Неточные совпадения
В кабинете Алексей Александрович прошелся два раза и остановился у огромного письменного стола,
на котором уже были зажжены вперед вошедшим камердинером шесть свечей, потрещал пальцами и сел, разбирая письменные принадлежности. Положив локти
на стол, он склонил
на бок голову, подумал с минуту и начал
писать, ни одной секунды не останавливаясь. Он
писал без обращения к ней и по-французски, упоребляя местоимение «вы», не имеющее того характера холодности, который оно имеет
на русском языке.
Я знаю: дам хотят заставить
Читать по-русски. Право, страх!
Могу ли их себе представить
С «Благонамеренным» в руках!
Я шлюсь
на вас, мои поэты;
Не правда ль: милые предметы,
Которым, за свои грехи,
Писали втайне вы стихи,
Которым сердце посвящали,
Не все ли,
русским языком
Владея слабо и с трудом,
Его так мило искажали,
И в их устах язык чужой
Не обратился ли в родной?
В переводе
на русский издавался в 1794, 1800, 1804 годах.]
писала одно, много два письма в год, а в хозяйстве, сушенье и варенье знала толк, хотя своими руками ни до чего не прикасалась и вообще неохотно двигалась с места.
«Вот об этих
русских женщинах Некрасов забыл
написать. И никто не
написал, как значительна их роль в деле воспитания
русской души, а может быть, они прививали народолюбие больше, чем книги людей, воспитанных ими, и более здоровое, — задумался он. — «Коня
на скаку остановит, в горящую избу войдет», — это красиво, но полезнее войти в будничную жизнь вот так глубоко, как входят эти, простые, самоотверженно очищающие жизнь от пыли, сора».
Мать жила под Парижем,
писала редко, но многословно и брюзгливо: жалуясь
на холод зимою в домах,
на различные неудобства жизни,
на русских, которые «не умеют жить за границей»; и в ее эгоистической, мелочной болтовне чувствовался смешной патриотизм провинциальной старухи…
Он представил себя богатым, живущим где-то в маленькой уютной стране, может быть, в одной из республик Южной Америки или — как доктор Руссель —
на островах Гаити. Он знает столько слов чужого языка, сколько необходимо знать их для неизбежного общения с туземцами. Нет надобности говорить обо всем и так много, как это принято в России. У него обширная библиотека, он выписывает наиболее интересные
русские книги и
пишет свою книгу.
«Устроился и — конфузится, — ответил Самгин этой тишине, впервые находя в себе благожелательное чувство к брату. — Но — как запуган идеями
русский интеллигент», — мысленно усмехнулся он. Думать о брате нечего было, все — ясно! В газете сердито
писали о войне, Порт-Артуре, о расстройстве транспорта,
на шести столбцах фельетона кто-то восхищался стихами Бальмонта, цитировалось его стихотворение «Человечки...
Она иногда читала, никогда не
писала, но говорила хорошо, впрочем, больше по-французски. Однако ж она тотчас заметила, что Обломов не совсем свободно владеет французским языком, и со второго дня перешла
на русскую речь.
Когда наша шлюпка направилась от фрегата к берегу, мы увидели, что из деревни бросилось бежать множество женщин и детей к горам, со всеми признаками боязни. При выходе
на берег мужчины толпой старались не подпускать наших к деревне, удерживая за руки и за полы. Но им
написали по-китайски, что женщины могут быть покойны, что
русские съехали затем только, чтоб посмотреть берег и погулять. Корейцы уже не мешали ходить, но только старались удалить наших от деревни.
Получив желаемое, я ушел к себе, и только сел за стол
писать, как вдруг слышу голос отца Аввакума, который, чистейшим
русским языком, кричит: «Нет ли здесь воды, нет ли здесь воды?» Сначала я не обратил внимания
на этот крик, но, вспомнив, что, кроме меня и натуралиста, в городе
русских никого не было, я стал вслушиваться внимательнее.
Один из них прочитал и сам
написал вопрос: «
Русские люди, за каким делом пришли вы в наши края, по воле ветров,
на парусах? и все ли у вас здорово и благополучно?
Отец Аввакум
написал им
на бумажке по-китайски, что мы,
русские, вышли
на берег погулять и трогать у них ничего не будем.
Кирсанов стал говорить, что
русская фамилия его жены наделает коммерческого убытка; наконец, придумал такое средство: его жену зовут «Вера» — по — французски вера — foi; если бы
на вывеске можно было
написать вместо Au bon travail — A la bonne foi, то не было ли бы достаточно этого?
