Неточные совпадения
— Хоть бы ты карету
велел запрячь! Нет, и потом слышу: «Постойте!» Ну, думаю, сжалились. Смотрю, посадили к нему
толстого Немца и повезли… И бантики мои пропали!..
«Кого они хотят
вести за собой в стране, где даже Лев
Толстой оказался одиноким и бессильным…»
Два дородных жандарма
вели рубаку, их сопровождал
толстый офицер; старичок, собирая осколки тарелок, рассказывал ворчливо...
Дядя Яков действительно
вел себя не совсем обычно. Он не заходил в дом, здоровался с Климом рассеянно и как с незнакомым; он шагал по двору, как по улице, и, высоко подняв голову, выпятив кадык, украшенный седой щетиной, смотрел в окна глазами чужого. Выходил он из флигеля почти всегда в полдень, в жаркие часы, возвращался к вечеру, задумчиво склонив голову, сунув руки в карманы
толстых брюк цвета верблюжьей шерсти.
Пониже дачи Варавки жил доктор Любомудров; в праздники, тотчас же после обеда, он усаживался к столу с учителем, опекуном Алины и
толстой женой своей. Все трое мужчин
вели себя тихо, а докторша возглашала резким голосом...
Следствие
вел провинциальный чиновник, мудрец весьма оригинальной внешности, высокий, сутулый, с большой тяжелой головой, в клочьях седых волос, встрепанных, точно после драки, его высокий лоб, разлинованный морщинами, мрачно украшали густейшие серебряные брови, прикрывая глаза цвета ржавого железа, горбатый, ястребиный нос прятался в плотные и
толстые, точно литые, усы, седой волос усов очень заметно пожелтел от дыма табака. Он похож был на военного в чине не ниже полковника.
Да вот лучше: когда увидите на дворе большой шест с перепелом и выйдет навстречу вам
толстая баба в зеленой юбке (он, не мешает сказать,
ведет жизнь холостую), то это его двор.
Он пишет «Три разговора», в которых есть скрытая полемика с Л.
Толстым, и к ним прилагается «
Повесть об антихристе».
Лихонин говорил правду. В свои студенческие годы и позднее, будучи оставленным при университете, Ярченко
вел самую шалую и легкомысленную жизнь. Во всех трактирах, кафешантанах и других увеселительных местах хорошо знали его маленькую,
толстую, кругленькую фигурку, его румяные, отдувшиеся, как у раскрашенного амура, щеки и блестящие, влажные, добрые глаза, помнили его торопливый, захлебывающийся говор и визгливый смех.
— Да, но должны же существовать какие-нибудь клапаны для общественных страстей? — важно заметил Борис Собашников, высокий, немного надменный и манерный молодой человек, которому короткий китель, едва прикрывавший
толстый зад, модные, кавалерийского фасона брюки, пенсне на широкой черной ленте и фуражка прусского образца придавали фатоватый вид. — Неужели порядочнее пользоваться ласками своей горничной или
вести за углом интригу с чужой женой? Что я могу поделать, если мне необходима женщина!
И все эти Генриетты Лошади, Катьки
Толстые, Лельки Хорьки и другие женщины, всегда наивные и глупые, часто трогательные и забавные, в большинстве случаев обманутые и исковерканные дети, разошлись в большом городе, рассосались в нем. Из них народился новый слой общества слой гулящих уличных проституток-одиночек. И об их жизни, такой же жалкой и нелепой, но окрашенной другими интересами и обычаями, расскажет когда-нибудь автор этой
повести, которую он все-таки посвящает юношеству и матерям.
Кроме того, ни для кого не было тайной, что из шестидесяти тысяч, которые Эмма Эдуардовна должна была уплатить прежней хозяйке за фирму и за имущество, треть принадлежала Кербешу, который давно уже
вел с
толстой экономкой полудружеские, полуделовые отношения.
Оставаясь почти целые дни один-одинешенек, он передумал и перемечтал обо всем; наконец, чтобы чем-нибудь себя занять, вздумал сочинять
повесть и для этого сшил себе
толстую тетрадь и прямо на ней написал заглавие своему произведению: «Чугунное кольцо».
