Неточные совпадения
Городничий. Я здесь
напишу. (
Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет
дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста
на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (
Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею
на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Новый ходок, Пахомыч, взглянул
на дело несколько иными глазами, нежели несчастный его предшественник. Он понял так, что теперь самое верное средство — это начать во все места просьбы
писать.
Узнав о близких отношениях Алексея Александровича к графине Лидии Ивановне, Анна
на третий
день решилась
написать ей стоившее ей большого труда письмо, в котором она умышленно говорила, что разрешение видеть сына должно зависеть от великодушия мужа. Она знала, что, если письмо покажут мужу, он, продолжая свою роль великодушия, не откажет ей.
Потом надо было еще раз получить от нее подтверждение, что она не сердится
на него за то, что он уезжает
на два
дня, и еще просить ее непременно прислать ему записку завтра утром с верховым,
написать хоть только два слова, только чтоб он мог знать, что она благополучна.
Он послал седло без ответа и с сознанием, что он сделал что то стыдное,
на другой же
день, передав всё опостылевшее хозяйство приказчику, уехал в дальний уезд к приятелю своему Свияжскому, около которого были прекрасные дупелиные болота и который недавно
писал ему, прося исполнить давнишнее намерение побывать у него.
— Да, но он
пишет: ничего еще не мог добиться. На-днях обещал решительный ответ. Да вот прочти.
Просидев дома целый
день, она придумывала средства для свиданья с сыном и остановилась
на решении
написать мужу. Она уже сочиняла это письмо, когда ей принесли письмо Лидии Ивановны. Молчание графини смирило и покорило ее, но письмо, всё то, что она прочла между его строками, так раздражило ее, так ей возмутительна показалась эта злоба в сравнении с ее страстною законною нежностью к сыну, что она возмутилась против других и перестала обвинять себя.
Окончив эти
дела, он
написал холодный и резкий ответ
на письмо матери.
— Ах, мне всё равно! — сказала она. Губы ее задрожали. И ему показалось, что глаза ее со странною злобой смотрели
на него из-под вуаля. — Так я говорю, что не в этом
дело, я не могу сомневаться в этом; но вот что он
пишет мне. Прочти. — Она опять остановилась.
Он скептик и матерьялист, как все почти медики, а вместе с этим поэт, и не
на шутку, — поэт
на деле всегда и часто
на словах, хотя в жизнь свою не
написал двух стихов.
— А, нет! — сказал Чичиков. — Мы
напишем, что они живы, так, как стоит действительно в ревизской сказке. Я привык ни в чем не отступать от гражданских законов, хотя за это и потерпел
на службе, но уж извините: обязанность для меня
дело священное, закон — я немею пред законом.
Мавра ушла, а Плюшкин, севши в кресла и взявши в руку перо, долго еще ворочал
на все стороны четвертку, придумывая: нельзя ли отделить от нее еще осьмушку, но наконец убедился, что никак нельзя; всунул перо в чернильницу с какою-то заплесневшею жидкостью и множеством мух
на дне и стал
писать, выставляя буквы, похожие
на музыкальные ноты, придерживая поминутно прыть руки, которая расскакивалась по всей бумаге, лепя скупо строка
на строку и не без сожаления подумывая о том, что все еще останется много чистого пробела.
И вот напечатают в газетах, что скончался, к прискорбию подчиненных и всего человечества, почтенный гражданин, редкий отец, примерный супруг, и много
напишут всякой всячины; прибавят, пожалуй, что был сопровождаем плачем вдов и сирот; а ведь если разобрать хорошенько
дело, так
на поверку у тебя всего только и было, что густые брови».
Полковник воскипел благородным негодованьем. Тут же, схвативши бумагу и перо,
написал восемь строжайших запросов:
на каком основании комиссия построений самоуправно распорядилась с неподведомственными ей чиновниками? Как мог допустить главноуправляющий, чтобы председатель, не сдавши своего поста, отправился
на следствие? и как мог видеть равнодушно комитет сельских
дел, что даже не существует комиссии прошений?
