Неточные совпадения
— И, кроме того, Иноков
пишет невозможные стихи, просто, знаете, смешные стихи. Кстати, у меня накопилось несколько аршин стихотворений местных поэтов, — не хотите ли посмотреть? Может быть, найдете что-нибудь для воскресных номеров. Признаюсь, я плохо понимаю новую
поэзию…
Он стал
писать дневник. Полились волны
поэзии, импровизации, полные то нежного умиления и поклонения, то живой, ревнивой страсти и всех ее бурных и горячих воплей, песен, мук, счастья.
— Попробую, начну здесь, на месте действия! — сказал он себе ночью, которую в последний раз проводил под родным кровом, — и сел за письменный стол. — Хоть одну главу
напишу! А потом, вдалеке, когда отодвинусь от этих лиц, от своей страсти, от всех этих драм и комедий, — картина их виднее будет издалека. Даль оденет их в лучи
поэзии; я буду видеть одно чистое создание творчества, одну свою статую, без примеси реальных мелочей… Попробую!..
«Отошлите это в ученое общество, в академию, — говорите вы, — а беседуя с людьми всякого образования,
пишите иначе. Давайте нам чудес,
поэзии, огня, жизни и красок!» Чудес,
поэзии! Я сказал, что их нет, этих чудес: путешествия утратили чудесный характер. Я не сражался со львами и тиграми, не пробовал человеческого мяса. Все подходит под какой-то прозаический уровень.
Я из Англии
писал вам, что чудеса выдохлись, праздничные явления обращаются в будничные, да и сами мы уже развращены ранним и заочным знанием так называемых чудес мира, стыдимся этих чудес, торопливо стараемся разоблачить чудо от всякой
поэзии, боясь, чтоб нас не заподозрили в вере в чудо или в младенческом влечении к нему: мы выросли и оттого предпочитаем скучать и быть скучными.
Чувство изгнано, все замерло, цвета исчезли, остался утомительный, тупой, безвыходный труд современного пролетария, — труд, от которого, по крайней мере, была свободна аристократическая семья Древнего Рима, основанная на рабстве; нет больше ни
поэзии церкви, ни бреда веры, ни упованья рая, даже и стихов к тем порам «не будут больше
писать», по уверению Прудона, зато работа будет «увеличиваться».
«Я не могу еще взять, —
пишет он в том же письме, — те звуки, которые слышатся душе моей, неспособность телесная ограничивает фантазию. Но, черт возьми! Я поэт,
поэзия мне подсказывает истину там, где бы я ее не понял холодным рассуждением. Вот философия откровения».
Интересна попытка Гёте
написать о себе, озаглавив книгу «
Поэзия и правда моей жизни».
Гёте
написал книгу о себе под замечательным заглавием «
Поэзия и правда моей жизни».
— Прежде, — продолжал Петр Михайлыч, — для
поэзии брали предметы как-то возвышеннее: Державин, например,
писал оду «Бог», воспевал императрицу, героев, их подвиги, а нынче дались эти женские глазки да ножки… Помилуйте, что это такое?
— Не слушайте Петра Иваныча: рассуждайте с ним о политике, об агрономии, о чем хотите, только не о
поэзии. Он вам никогда об этом правды не скажет. Вас оценит публика — вы увидите… Так будете
писать?
Потом я несколько охладел к его перу; повести с направлением, которые он всё
писал в последнее время, мне уже не так понравились, как первые, первоначальные его создания, в которых было столько непосредственной
поэзии; а самые последние сочинения его так даже вовсе мне не нравились.
— А вот когда
напишете это слово кому-нибудь в стихах, тогда ваша
поэзия начнется, настоящим поэтом будете!
Август покровительствовал
поэзии потому, что сам
писал трагедии; и тем не менее его время было золотым веком римской литературы.
Я постоянно участвовал небольшими статейками в «Московском вестнике», и в 1830 году, когда журналисты, прежде поклонявшиеся Пушкину, стали бессовестно нападать на него, я
написал письмо к Погодину о значении
поэзии Пушкина и напечатал в его журнале.
Так хорошо умел Белинский понять Кольцова еще в то время, когда прасол-поэт не
написал лучших произведений своих. Лучшие пьесы из напечатанных тогда были: «Песня пахаря», «Удалец» и «Крестьянская пирушка». И по этим-то пьесам, преимущественно, умел знаменитый критик наш определить существенный характер и особенности самородной
поэзии Кольцова.
Блажен!.. Его душа всегда полна
Поэзией природы, звуков чистых;
Он не успеет вычерпать до дна
Сосуд надежд; в его кудрях волнистых
Не выглянет до время седина;
Он, в двадцать лет желающий чего-то,
Не будет вечной одержим зевотой,
И в тридцать лет не кинет край родной
С больною грудью и больной душой,
И не решится от одной лишь скуки
Писать стихи, марать в чернилах руки...
«Чего хотеть, чего желать? —
пишет Толстой в «Люцерне». — Вот она, со всех сторон обступает тебя красота и
поэзия. Вдыхай ее в себя широкими, полными глотками, насколько у тебя есть силы, наслаждайся, чего тебе еще надо! Все твое, все благо!»
И тогда бы всю жизнь он много и упорно
писал бы о счастье и
поэзии семейной жизни, — желанной и недостигнутой.
Но доноса я
писать боялся и все пребывал в нерешительности, как вдруг я сам был позван непосредственно к самому губернатору, и тот меня спрашивает наедине про такую
поэзию: знаю ли я песню: «Колысь було на Украинi добре було жiтi?» Я отвечаю...