, он встал, стряхнул крошки калача с жилета и, расправив широкую грудь, радостно улыбнулся, не оттого, чтоб у него на душе
было что-нибудь особенно приятное, — радостную улыбку вызвало хорошее пищеварение.
После обеда Сергей Иванович сел со своею чашкой
кофе у окна в гостиной, продолжая начатый разговор с братом и поглядывая на дверь, из которой должны
были выйти дети, собиравшиеся за грибами.
А что ж Онегин? Кстати, братья!
Терпенья вашего прошу:
Его вседневные занятья
Я вам подробно опишу.
Онегин жил анахоретом;
В седьмом часу вставал он летом
И отправлялся налегке
К бегущей под горой реке;
Певцу Гюльнары подражая,
Сей Геллеспонт переплывал,
Потом свой
кофе выпивал,
Плохой журнал перебирая,
И одевался…
Бывало, пушка зоревая
Лишь только грянет с корабля,
С крутого берега сбегая,
Уж к морю отправляюсь я.
Потом за трубкой раскаленной,
Волной соленой оживленный,
Как мусульман в своем раю,
С восточной гущей
кофе пью.
Иду гулять. Уж благосклонный
Открыт Casino; чашек звон
Там раздается; на балкон
Маркёр выходит полусонный
С метлой в руках, и у крыльца
Уже сошлися два купца.
Она не взвешивала и не мерила, но видела, что с мукой не дотянуть до конца недели, что в жестянке с сахаром виднеется дно, обертки с чаем и
кофе почти пусты, нет масла, и единственное, на чем, с некоторой досадой на исключение, отдыхал глаз, —
был мешок картофеля.
Оканчивая рассказ, она собрала ужинать;
поев и
выпив стакан крепкого
кофе, Лонгрен сказал...
— Ну — а что же? Восьмой час… Кучер говорит: на Страстной телеграфные столбы
спилили, проволока везде, нельзя ездить будто. — Он тряхнул головой. — Горох в башке! — Прокашлялся и продолжал более чистым голосом. — А впрочем, — хи-хи! Это Дуняша научила меня — «хи-хи»; научила, а сама уж не говорит. — Взял со стола цепочку с образком, взвесил ее на ладони и сказал, не удивляясь: — А я думал — она с филологом спала. Ну, одевайся! Там —
кофе.
Обжигаясь, оглядываясь, Долганов
выпил стакан
кофе, молча подвинул его хозяйке, встал и принял сходство с карликом на ходулях. Клим подумал, что он хочет проститься и уйти, но Долганов подошел к стене, постучал пальцами по деревянной обшивке и — одобрил...
Он различал, что под тяжестью толпы земля волнообразно зыблется, шарики голов подпрыгивают, точно зерна
кофе на горячей сковороде; в этих судорогах
было что-то жуткое, а шум постепенно становился похожим на заунывное, но грозное пение неисчислимого хора.
Клим жадно
пил крепкий
кофе и соображал: роль Макарова при Лютове — некрасивая роль приживальщика. Едва ли этот раздерганный и хамоватый болтун способен внушить кому-либо чувство искренней дружбы. Вот он снова начинает чесать скучающий язык...
— Точно иностранец, — повторила Тося. — Бывало, в кондитерской у нас
кофе пьют, болтают, смеются, а где-нибудь в уголке сидит англичанин и всех презирает.
Костер погас, дымились недогоревшие спички. Поджечь их
было уж нечем. Макаров почерпнул чайной ложкой
кофе из стакана и, с явным сожалением, залил остатки костра.
— Как видишь — нашла, — тихонько ответила она.
Кофе оказался варварски горячим и жидким. С Лидией
было неловко, неопределенно. И жалко ее немножко, и хочется говорить ей какие-то недобрые слова. Не верилось, что это она писала ему обидные письма.
Веселая горничная подала
кофе. Лидия, взяв кофейник, тотчас шумно поставила его и начала дуть на пальцы. Не пожалев ее, Самгин молчал, ожидая, что она скажет. Она спросила: давно ли он видел отца, здоров ли он? Клим сказал, что видит Варавку часто и что он летом
будет жить в Старой Руссе, лечиться от ожирения.
За
кофе читал газеты. Корректно ворчали «Русские ведомости», осторожно ликовало «Новое время», в «Русском слове» отрывисто, как лает старый пес, знаменитый фельетонист скучно упражнялся в острословии, а на второй полосе подсчитано
было количество повешенных по приговорам военно-полевых судов. Вешали ежедневно и усердно.
Клим Самгин решил не выходить из комнаты, но горничная, подав
кофе, сказала, что сейчас придут полотеры. Он взял книгу и перешел в комнату брата. Дмитрия не
было, у окна стоял Туробоев в студенческом сюртуке; барабаня пальцами по стеклу, он смотрел, как лениво вползает в небо мохнатая туча дыма.