И сердцем далеко носилась
Татьяна, смотря
на луну…
Вдруг мысль в уме ее родилась…
«Поди, оставь меня одну.
Дай, няня, мне перо, бумагу
Да стол подвинь; я скоро лягу;
Прости». И вот она одна.
Всё тихо. Светит ей луна.
Облокотясь, Татьяна
пишет.
И всё Евгений
на уме,
И в необдуманном письме
Любовь невинной
девы дышит.
Письмо готово, сложено…
Татьяна! для кого ж оно?
Что может быть
на свете хуже
Семьи, где бедная жена
Грустит о недостойном муже,
И
днем и вечером одна;
Где скучный муж, ей цену зная
(Судьбу, однако ж, проклиная),
Всегда нахмурен, молчалив,
Сердит и холодно-ревнив!
Таков я. И того ль искали
Вы чистой, пламенной душой,
Когда с такою простотой,
С таким умом ко мне
писали?
Ужели жребий вам такой
Назначен строгою судьбой?
Когда нам объявили, что скоро будут именины бабушки и что нам должно приготовить к этому
дню подарки, мне пришло в голову
написать ей стихи
на этот случай, и я тотчас же прибрал два стиха с рифмами, надеясь также скоро прибрать остальные.
Когда дошло
дело до чистописания, я от слез, падавших
на бумагу, наделал таких клякс, как будто
писал водой
на оберточной бумаге.
Почти месяц после того, как мы переехали в Москву, я сидел
на верху бабушкиного дома, за большим столом и
писал; напротив меня сидел рисовальный учитель и окончательно поправлял нарисованную черным карандашом головку какого-то турка в чалме. Володя, вытянув шею, стоял сзади учителя и смотрел ему через плечо. Головка эта была первое произведение Володи черным карандашом и нынче же, в
день ангела бабушки, должна была быть поднесена ей.
Соня прямо
писала, что он, особенно вначале, не только не интересовался ее посещениями, но даже почти досадовал
на нее, был несловоохотлив и даже груб с нею, но что под конец эти свидания обратились у него в привычку и даже чуть не в потребность, так что он очень даже тосковал, когда она несколько
дней была больна и не могла посещать его.
— Вы уж уходите! — ласково проговорил Порфирий, чрезвычайно любезно протягивая руку. — Очень, очень рад знакомству. А насчет вашей просьбы не имейте и сомнения. Так-таки и
напишите, как я вам говорил. Да лучше всего зайдите ко мне туда сами… как-нибудь
на днях… да хоть завтра. Я буду там часов этак в одиннадцать, наверно. Все и устроим… поговорим… Вы же, как один из последних, там бывших, может, что-нибудь и сказать бы нам могли… — прибавил он с добродушнейшим видом.
В связи с этим Тургенев
писал П. В. Анненкову: «
На днях здесь проехал человеконенавидец Успенский (Николай) и обедал у меня.
— Да пошли ты их к чертовой матери, — мрачно зарычал Денисов. — Пускай
на постоялый идут. Завтра, скажи, завтра поговорим! Вы, Клим Иванович, предоставьте нам все это. Мы Ногайцеву скажем…
напишем. Пустяковое
дело. Вы — не беспокойтесь. Мужика мы насквозь знаем!
«Вот об этих русских женщинах Некрасов забыл
написать. И никто не
написал, как значительна их роль в
деле воспитания русской души, а может быть, они прививали народолюбие больше, чем книги людей, воспитанных ими, и более здоровое, — задумался он. — «Коня
на скаку остановит, в горящую избу войдет», — это красиво, но полезнее войти в будничную жизнь вот так глубоко, как входят эти, простые, самоотверженно очищающие жизнь от пыли, сора».
Было очень трудно представить, что ее нет в городе. В час предвечерний он сидел за столом, собираясь
писать апелляционную жалобу по
делу очень сложному, и, рисуя пером
на листе бумаги мощные контуры женского тела, подумал...