Он с приятной улыбкой узнаёт, что
повесть кончена и что следующий номер книжки, таким образом, обеспечен в главном отделе, и удивляется, как это я мог хоть что-нибудь кончить,и при этом премило острит. Затем идет к своему железному сундуку, чтоб выдать мне обещанные пятьдесят рублей, а мне между тем протягивает другой, враждебный,
толстый журнал и указывает на несколько строк в отделе критики, где говорится два слова и о последней моей
повести.
В этот вечер он не пошел в собрание, а достал из ящика
толстую разлинованную тетрадь, исписанную мелким неровным почерком, и писал до глубокой ночи. Это была третья, по счету, сочиняемая Ромашовым
повесть, под заглавием: «Последний роковой дебют». Подпоручик сам стыдился своих литературных занятий и никому в мире ни за что не признался бы в них.
«Казаки.
Повесть. Сочинение графа
Толстого», — прочитал он на обложке.
Ее постоянно окружали офицеры дивизии, стоявшей в городе, по вечерам у нее играли на пианино и скрипке, на гитарах, танцевали и пели. Чаще других около нее вертелся на коротеньких ножках майор Олесов,
толстый, краснорожий, седой и сальный, точно машинист с парохода. Он хорошо играл на гитаре и
вел себя, как покорный, преданный слуга дамы.
Клест идет в западню спокойно и солидно; поползень, неведомая, ни на кого не похожая птица, долго сидит перед сетью,
поводя длинным носом, опираясь на
толстый хвост; он бегает по стволам деревьев, как дятел, всегда сопровождая синиц.
Пред глазами плачущей старушки в широко распахнувшуюся калитку влез с непокрытою курчавою головою дьякон Ахилла. Он в коротком
толстом казакине и широких шароварах, нагружен какими-то мешками и
ведет за собой пару лошадей, из которых на каждой громоздится большой и тяжелый вьюк. Наталья Николаевна молча смотрела, как Ахилла ввел на двор своих лошадей, сбросив на землю вьюки, и, возвратившись к калитке, запер ее твердою хозяйскою рукой и положил ключ к себе в шаровары.
Но страшное однообразие убивает московские гулянья: как было в прошлом году, так в нынешнем и в будущем; как тогда с вами встретился
толстый купец в великолепном кафтане с чернозубой женой, увешанной всякими драгоценными каменьями, так и нынче непременно встретится — только кафтан постарше, борода побелее, зубы у жены почернее, — а все встретится; как тогда встретился хват с убийственными усами и в шутовском сюртуке, так и нынче встретится, несколько исхудалый; как тогда водили на гулянье подагрика, покрытого нюхательным табаком, так и нынче его
поведут…
Так наступила зима и прошли святки. В нашей жизни никаких особенных перемен не случилось, и мы так же скучали. Я опять писал
повесть для
толстого журнала и опять мучился. Раз вечером сижу, работаю, вдруг отворяется дверь, и Пепко вводит какого-то низенького старичка с окладистой седой бородой.
На другой день, когда старуха переменяла на ней белье, она отдала ей другой
толстый пакет и
велела его бросить завтра в ящик.
Возвратясь домой, Елена
велела своей горничной собираться и укладываться: ей сделался почти противен воздух в доме князя. Часам к восьми вечера все было уложено. Сборы Елены между тем обратили внимание
толстого метрдотеля княжеского, старика очень неглупого, и длинновязого выездного лакея, малого тоже довольно смышленого, сидевших, по обыкновению, в огромной передней и игравших в шашки.
Рославлев и Рено вышли из кафе и пустились по Ганд-Газу, узкой улице, ведущей в предместье, или, лучше сказать, в ту часть города, которая находится между укрепленным валом и внутреннею стеною Данцига. Они остановились у высокого дома с небольшими окнами. Рено застучал тяжелой скобою; через полминуты дверь заскрипела на своих
толстых петлях, и они вошли в темные сени, где тюремный страж, в полувоинственном наряде, отвесив жандарму низкой поклон,
повел их вверх по крутой лестнице.