— Философ, натурально, не взял; но
русский будто бы все-таки положил у банкира деньги
на его имя и
написал ему так: «Деньгами распоряжайтесь, как хотите, хоть, бросьте в воду, а мне их уже не можете возвратить, меня вы не отыщете», — и будто б эти деньги так и теперь лежат у банкира.
Говорят, будто я обязан этим усердию двух-трех верноподданных
русских, живших в Ницце, и в числе их мне приятно назвать министра юстиции Панина; он не мог вынести, что человек, навлекший
на себя высочайший гнев Николая Павловича, не только покойно живет, и даже в одном городе с ним, но еще
пишет статейки, зная, что государь император этого не жалует.
— Я больше всего
русский язык люблю. У нас сочинения задают, переложения, особливо из Карамзина. Это наш лучший
русский писатель. «Звон вечевого колокола раздался, и вздрогнули сердца новгородцев» — вот он как
писал! Другой бы сказал: «Раздался звон вечевого колокола, и сердца новгородцев вздрогнули», а он знал,
на каких словах ударение сделать!
Он очень приветствовал мою статью и
писал мне, что возлагает большие надежды
на русских марксистов для дальнейшего теоретического развития марксизма.
По поводу дела имяславцев
на Афоне, в котором принимала участие
русская иерархия и дипломатия, я
написал негодующую статью «Гасители Духа», направленную против Святейшего Синода.
Очень походит многое из того, что он говорит о способах усвоения немцами западного рационализма, западной техники и индустриализации,
на то, что я не раз
писал о способах усвоения всего этого
русским народом.
Почти полвека стояла зрячая Фемида, а может быть, и до сего времени уцелела как памятник старины в том же виде. Никто не обращал внимания
на нее, а когда один газетный репортер
написал об этом заметку в либеральную газету «
Русские ведомости», то она напечатана не была.
Вот слова, наиболее характеризующие К. Леонтьева: «Не ужасно ли и не обидно ли было бы думать, что Моисей восходил
на Синай, что эллины строили себе изящные Акрополи, римляне вели пунические войны, что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь шлеме переходил Граник и бился под Арбеллами, что апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы
писали и рыцари блистали
на турнирах для того только, чтобы французский, или немецкий, или
русский буржуа в безобразной комической своей одежде благодушествовал бы „индивидуально“ и „коллективно“
на развалинах всего этого прошлого величия?..
Один корреспондент
пишет, что вначале он трусил чуть не каждого куста, а при встречах
на дороге и тропинках с арестантом ощупывал под пальто револьвер, потом успокоился, придя к заключению, что «каторга в общем — стадо баранов, трусливых, ленивых, полуголодных и заискивающих». Чтобы думать, что
русские арестанты не убивают и не грабят встречного только из трусости и лени, надо быть очень плохого мнения о человеке вообще или не знать человека.
Бошняк
пишет, между прочим, в своих записках, что, разузнавая постоянно, нет ли где-нибудь
на острове поселившихся
русских, он узнал от туземцев в селении Танги следующее: лет 35 или 40 назад у восточного берега разбилось какое-то судно, экипаж спасся, выстроил себе дом, а через несколько времени и судно;
на этом судне неизвестные люди через Лаперузов пролив прошли в Татарский и здесь опять потерпели крушение близ села Мгачи, и
на этот раз спасся только один человек, который называл себя Кемцем.
На толстом веленевом листе князь
написал средневековым
русским шрифтом фразу...
По диванам и козеткам довольно обширной квартиры Райнера расселились: 1) студент Лукьян Прорвич, молодой человек, недовольный университетскими порядками и желавший утверждения в обществе коммунистических начал, безбрачия и вообще естественной жизни; 2) Неофит Кусицын, студент, окончивший курс, — маленький, вострорыленький, гнусливый человек, лишенный средств совладать с своим самолюбием, также поставивший себе обязанностью
написать свое имя в ряду первых поборников естественной жизни; 3) Феофан Котырло, то, что поляки характеристично называют wielke nic, [Букв.: великое ничто (польск.).] — человек, не умеющий ничего понимать иначе, как понимает Кусицын, а впрочем, тоже коммунист и естественник; 4) лекарь Сулима, человек без занятий и без определенного направления, но с непреодолимым влечением к бездействию и покою; лицом черен, глаза словно две маслины; 5) Никон Ревякин, уволенный из духовного ведомства иподиакон, умеющий везде пристроиваться
на чужой счет и почитаемый неповрежденным типом широкой
русской натуры; искателен и не прочь действовать исподтишка против лучшего из своих благодетелей; 6) Емельян Бочаров, толстый белокурый студент, способный
на все и ничего не делающий; из всех его способностей более других разрабатывается им способность противоречить себе
на каждом шагу и не считаться деньгами, и 7) Авдотья Григорьевна Быстрова, двадцатилетняя девица, не знающая, что ей делать, но полная презрения к обыкновенному труду.