Когда Самгин проснулся, разбуженный железным громом, поручика уже не
было в комнате. Гремела артиллерия, проезжая рысью по булыжнику мостовой, с громом железа как будто спорил звон колоколов, настолько мощный, что казалось — он волнует воздух даже в комнате. За
кофе следователь объяснил, что в городе назначен смотр артиллерии, прибывшей из Петрограда, а звонят, потому что — воскресенье, церкви зовут к поздней обедне.
Веселая ‹девица›, приготовив утром
кофе, — исчезла. Он целый день питался сардинами и сыром, съел все, что нашел в кухне,
был голоден и обозлен. Непривычная темнота в комнате усиливала впечатление оброшенности, темнота вздрагивала, точно пытаясь погасить огонь свечи, а ее и без того хватит не больше, как на четверть часа. «Черт вас возьми…»
Она сама быстро и ловко приготовила ванну и подала
кофе, объяснив, что должна
была отказать в работе племяннице забастовщика.
Он очень торопился, Дронов, и
был мало похож на того человека, каким знал его Самгин. Он, видимо, что-то утратил, что-то приобрел, а в общем — выиграл. Более сытым и спокойнее стало его плоское, широконосое лицо, не так заметно выдавались скулы, не так раздерганно бегали рыжие глаза, только золотые зубы блестели еще более ярко. Он сбрил усы. Говорил он более торопливо, чем раньше, но не так нагло. Как прежде, он отказался от
кофе и попросил белого вина.
Она съела все бисквиты,
выпила две рюмки ликера, а допив
кофе, быстро, почти незаметным жестом, перекрестила узкую грудь свою.
Не желая видеть Дуняшу, он зашел в ресторан, пообедал там, долго сидел за
кофе, курил и рассматривал, обдумывал Марину, но понятнее для себя не увидел ее. Дома он нашел письмо Дуняши, — она извещала, что едет —
петь на фабрику посуды, возвратится через день. В уголке письма
было очень мелко приписано: «Рядом с тобой живет подозрительный, и к нему приходил Судаков. Помнишь Судакова?»
Утром, сварив
кофе, истребили остатки пищи и вышли на улицу.
Было холодно, суетился ветер, разбрасывая мелкий, сухой снег, суетился порывисто минуту, две, подует и замрет, как будто понимая, что уже опоздал сеять снег.
— Какой вы смешной, пьяненький! Такой трогательный. Ничего, что я вас привезла к себе? Мне неудобно
было ехать к вам с вами в четыре часа утра. Вы спали почти двенадцать часов. Вы не вставайте! Я сейчас принесу вам
кофе…
— И все — не так, — сказала Дуняша, улыбаясь Самгину, наливая ему
кофе. — Страстный — вспыхнул да и погас. А настоящий любовник должен
быть такой, чтоб можно повозиться с ним, разогревая его. И лирических не люблю, — что в них толку? Пенится, как мыло, вот и всё…
Хорошо. Отчего же, когда Обломов, выздоравливая, всю зиму
был мрачен, едва говорил с ней, не заглядывал к ней в комнату, не интересовался, что она делает, не шутил, не смеялся с ней — она похудела, на нее вдруг пал такой холод, такая нехоть ко всему: мелет она
кофе — и не помнит, что делает, или накладет такую пропасть цикория, что
пить нельзя — и не чувствует, точно языка нет. Не доварит Акулина рыбу, разворчатся братец, уйдут из-за стола: она, точно каменная, будто и не слышит.
Водка, пиво и вино,
кофе, с немногими и редкими исключениями, потом все жирное, мясное, пряное
было ему запрещено, а вместо этого предписано ежедневное движение и умеренный сон только ночью.
Агафья Матвеевна трои сутки жила одним
кофе, и только для Ильи Ильича готовились три блюда, а прочие
ели как-нибудь и что-нибудь.
— Нет, что из дворян делать мастеровых! — сухо перебил Обломов. — Да и кроме детей, где же вдвоем? Это только так говорится, с женой вдвоем, а в самом-то деле только женился, тут наползет к тебе каких-то баб в дом. Загляни в любое семейство: родственницы, не родственницы и не экономки; если не живут, так ходят каждый день
кофе пить, обедать… Как же прокормить с тремя стами душ такой пансион?
Пришел срок присылки денег из деревни: Обломов отдал ей все. Она выкупила жемчуг и заплатила проценты за фермуар, серебро и мех, и опять готовила ему спаржу, рябчики, и только для виду
пила с ним
кофе. Жемчуг опять поступил на свое место.
Может
быть, Илюша уж давно замечает и понимает, что говорят и делают при нем: как батюшка его, в плисовых панталонах, в коричневой суконной ваточной куртке, день-деньской только и знает, что ходит из угла в угол, заложив руки назад, нюхает табак и сморкается, а матушка переходит от
кофе к чаю, от чая к обеду; что родитель и не вздумает никогда поверить, сколько копен скошено или сжато, и взыскать за упущение, а подай-ко ему не скоро носовой платок, он накричит о беспорядках и поставит вверх дном весь дом.