Не доходя до Казанского моста, Зарецкой сошел с бульвара и, пройдя несколько шагов вдоль левой стороны улицы,
повел за собою Рославлева, по крутой лестнице, во второй этаж довольно опрятного дома. В передней сидел за дубовым прилавком
толстый немец. Они отдали ему свои шляпы.
— Александра Павловна
велели вас благодарить и за особенное удовольствие себе поставляют, — возразил Константин Диомидыч, приятно раскланиваясь на все стороны и прикасаясь
толстой, но белой ручкой с ногтями, остриженными треугольником, к превосходно причесанным волосам.
Евсеич свил мне две лесы, волос в двадцать каждую, навязал
толстые крючки, привязал лесы к крепким удилищам и, взяв еще свою удочку,
повел меня в сад на свое секретное место, которое он называл «золотым местечком».
Это вышло уж очень грубо, так что ему даже стало жаль ее. На его сердитом, утомленном лице она прочла ненависть, жалость, досаду на себя и вдруг пала духом. Она поняла, что пересолила,
вела себя слишком развязно, и, опечаленная, чувствуя себя тяжелой,
толстой, грубой и пьяною, села в первый попавшийся пустой экипаж вместе с Ачмиановым. Лаевский сел с Кирилиным, зоолог с Самойленком, дьякон с дамами, и поезд тронулся.
— Что я вам за голубушка… — ворчала долговязая и
толстая девица, оставаясь по-прежнему в дверях. — Вот мамынька
велит, так и принесу…
Дорога расходилась: одна ветвь сворачивала под прямым углом влево, к Москве, что и значилось на тонкой дощечке, прибитой к
толстому вертикальному столбу; другая
вела вправо, к парку со многими увеселительными заведениями, что опять-таки указывалось перстообразною дощечкой.
— Не смею: мне жена не
велит ужинать… говорит: вредно… Она боится, что я умру. Ха… ха… ха… — засмеялся Иван Кузьмич. — А я не боюсь… я хоть сейчас — умру; не хочу я жить, а хочу умереть. Поцелуй меня,
толстой.
Жизнь его была загадочна: подростком лет пятнадцати он вдруг исчез куда-то и лет пять пропадал, не давая о себе никаких
вестей отцу, матери и сестре, потом вдруг был прислан из губернии этапным порядком, полубольной, без правого глаза на темном и сухом лице, с выбитыми зубами и с котомкой на спине, а в котомке две
толстые, в кожаных переплетах, книги, одна — «Об изобретателях вещей», а другая — «Краткое всемирное позорище, или Малый феатрон».
Толстая барыня. Вы не заботьтесь: я слежу, я взялась следить и строго исполняю свою обязанность. Сергей Иваныч, вы не
ведете?
Толстая барыня. Вы не
ведите, но и не противьтесь. (К Леониду Федоровичу.) Я знаю эти опыты. Я сама их делала. Я, бывало, чувствую истечение, и как только почувствую…
Правда, воздух был зноен, и все общество, старики, старухи и дети, пошли гулять в тех же платьях, какие на них были, радуясь прохладе; правда, Наташа шла с открытой шеей и с голыми руками, в самых тоненьких башмачках; правда, было немного смешно смотреть на румяного, полного, пышущего здоровьем Шатова, который,
ведя под руку девушку, в своем
толстом сюртуке и
толстых калошах, потел и пыхтел, походил на какого-то медведя, у которого вдобавок ко всему, торчали из ушей клочья хлопчатой бумаги…
На другой день утром Тит, Настасья и двое лакеев валялись в ногах у Марьи Валериановны, утирая слезы и умоляя ее спасти их. Столыгин
велел им или привести барыню с сыном, или готовиться в смирительный дом и потом на поселение. Седой и
толстый Тит ревел, как ребенок, приговаривая...
Потом управляющий
велел позвать какого-то Матюшку; привели молодого человека с завязанными руками, босого, в сером кафтане из очень
толстого сукна.
