Неточные совпадения
Переодевшись без торопливости (он никогда не торопился и не терял самообладания), Вронский
велел ехать к баракам. От бараков ему уже были видны море экипажей, пешеходов, солдат, окружавших гипподром, и кипящие народом беседки. Шли, вероятно, вторые скачки, потому что
в то время, как он входил
в барак, он слышал звонок. Подходя к
конюшне, он встретился с белоногим рыжим Гладиатором Махотина, которого
в оранжевой с синим попоне с кажущимися огромными, отороченными синим ушами
вели на гипподром.
Неожиданный поступок Павла Петровича запугал всех людей
в доме, а ее больше всех; один Прокофьич не смутился и толковал, что и
в его время господа дирывались, «только благородные господа между собою, а этаких прощелыг они бы за грубость на
конюшне отодрать
велели».
Ведя за собою Малек-Аделя
в поводу, он направился большими шагами к
конюшне.
Тогда Чертопханов
повел его
в конюшню.
Справедливее следует исключить каких-нибудь временщиков, фаворитов и фавориток, барских барынь, наушников; но, во-первых, они составляют исключение, это — Клейнмихели
конюшни, Бенкендорфы от погреба, Перекусихины
в затрапезном платье, Помпадур на босую ногу; сверх того, они-то и
ведут себя всех лучше, напиваются только ночью и платья своего не закладывают
в питейный дом.
Дальнейших последствий стычки эти не имели. Во-первых, не за что было ухватиться, а во-вторых, Аннушку ограждала общая любовь дворовых. Нельзя же было
вести ее на
конюшню за то, что она учила рабов с благодарностью принимать от господ раны! Если бы
в самом-то деле по ее сталось, тогда бы и разговор совсем другой был. Но то-то вот и есть: на словах: «повинуйтесь! да благодарите!» — а на деле… Держи карман! могут они что-нибудь чувствовать… хамы! Легонько его поучишь, а он уж зубы на тебя точит!
— Разумеется. Ты у тетеньки
в гостях и, стало быть, должен
вести себя прилично. Не след тебе по
конюшням бегать. Сидел бы с нами или
в саду бы погулял — ничего бы и не было. И вперед этого никогда не делай. Тетенька слишком добра, а я на ее месте поставила бы тебя на коленки, и дело с концом. И я бы не заступилась, а сказала бы: за дело!
Поначалу, как его
в старосты определили, только, бывало, и видишь: идет Федот и бабу с мешочком с колосьями или с пушниной на
конюшню ведет.
Жизнь нашего двора шла тихо, раз заведенным порядком. Мой старший брат был на два с половиной года старше меня, с младшим мы были погодки. От этого у нас с младшим братом установилась, естественно, большая близость. Вставали мы очень рано, когда оба дома еще крепко спали. Только
в конюшне конюхи чистили лошадей и выводили их к колодцу. Иногда нам давали
вести их
в поводу, и это доверие очень подымало нас
в собственном мнении.
— Экипаж на житный двор, а лошадей
в конюшню! Тройку рабочих пусть выведут пока из стойл и поставят под сараем, к решетке. Они смирны, им ничего не сделается. А мы пойдемте
в комнаты, — обратилась она к ожидавшим ее девушкам и, взяв за руки Лизу и Женни,
повела их на крыльцо. — Ах, и забыла совсем! — сказала игуменья, остановясь на верхней ступеньке. — Никитушка! винца ведь не пьешь, кажется?
Повели меня
в контору к немцу-управителю судить, и он рассудил, чтобы меня как можно жесточе выпороть и потом с
конюшни долой и
в аглицкий сад для дорожки молотком камешки бить…
— Жалеть его нечего! — резко отозвался Николай, оборачиваясь
в дверях. — Если бы такую выходку с браслетом и письмом позволил себе человек нашего круга, то князь Василий послал бы ему вызов. А если бы он этого не сделал, то сделал бы я. А
в прежнее время я бы просто
велел отвести его на
конюшню и наказать розгами. Завтра, Василий Львович, ты подожди меня
в своей канцелярии, я сообщу тебе по телефону.
Впрочем, рассуждая глубже, можно заметить, что это так и должно быть; вне дома, то есть на
конюшне и на гумне, Карп Кондратьич
вел войну, был полководцем и наносил врагу наибольшее число ударов; врагами его, разумеется, являлись непокорные крамольники — лень, несовершенная преданность его интересам, несовершенное посвящение себя четверке гнедых и другие преступления;
в зале своей, напротив, Карп Кондратьич находил рыхлые объятия верной супруги и милое чело дочери для поцелуя; он снимал с себя тяжелый панцирь помещичьих забот и становился не то чтобы добрым человеком, а добрым Карпом Кондратьичем.
Иногда узкая и крутая лестница
вела из сеней
в терем; кругом дома строились погреба,
конюшни, клети и бани.
Первым делом шулера, которые
повели умелую атаку — сначала проигрывая мелкие суммы, а потом выигрывая тысячи… Втравили
в беговую охоту, он завел рысистую
конюшню, но призов выигрывал мало… Огромный дом у храма Христа Спасителя и другие дома отца были им спущены, векселя выкуплены за бесценок должниками, и
в конце концов он трепался около ипподрома
в довольно поношенном костюме, а потом смылся с горизонта, безумно и зло разбросав миллион
в самых последних притонах столицы.