Несколько раз делалось ему дурно и проходило. Однажды утром Агафья Матвеевна принесла
было ему, по обыкновению,
кофе и — застала его так же кротко покоящимся на одре смерти, как на ложе сна, только голова немного сдвинулась с подушки да рука судорожно прижата
была к сердцу, где, по-видимому, сосредоточилась и остановилась кровь.
— Вот только домелю
кофе, — шептала про себя хозяйка, — сахар
буду колоть. Еще не забыть за корицей послать.
После обеда никто и ничто не могло отклонить Обломова от лежанья. Он обыкновенно ложился тут же на диване на спину, но только полежать часок. Чтоб он не спал, хозяйка наливала тут же, на диване,
кофе, тут же играли на ковре дети, и Илья Ильич волей-неволей должен
был принимать участие.
У них много: они сейчас дадут, как узнают, что это для Ильи Ильича. Если б это
было ей на
кофе, на чай, детям на платье, на башмаки или на другие подобные прихоти, она бы и не заикнулась, а то на крайнюю нужду, до зарезу: спаржи Илье Ильичу купить, рябчиков на жаркое, он любит французский горошек…
Илья Ильич, не подозревая ничего,
пил на другой день смородинную водку, закусывал отличной семгой, кушал любимые потроха и белого свежего рябчика. Агафья Матвеевна с детьми
поела людских щей и каши и только за компанию с Ильей Ильичом
выпила две чашки
кофе.
Зато наградой Анисье
был обед, чашек шесть
кофе утром и столько же вечером и откровенный, продолжительный разговор, иногда доверчивый шепот с самой хозяйкой.
Первенствующую роль в доме играла супруга братца, Ирина Пантелеевна, то
есть она предоставляла себе право вставать поздно,
пить три раза
кофе, переменять три раза платье в день и наблюдать только одно по хозяйству, чтоб ее юбки
были накрахмалены как можно крепче. Более она ни во что не входила, и Агафья Матвеевна по-прежнему
была живым маятником в доме: она смотрела за кухней и столом,
поила весь дом чаем и
кофе, обшивала всех, смотрела за бельем, за детьми, за Акулиной и за дворником.
А теперь, когда Илья Ильич сделался членом ее семейства, она и толчет и сеет иначе. Свои кружева почти забыла. Начнет шить, усядется покойно, вдруг Обломов кричит Захару, чтоб
кофе подавал, — она, в три прыжка, является в кухню и смотрит во все глаза так, как будто прицеливается во что-нибудь, схватит ложечку, перельет на свету ложечки три, чтоб узнать, уварился ли, отстоялся ли
кофе, не подали бы с гущей, посмотрит,
есть ли пенки в сливках.
Акулины уже не
было в доме. Анисья — и на кухне, и на огороде, и за птицами ходит, и полы моет, и стирает; она не управится одна, и Агафья Матвеевна, волей-неволей, сама работает на кухне: она толчет, сеет и трет мало, потому что мало выходит
кофе, корицы и миндалю, а о кружевах она забыла и думать. Теперь ей чаще приходится крошить лук, тереть хрен и тому подобные пряности. В лице у ней лежит глубокое уныние.
Еще там
был круглый стол, на котором она обедала,
пила чай и
кофе, да довольно жесткое, обитое кожей старинное же кресло, с высокой спинкой рококо.
— Полно, Аким Акимыч, не тронь ее! Садись, садись — ну,
будет тебе! Что, устал — не хочешь ли
кофе?
Звеневшие ключи
были от домашних шкафов, сундуков, ларцов и шкатулок, где хранились старинное богатое белье, полотна, пожелтевшие драгоценные кружева, брильянты, назначавшиеся внучкам в приданое, а главное — деньги. От чая, сахара,
кофе и прочей провизии ключи
были у Василисы.
— Здравствуйте, Полина Карповна! — живо заговорила бабушка, переходя внезапно в радушный тон, — милости просим, садитесь сюда, на диван! Василиса,
кофе, завтрак чтоб
был готов!
И бабушка настояла, чтоб подали
кофе. Райский с любопытством глядел на барыню, набеленную пудрой, в локонах, с розовыми лентами на шляпке и на груди, значительно открытой, и в ботинке пятилетнего ребенка, так что кровь от этого прилила ей в голову. Перчатки
были новые, желтые, лайковые, но они лопнули по швам, потому что
были меньше руки.
Вера являлась ненадолго, здоровалась с бабушкой, сестрой, потом уходила в старый дом, и не слыхать
было, что она там делает. Иногда она вовсе не приходила, а присылала Марину принести ей
кофе туда.