Неточные совпадения
Он объявил, что
главное дело — в хорошем почерке, а не в чем-либо другом, что без этого не попадешь ни в министры, ни в государственные советники, а Тентетников
писал тем самым письмом,
о котором говорят: «
Писала сорока лапой, а не человек».
«Я кругом виновата, милая Наташа, что не
писала к тебе по возвращении домой: по обыкновению, ленилась, а кроме того, были другие причины,
о которых ты сейчас узнаешь.
Главную из них ты знаешь — это (тут три слова были зачеркнуты)… и что иногда не на шутку тревожит меня. Но об этом наговоримся при свидании.
Добрые и умные люди
написали много книг
о том, как надобно жить на свете, чтобы всем было хорошо; и тут самое
главное, — говорят они, — в том, чтобы мастерские завести по новому порядку.
О Достоевском я
написал книгу
главным образом под влиянием размышлений
о «Легенде
о Великом Инквизиторе», которой придавал исключительное значение.
Я не хочу
писать воспоминаний
о событиях жизни моей эпохи, не такова моя
главная цель.
Русские много и часто несправедливо
писали о разложении Запада, имея в виду,
главным образом, антихристианский Запад.
Шаховской в своем «Деле об устройстве
о. Сахалина»
писал, между прочим: «Немалыми затруднениями к беспрепятственному заключению браков представляют<ся> статейные списки, в которых часто не проставляется вероисповедание и семейное положение, а
главное, неизвестно, произошел ли развод с оставшимся в России супругом; узнать об этом, а тем более исходатайствовать развод через консисторию с
о. Сахалина дело почти невозможное».
— Пока ничего особенного, Иван Семеныч, а
о бунте не слыхал. Просто туляки затеяли переселяться в Оренбургскую губернию,
о чем я уже
писал в свое время
главному заводоуправлению. По моему мнению, явление вполне естественное. Ведь они были пригнаны сюда насильно, как и хохлы.
Батенков привезен в 846-м году в Томск, после 20-летнего заключения в Алексеевском равелине. Одиночество сильно на него подействовало, но здоровье выдержало это тяжелое испытание — он и мыслью теперь начинает освежаться. От времени до времени я имею от него известия. [Тогда же Пущин
писал Я. Д. Казимирскому: «Прошу некоторых подробностей
о Гавриле Степановиче [Батенькове]. Как вы его нашли? Каково его расположение духа? Это
главное: все прочее — вздор». См. дальше письма Пущина к Батенькову.]
…Вы меня спрашиваете
о действии воды. Оставим этот вопрос до свидания. Довольно, что мое здоровье теперь очень хорошо: воды ли, или путешествие это сделали — все равно.
Главное дело в том, что результат удовлетворительный… Если б я к вам
писал официально, я бы только и говорил
о водах, как это делаю в письмах к сестре, но тут эта статья лишняя…
Мое любимое и
главное подразделение людей в то время,
о котором я
пишу, было на людей comme il faut и на comme il ne faut pas.
«Дикая Америка» в Москве, видавшей цыганские таборы и джигитовку казаков, успеха не имела. Я исполнил просьбу и вообще ни строчки не
написал о «Дикой Америке», не хотел обижать знакомого мне антрепренера, отца Я.А. Фейгина, который показался очень симпатичным и милым, а
главное, жаль было оставить голодными на чужой стороне привезенных индейцев.
Он станет на тебя жаловаться, он клеветать на тебя начнет, шептаться будет
о тебе с первым встречным, будет ныть, вечно ныть; письма тебе будет
писать из одной комнаты в другую, в день по два письма, но без тебя все-таки не проживет, а в этом и
главное.
—
Главное, то обидно, — жаловался Глумов, — что все это негодяй Прудентов налгал. Предложи он в ту пору параграф
о разговорах — да я бы обеими руками подписался под ним! Помилуйте! производить разговоры по программе, утвержденной кварталом, да, пожалуй, еще при депутате от квартала — ведь это уж такая"благопристойность", допустивши которую и"Уставов"
писать нет надобности. Параграф первый и единственный — только и всего.
Церковные учители признают нагорную проповедь с заповедью
о непротивлении злу насилием божественным откровением и потому, если они уже раз нашли нужным
писать о моей книге, то, казалось бы, им необходимо было прежде всего ответить на этот
главный пункт обвинения и прямо высказать, признают или не признают они обязательным для христианина учение нагорной проповеди и заповедь
о непротивлении злу насилием, и отвечать не так, как это обыкновенно делается, т. е. сказать, что хотя, с одной стороны, нельзя собственно отрицать, но, с другой стороны, опять-таки нельзя утверждать, тем более, что и т. д., а ответить так же, как поставлен вопрос в моей книге: действительно ли Христос требовал от своих учеников исполнения того, чему он учил в нагорной проповеди, и потому может или не может христианин, оставаясь христианином, идти в суд, участвуя в нем, осуждая людей или ища в нем защиты силой, может или не может христианин, оставаясь христианином, участвовать в управлении, употребляя насилие против своих ближних и самый
главный, всем предстоящий теперь с общей воинской повинностью, вопрос — может или не может христианин, оставаясь христианином, противно прямому указанию Христа обещаться в будущих поступках, прямо противных учению, и, участвуя в военной службе, готовиться к убийству людей или совершать их?