—
Написал он сочинение «О третьем инстинкте»; не знаю, в чем
дело, но эпиграф подсмотрел: «Не ищу утешений, а только истину». Послал рукопись какому-то профессору в Москву; тот ему ответил зелеными чернилами
на первом листе рукописи: «Ересь и нецензурно».
— Это — мой дядя. Может быть, вы слышали его имя? Это о нем
на днях писал камрад Жорес. Мой брат, — указала она
на солдата. — Он — не солдат, это только костюм для эстрады. Он — шансонье,
пишет и поет песни, я помогаю ему делать музыку и аккомпанирую.
Тетка быстро обернулась, и все трое заговорили разом. Он упрекал, что они не
написали к нему; они оправдывались. Они приехали всего третий
день и везде ищут его.
На одной квартире сказали им, что он уехал в Лион, и они не знали, что делать.
Она иногда читала, никогда не
писала, но говорила хорошо, впрочем, больше по-французски. Однако ж она тотчас заметила, что Обломов не совсем свободно владеет французским языком, и со второго
дня перешла
на русскую речь.
— Вы боитесь, — возразила она колко, — упасть «
на дно бездны»; вас пугает будущая обида, что я разлюблю вас!.. «Мне будет худо»,
пишете вы…
«Законное
дело» братца удалось сверх ожидания. При первом намеке Тарантьева
на скандалезное
дело Илья Ильич вспыхнул и сконфузился; потом пошли
на мировую, потом выпили все трое, и Обломов подписал заемное письмо, сроком
на четыре года; а через месяц Агафья Матвеевна подписала такое же письмо
на имя братца, не подозревая, что такое и зачем она подписывает. Братец сказали, что это нужная бумага по дому, и велели
написать: «К сему заемному письму такая-то (чин, имя и фамилия) руку приложила».
Он не пошел ни
на четвертый, ни
на пятый
день; не читал, не
писал, отправился было погулять, вышел
на пыльную дорогу, дальше надо в гору идти.
«В самом
деле, сирени вянут! — думал он. — Зачем это письмо? К чему я не спал всю ночь,
писал утром? Вот теперь, как стало
на душе опять покойно (он зевнул)… ужасно спать хочется. А если б письма не было, и ничего б этого не было: она бы не плакала, было бы все по-вчерашнему; тихо сидели бы мы тут же, в аллее, глядели друг
на друга, говорили о счастье. И сегодня бы так же и завтра…» Он зевнул во весь рот.
— Послушай, — сказала она, — тут есть какая-то ложь, что-то не то… Поди сюда и скажи все, что у тебя
на душе. Ты мог не быть
день, два — пожалуй, неделю, из предосторожности, но все бы ты предупредил меня,
написал. Ты знаешь, я уж не дитя и меня не так легко смутить вздором. Что это все значит?
Обломов боялся, чтоб и ему не пришлось идти по мосткам
на ту сторону, спрятался от Никиты,
написав в ответ, что у него сделалась маленькая опухоль в горле, что он не решается еще выходить со двора и что «жестокая судьба лишает его счастья еще несколько
дней видеть ненаглядную Ольгу».
Еще более призадумался Обломов, когда замелькали у него в глазах пакеты с надписью нужное и весьма нужное, когда его заставляли делать разные справки, выписки, рыться в
делах,
писать тетради в два пальца толщиной, которые, точно
на смех, называли записками; притом всё требовали скоро, все куда-то торопились, ни
на чем не останавливались: не успеют спустить с рук одно
дело, как уж опять с яростью хватаются за другое, как будто в нем вся сила и есть, и, кончив, забудут его и кидаются
на третье — и конца этому никогда нет!
— Приезжает ко мне старушка в состоянии самой трогательной и острой горести: во-первых, настает Рождество; во-вторых, из дому
пишут, что дом
на сих же
днях поступает в продажу; и в-третьих, она встретила своего должника под руку с дамой и погналась за ними, и даже схватила его за рукав, и взывала к содействию публики, крича со слезами: «Боже мой, он мне должен!» Но это повело только к тому, что ее от должника с его дамою отвлекли, а привлекли к ответственности за нарушение тишины и порядка в людном месте.