— И Шиллер — сапожник: он выучился стихи
писать и больше уж ничего не знает. Всякий немец — мастеровой: знает только мастерство; а
русский, брат, так
на все руки мастер. Его в солдаты отдадут: «Что, спросят, умеешь
на валторне играть?..» — «А гля че, говорит, не уметь — губы есть!»
Лаптев лениво смеется, и если бы бесцветные «почти молодые люди» видели эту улыбку, они мучительно бы перевернулись в своих постелях, а Перекрестов
написал бы целый фельетон
на тему о значении случайных фаворитов в развитии
русского горного дела.
В.А. Гольцев, руководивший политикой,
писал еженедельные фельетоны «Литературное обозрение», П.С. Коган вел иностранный отдел, В.М. Фриче ведал западной литературой и в ряде ярких фельетонов во все время издания газеты основательно знакомил читателя со всеми новинками Запада, не переведенными еще
на русский язык.
— Попробуем что-нибудь сделать; здесь проездом Суворин, я сегодня его увижу и попрошу, чтоб он записал тебя мне в помощники по Москве и выхлопотал тебе корреспондентский билет, ему ни в чем не откажут, ты же наш сотрудник притом. Тогда ты будешь
писать в «
Русские ведомости», а мне поможешь для «Нового времени» в Нижнем
на выставке.
В «
Русских ведомостях» изредка появлялись мои рассказы. Между прочим, «Номер седьмой», рассказ об узнике в крепости
на острове среди озер. Под заглавием я
написал: «Посвящаю Г.А. Лопатину», что, конечно, прочли в редакции, но вычеркнули. Я посвятил его в память наших юных встреч Герману Лопатину, который тогда сидел в Шлиссельбурге, и даже моего узника звали в рассказе Германом. Там была напечатана даже песня «Слушай, Герман, друг прекрасный…»
На следующий день в «
Русских ведомостях» я
написал подробнейший рассказ Болдохи, с указанием места, где лежит в речке шкаф.
Нашлись смельчаки, протащившие его сквозь маленькое окно не без порчи костюма. А слон разносил будку и ревел. Ревела и восторженная толпа, в радости, что разносит слон будку, а полиция ничего сделать не может. По Москве понеслись ужасные слухи. Я в эти часы мирно сидел и
писал какие-то заметки в редакции «
Русской газеты». Вдруг вбегает издатель-книжник И.М. Желтов и с ужасом
на лице заявляет...
— Я
написал ему, что чалму я носил, но не для Шамиля, а для спасения души, что к Шамилю я перейти не хочу и не могу, потому что через него убиты мои отец, братья и родственники, но что и к
русским не могу выйти, потому что меня обесчестили. В Хунзахе, когда я был связан, один негодяй
на…л
на меня. И я не могу выйти к вам, пока человек этот не будет убит. А главное, боюсь обманщика Ахмет-Хана. Тогда генерал прислал мне это письмо, — сказал Хаджи-Мурат, подавая Лорис-Меликову другую пожелтевшую бумажку.
Опять
пишут в Петербург и оттуда выходит решение перевести молодого человека в войска, стоящие
на окраинах, в места, где войска находятся
на военном положении и где за отказ повиноваться можно расстрелять его, и где дело это может пройти незаметно, так как в далеком крае этом очень мало
русских и христиан, а большинство инородцы и магометане.
Досужий человек
на это целое рассуждение о
русском народе может
написать.
Впрочем, к гордости всех
русских патриотов (если таковые
на Руси возможны), я должен сказать, что многострадальный дядя мой, несмотря
на все свои западнические симпатии, отошел от сего мира с пламенной любовью к родине и в доставленном мне посмертном письме начертал слабою рукою: «Извини, любезный друг и племянник, что
пишу тебе весьма плохо, ибо
пишу лежа
на животе, так как другой позиции в ожидании смерти приспособить себе не могу, благодаря скорострельному капитану, который жестоко зарядил меня с казенной части.