Проповеди
о посте или
о молитве говорить они уже не могут, а всё выйдут к аналою, да экспромту
о лягушке: «как, говорят, ныне некие глаголемые анатомы в светских книгах
о душе лжесвидетельствуют по рассечению лягушки», или «сколь дерзновенно, говорят, ныне некие лжеанатомы по усеченному и электрическою искрою припаленному кошачьему хвосту полагают
о жизни»… а прихожане этим смущались, что в церкви, говорят, сказывает он негожие речи про припаленный кошкин хвост и лягушку; и дошло это вскоре до благочинного; и отцу Ивану экспромту теперь говорить запрещено иначе как по тетрадке, с пропуском благочинного; а они что ни начнут сочинять, — всё опять мимоволыю или от лягушки, или — что уже совсем не идуще — от кошкина хвоста
пишут и,
главное, всё понапрасну, потому что говорить им этого ничего никогда не позволят.
Я теперь знаю, понимаю, Костя, что в нашем деле — все равно, играем мы на сцене или
пишем —
главное не слава, не блеск, не то,
о чем я мечтала, а уменье терпеть.
Конечно, ему
писали из Петербурга, что Эльчанинов приехал туда и с первых же дней начал пользоваться петербургскою жизнью, а
о деревне, кажется, забыл и думать, тем более что познакомился с Наденькой и целые вечера просиживал у ней; кроме того, Сапега знал уже, что и Мановский,
главный враг его, разбит параличом и полумертвый привезен в деревню.
— А
главное,
о чем
пишут? — вдруг заволновался, точно мгновенно вскипевшее молоко, молчаливый страховой агент. — Там — символ символом, это их дело, но мне вовсе не интересно читать про пьяных босяков, про воришек, про… извините, барыни, про разных там проституток и прочее…
А Кишенский не мог указать никаких таких выгод, чтоб они показались Глафире вероятными, и потому прямо
писал: «Не удивляйтесь моему поступку, почему я все это вам довожу: не хочу вам лгать, я действую в этом случае по мстительности, потому что Горданов мне сделал страшные неприятности и защитился такими путями, которых нет на свете презреннее и хуже, а я на это даже не могу намекнуть в печати, потому что, как вы знаете, Горданов всегда умел держаться так, что он ничем не известен и
о нем нет повода говорить; во-вторых, это небезопасно, потому что его протекторы могут меня преследовать, а в-третьих, что самое
главное, наша петербургская печать в этом случае уподобилась тому пастуху в басне, который, шутя, кричал: „волки, волки!“, когда никаких волков не было, и к которому никто не вышел на помощь, когда действительно напал на него волк.
И в первый же вечер, когда граф (еще в первую зиму) пригласил к себе слушать действие какой-то новой двухактной пьесы (которую Вера Самойлова попросила его
написать для нее), студиозус, уже мечтавший тогда
о дороге писателя, позволил себе довольно-таки сильную атаку и на замысел пьесы, и на отдельные лица, и,
главное, на диалог.
Такие наблюдатели, как Тэн и Луи Блан,
писали об английской жизни как раз в эти годы. Второй и тогда еще проживал в Лондоне в качестве эмигранта. К нему я раздобылся рекомендательным письмом, а также к Миллю и к Льюису.
О приобретении целой коллекции таких писем я усердно хлопотал. В Англии они полезнее, чем где-либо. Англичанин вообще не очень приветлив и на иностранца смотрит скорее недоверчиво, но раз вы ему рекомендованы, он окажется куда обязательнее и,
главное, гостеприимнее француза и немца.
Шекспир берет очень недурную в своем роде старинную историю
о том: Avec quelle ruse Amleth qui depuis fut Roy de Dannemarch, vengea la mort de son père Horwendille, occis par Fengon, son frère et autre occurence de son histoire [С какой хитростью Амлет, ставший впоследствии королем Дании, отомстил за смерть своего отца Хорвендилла, убитого его братом Фенгоном, и прочие обстоятельства этого повествования (фр.).], или драму, написанную на эту тему лет 15 прежде его, и
пишет на этот сюжет свою драму, вкладывая совершенно некстати (как это и всегда он делает) в уста
главного действующего лица все свои, казавшиеся ему достойными внимания мысли.
Воротился старший Брук, ездивший в командировку в Харбин.
Главный врач призвал его, рассказал
о письме, которое
написал его брат, и сказал...
Он видел, что Герасим Сергеевич умышленно не поднимал вопроса
о главном — для Николая Герасимовича, конечно, это было
главное — деле,
о котором он
писал в письме,
о предстоящей его женитьбе на Гранпа.
Он более не сомневался в существовании ужасного заговора, который в первую удобную минуту готов вспыхнуть, и
написал свое письмо к великому князю Николаю Павловичу, в надежде предупредить намерения заговорщиков — мысль
о друге была в этом случае его
главною мыслью.
Его мать, игравшая
главную роль в деле похищения его ребенка — ребенка княгини, — продолжал подсказывать ему ревнивый голос, — может, конечно,
написать или рассказать сыну обо всей этой грустной истории, тем более для него интересной, что он близко знал одно из ее действующих лиц — княгиню, был влюблен в нее и хотя благоразумно воздержался, по ее словам, даже и от минутного свиданья с нею наедине, но все еще сохранил
о ней, вероятно, в сердце некоторое воспоминание.