Вместо того, чтобы оскорбиться, что его считают образцовым секуном, одичавший князь выслушал Коробочку, только слегка шевеля бровями, и
велел ей ехать со своим Федькою Лапотком к
конюшне. Больно высекли Лапотка, подняли оттрезвоненного и посадили
в уголок у двери.
— Я тебе расскажу эту штуку, дядя… слушай… вчера барин разгневался на Олешку Шушерина и приказал ему влепить 25 палок;
повели Олешку на
конюшню — сам приказчик и стал его бить; 25 раз ударил да и говорит: это за барина — а вот за меня — и занес руку: Вадим всё это время стоял поодаль,
в углу: брови его сходились и расходились. —
В один миг он подскочил к приказчику и сшиб его на землю одним ударом. На губах его клубилась пена от бешенства, он хотел что-то вымолвить — и не мог.
Дорогой он рассказывал мне о Кавказе, о жизни помещиков-грузин, о их забавах и отношении к крестьянам. Его рассказы были интересны, своеобразно красивы, но рисовали предо мной рассказчика крайне нелестно для него. Рассказывает он, например, такой случай: К одному богатому князю съехались соседи на пирушку; пили вино, ели чурек и шашлык, ели лаваш и пилав, и потом князь
повёл гостей
в конюшню. Оседлали коней.
На одной станции его выгрузили из вагона и долго
вели незнакомой дорогой, среди просторных, голых осенних полей, мимо деревень, пока не привели
в незнакомую
конюшню и не заперли отдельно, вдали от других лошадей.
Ну, ну, ну,
веди лошадей-то твоих», — ворчал Трофим (человек не злой, но любивший припугнуть форейтора Сидорку), уводя
в конюшню четверку вспаренных коней.
Между тем из
конюшни выпрыгнул солдат, послышался стук копыт, наконец показался другой,
в белом балахоне, с черными огромными усами,
ведя за узду вздрагивавшую и пугавшуюся лошадь, которая, вдруг подняв голову, чуть не подняла вверх присевшего к земле солдата вместе с его усами. «Ну ж, ну! Аграфена Ивановна!» — говорил он, подводя ее под крыльцо.
Они пошли
в конюшню. Бауакас сейчас же промеж других двадцати лошадей показал на свою. Потом судья вызвал калеку
в конюшню и тоже
велел ему указать на лошадь. Калека признал лошадь и показал ее. Тогда судья сел на свое место и сказал Бауакасу...
Князь Алексей Юрьич за то на него разгневался и тут же, на поле, изволил его из своих рук выпороть, да уж так распалился, что и на
конюшне еще
велел пятьсот кошек ему влепить и даже согнал его со своих княжих очей:
велел управляющим быть
в низовой вотчине…
Миновались расправы на
конюшне — кошки
велел в кучу собрать и сжечь при себе…
— Ну, смотри, Фелицата, — так звали приживалку, принесшую
весть о сватовстве Глеба Алексеевича Салтыкова за Дашутку-звереныша, — если ты соврала и такой несуразный поклеп взвела на моего Глебушку, не видать тебе моего дома как ушей своих,
в три шеи
велю гнать тебя не только от ворот моих, но даже с площади. А на глаза мне и не думай после этого показываться, на
конюшне запорю, хотя это у меня и не
в обычае.
Въехав на задний двор, где находились избы для помещения ратников и ворота на который никогда, и даже ночью, не затворялись и никем не оберегались, он разнуздал коня,
поводил его, поставил
в конюшню и уже хотел идти уснуть несколько часов перед тем, как идти с докладом об исполненном поручении к Григорию Лукьяновичу, уже тоже спавшему, по его предположению, так как был уже первый час ночи, как вдруг легкий скрип по снегу чьих-то шагов на соседнем, главном дворе, отделенном от заднего тонким невысоким забором, привлек его внимание.
Слышно было вскоре, что
в Рыбачьей слободе умерла какая-то сумасшедшая цыганка и что ее товарищ ускакал бог
весть куда, на кровном коне, которого украл с бывшей
конюшни Бирона.
— Погоди, ужо, я с тобой на
конюшне велю расправиться… — глухо проворчала она и вышла, так сильно хлопнув дверью, что даже умирающая испуганно
повела взором
в сторону ушедшей.
Изумленный начальник звал Кувыркова по имени, но Кувырков его не слушал: он едва стоял на ногах; едва переводил дыхание; но все-таки прямо отправился во двор к каретному сараю. Начальник послал за ним лакея. Алексей Кирилович не слушал, что ему говорили, и только отпырхивался. Дворники собрались, толкуют, судят, рядят, что это такое с человеком поделалось? Лакей побежал за городовым, а кучер отпрег лошадь и
повел ее
в конюшню.
— Вот так чисто, — сказал Степан Иванович, кладя
в карман бумагу, — а теперь, — добавил он, обращаясь к людям, — сведите этих панычей на
конюшню и
велите их там добре выпороть.