Но
писать правду было очень рискованно, о себе
писать прямо-таки опасно, и я мои переживания изложил в форме беллетристики — «Обреченные», рассказ из жизни рабочих. Начал
на пароходе, а кончил у себя в нумеришке, в Нижнем
на ярмарке, и послал отцу с наказом никому его не показывать. И понял отец, что Луговский — его «блудный сын», и
написал он это мне. В 1882 году, прогостив рождественские праздники в родительском доме, я взял у него этот очерк и целиком напечатал его в «
Русских ведомостях» в 1885 году.
Действительно, это был «жених из ножевой линии» и плохо преподавал
русский язык. Мне от него доставалось за стихотворения-шутки, которыми занимались в гимназии двое: я и мой одноклассник и неразлучный друг Андреев Дмитрий. Первые силачи в классе и первые драчуны, мы вечно ходили в разорванных мундирах, дрались всюду и
писали злые шутки
на учителей. Все преступления нам прощались, но за эпиграммы нам тайно мстили, придираясь к рваным мундирам.
Часов в десять Нину Федоровну, одетую в коричневое платье, причесанную, вывели под руки в гостиную, и здесь она прошлась немного и постояла у открытого окна, и улыбка у нее была широкая, наивная, и при взгляде
на нее вспоминался один местный художник, пьяный человек, который называл ее лицо ликом и хотел
писать с нее
русскую Масленицу.
Но говорят: умел же
писать Пушкин? — умел!
Написал же он"Повести Белкина","Пиковую даму"и проч.? —
написал! Отчего же современный художник не может обращать свою творческую деятельность
на явления такого же характера, которыми не пренебрегал величайший из
русских художников, Пушкин?
Великолепный актер, блестящий рассказчик, талантливый писатель, добрый, жизнерадостный человек, он оставил яркий след в истории
русского театра, перенеся
на сцену произведения наших великих писателей, и не мечтавших, когда они
писали, что мысли и слова их, иллюстрируемые живым человеком, предстанут
на сцене перед публикой.
— Так; ты прилечь здесь можешь, когда устанешь. Часто и все чаще и чаще она стала посылать его к Онучиным, то за газетами, которые потом заставляла себе читать и слушала, как будто со вниманием, то за узором, то за
русским чаем, которого у них не хватило. А между тем в его отсутствие она вынимала из-под подушки бумагу и скоро, и очень скоро что-то
писала. Схватится за грудь руками, подержит себя сколько может крепче, вздохнет болезненно и опять
пишет, пока
на дворе под окнами раздадутся знакомые шаги.
— Однако и помучился-таки я над ним! Странно это: мы,
русские, кажется,
на все способны, а вот проекты
писать — смерть!
В 1852 году вышли также его «Зоологические письма» (а не «очерки», как
пишет Короленко), переведенные
на русский язык.].
Неизвестные слова я записывал особо; потом словесный перевод, всегда повторенный два раза,
писал на бумаге; при моей свежей памяти, я, не уча, всегда знал наизусть
на другой же день и французский оригинал, и
русский перевод, и все отдельно записанные слова.
Вследствие всего этого г-н фон Истомин поручил мне
написать вам о его положении и просить вас выслать мне мой долг и г-ну фон Истомину тысячу
русских рублей, с переводом
на мое имя.
Любивший надо мною подтрунить, Крюммер говорил в моем присутствии кому-то, чуть ли не полковнику Перейре, будто я
пишу на аспидной доске стихи известных
русских поэтов и потом выдаю их за свои. А между тем удивительно, что Крюммер мог говорить о моих мараниях стихов, так как я их никому не показывал.
И по переходе в университет Введенский никогда не ходил
на лекции. Да и трудно себе представить, что мог бы он
на них почерпнуть. По-латыни Введенский
писал и говорил так же легко, как и по-русски, и хотя выговаривал новейшие языки до неузнаваемости,
писал по-немецки, по-французски, по-английски и по-итальянски в совершенстве. Генеалогию и хронологию всемирной и
русской истории помнил в изумительных подробностях. Вскоре он перешел в наш флигель…
Пошалив таким образом,
на другой день принимается за дело: ходит по постройкам, а вечером
пишет письма в Петербург, чтобы ему выслали четыре ящика вина, — словом, живет
на широкую ногу,
русским барином.
Читая этот отзыв, так и представляешь французского туриста, который
пишет о России: «
Русский народ очень любит французский язык и старается беспрестанно говорить
на нем.