Улан слушал внимательно рассказ о мошенниках, но в конце его встал и
велел потихоньку подать карты.
Толстый помещик первый высказался.
Тогда мачеха
велела выдолбить колоду тутового [На тутовом дереве растут ягоды — похожи на малину, а лист похож на березовый; этим листом кормят шелковичных червей. (Примеч. Л. Н.
Толстого.)] дерева, заделала туда царевну и пустила ее по морю.
Обыкновенно «идея» романа, закрепленная этим эпиграфом, понимается так, как высказывает ее, например, биограф
Толстого П. И. Бирюков: «Общая идея романа выражает мысль о непреложности высшего нравственного закона, преступление против которого неминуемо
ведет к гибели, но судьей этого преступления и преступника не может быть человек».
И вдруг — вдруг я увидел: лицо
Толстого нетерпеливо и почти страдальчески сморщилось, как будто ему нечем стало дышать. Он
повел плечами и тихо воскликнул...
Душа зверя близка и родна
Толстому. Он любит ее за переполняющую ее силу жизни. Но глубокая пропасть отделяет для него душу зверя от души человека… Та самая форма силы жизни, которая в звере законна, прекрасна и
ведет к усилению жизни, — в человеке становится низменною, отвратительною и, как гнилостное бродило, разрушает и умерщвляет жизнь.
Есть у
Толстого одна большая
повесть такого рода: «Ходите в свете, пока есть свет».
Хозяин усадил нас на почетное место и
велел подать угощение. Та женщина, которая шила около ребенка, постелила на кан суконное одеяло с неудачно разрисованным на нем тигром и поставила низенький резной столик на маленьких ножках, а другая женщина принесла на берестяном подносе сухую рыбу, пресные мучные лепешки, рыбий жир с кабаньим салом и ягоды, граненые стаканы из
толстого стекла и чайник с дешевым кирпичным чаем.
Матрос с тесаком бросался на
толстого буржуя без лица и, присев на корточки, тукал его по голове, и он рассыпался лучинками. Надежда Александровна, сияя лучеметными прожекторами глаз, быстро и однообразно твердила: «Расстрелять! Расстрелять!» Лежал, раскинув руки, задушенный генерал, и это был вовсе не генерал, а мама, со спокойным, странным без очков лицом. И молодая женщина с накрашенными губами тянула в нос: «Мой муж пропал без
вести, — уж два месяца от него нет писем».
Будь у этой
толстой, чувственной девчонки в голове мозг, а не сенная труха, она бы знала, как ей себя
вести и как оградить сколько-нибудь свои права.
А беллетристика второй половины 50-х годов очень сильно увлекала меня. Тогда именно я знакомился с новыми вещами
Толстого, накидываясь в журналах и на все, что печатал Тургенев. Тогда даже в корпорации"Рутения"я делал реферат о"Рудине". Такие
повести, как"Ася","Первая любовь", а главное,"Дворянское гнездо"и"Накануне", следовали одна за другой и питали во мне все возраставшее чисто литературное направление.
Кроме денежных средств, важно было и то, с какими силами собрался я поднимать старый журнал, который и под редакцией таких известных писателей, как Дружинин и Писемский, не привлекал к себе большой публики. Дружинин был известный критик, а Писемский — крупный беллетрист. За время их редакторства в журнале были напечатаны, кроме их статей,
повестей и рассказов, и такие вещи, как «Три смерти»
Толстого, «Первая любовь» Тургенева, сцены Щедрина и «Горькая судьбина» Писемского.
В романе мы видим отражение глубочайшей душевной сущности
Толстого, — его непоколебимую веру в то, что жизнь по существу своему светла и радостна, что она твердою рукою
ведет человека к счастью и гармонии и что человек сам виноват, если не следует ее призывам.
Толстая тетрадь [Речь идет о дневнике, который
вели двоюродные сестры Петровы (в романе они родные сестры Ратниковы) и который одна из сестер принесла Вересаеву.] в черной клеенчатой обложке с красным обрезом. На самой первой странице, той, которая плохо отстает от обложки и которую обыкновенно оставляют пустою, написано...