— Ну, не приду! — сказал он и, положив подбородок
на руки, стал смотреть
на нее. Она оставалась несколько времени без
дела, потом вынула из стола портфель, сняла с шеи маленький ключик и отперла, приготовляясь
писать.
— Не
пиши, пожалуйста, только этой мелочи и дряни, что и без романа
на всяком шагу в глаза лезет. В современной литературе всякого червяка, всякого мужика, бабу — всё в роман суют… Возьми-ка предмет из истории, воображение у тебя живое,
пишешь ты бойко. Помнишь, о древней Руси ты
писал!.. А то далась современная жизнь!.. муравейник, мышиная возня:
дело ли это искусства!.. Это газетная литература!
— Помнишь, ты
писала, что
разделяешь мой взгляд
на честность…
— Да, упасть в обморок не от того, от чего вы упали, а от того, что осмелились распоряжаться вашим сердцем, потом уйти из дома и сделаться его женой. «Сочиняет,
пишет письма, дает уроки, получает деньги, и этим живет!» В самом
деле, какой позор! А они, — он опять указал
на предков, — получали, ничего не сочиняя, и проедали весь свой век чужое — какая слава!.. Что же сталось с Ельниным?
Но, кроме того, я выбрал себе
дело: я люблю искусство и… немного занимаюсь… живописью, музыкой…
пишу… — досказал он тихо и смотрел
на конец своего сапога.
— Только вот беда, — продолжал Леонтий, — к книгам холодна. По-французски болтает проворно, а дашь книгу, половины не понимает; по-русски о сю пору с ошибками
пишет. Увидит греческую печать, говорит, что хорошо бы этакий узор
на ситец, и ставит книги вверх
дном, а по-латыни заглавия не разберет. Opera Horatii [Сочинения Горация (лат.).] — переводит «Горациевы оперы»!..
Теперь, когда я
пишу эти строки, —
на дворе весна, половина мая,
день прелестный, и у нас отворены окна.
Спутники мои беспрестанно съезжали
на берег, некоторые уехали в Капштат, а я глядел
на холмы, ходил по палубе, читал было, да не читается, хотел
писать — не пишется. Прошло
дня три-четыре, инерция продолжалась.
В отеле в час зазвонили завтракать. Опять разыгрался один из существенных актов
дня и жизни. После десерта все двинулись к буфету, где, в черном платье, с черной сеточкой
на голове, сидела Каролина и с улыбкой наблюдала, как смотрели
на нее. Я попробовал было подойти к окну, но места были ангажированы, и я пошел
писать к вам письма, а часа в три отнес их сам
на почту.
Весь
день и вчера всю ночь
писали бумаги в Петербург; не до посетителей было, между тем они приезжали опять предложить нам стать
на внутренний рейд. Им сказано, что хотим стать дальше, нежели они указали. Они поехали предупредить губернатора и завтра хотели быть с ответом. О береге все еще ни слова: выжидают, не уйдем ли. Вероятно, губернатору велено не отводить места, пока в Едо не прочтут письма из России и не узнают, в чем
дело, в надежде, что, может быть, и
на берег выходить не понадобится.
Один из них прочитал и сам
написал вопрос: «Русские люди, за каким
делом пришли вы в наши края, по воле ветров,
на парусах? и все ли у вас здорово и благополучно?
Адмирал не может видеть праздного человека; чуть увидит кого-нибудь без
дела, сейчас что-нибудь и предложит: то бумагу
написать, а казалось, можно бы morgen, morgen, nur nicht heute, кому посоветует прочесть какую-нибудь книгу; сам даже возьмет
на себя труд выбрать ее в своей библиотеке и укажет, что прочесть или перевести из нее.
Но довольно Ликейских островов и о Ликейских островах, довольно и для меня и для вас! Если захотите знать подробнее долготу, широту места, пространство, число островов, не поленитесь сами взглянуть
на карту, а о нравах жителей, об обычаях, о произведениях, об истории — прочтите у Бичи, у Бельчера. Помните условие: я
пишу только письма к вам о том, что вижу сам и что переживаю изо
дня в
день.