Неточные совпадения
Городничий (тихо, Добчинскому).Слушайте: вы побегите, да бегом, во все лопатки, и снесите две записки: одну в богоугодное заведение Землянике, а
другую жене. (Хлестакову.)Осмелюсь ли я попросить позволения написать в вашем присутствии одну строчку
к жене, чтоб она приготовилась
к принятию почтенного
гостя?
— Уж будто вы не знаете,
Как ссоры деревенские
Выходят?
К муженьку
Сестра
гостить приехала,
У ней коты разбилися.
«Дай башмаки Оленушке,
Жена!» — сказал Филипп.
А я не вдруг ответила.
Корчагу подымала я,
Такая тяга: вымолвить
Я слова не могла.
Филипп Ильич прогневался,
Пождал, пока поставила
Корчагу на шесток,
Да хлоп меня в висок!
«Ну, благо ты приехала,
И так походишь!» — молвила
Другая, незамужняя
Филиппова сестра.
Княгиня Бетси, не дождавшись конца последнего акта, уехала из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай в большой гостиной, как уж одна за
другою стали подъезжать кареты
к ее огромному дому на Большой Морской.
Гости выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.
Кроме того, Варенька, заграничная приятельница Кити, исполнила свое обещание приехать
к ней, когда Кити будет замужем, и
гостила у своего
друга.
Анна приехала
к княгине Тверской раньше
других гостей.
— Нет, никакого Воробья я не приписывал, — сказал Собакевич и отошел
к другим гостям.
Губернаторша, сказав два-три слова, наконец отошла с дочерью в
другой конец залы
к другим гостям, а Чичиков все еще стоял неподвижно на одном и том же месте, как человек, который весело вышел на улицу, с тем чтобы прогуляться, с глазами, расположенными глядеть на все, и вдруг неподвижно остановился, вспомнив, что он позабыл что-то и уж тогда глупее ничего не может быть такого человека: вмиг беззаботное выражение слетает с лица его; он силится припомнить, что позабыл он, — не платок ли? но платок в кармане; не деньги ли? но деньги тоже в кармане, все, кажется, при нем, а между тем какой-то неведомый дух шепчет ему в уши, что он позабыл что-то.
Впрочем, ради дочери прощалось многое отцу, и мир у них держался до тех пор, покуда не приехали
гостить к генералу родственницы, графиня Болдырева и княжна Юзякина: одна — вдова,
другая — старая девка, обе фрейлины прежних времен, обе болтуньи, обе сплетницы, не весьма обворожительные любезностью своей, но, однако же, имевшие значительные связи в Петербурге, и перед которыми генерал немножко даже подличал.
— Я давненько не вижу
гостей, — сказал он, — да, признаться сказать, в них мало вижу проку. Завели пренеприличный обычай ездить
друг к другу, а в хозяйстве-то упущения… да и лошадей их корми сеном! Я давно уж отобедал, а кухня у меня низкая, прескверная, и труба-то совсем развалилась: начнешь топить, еще пожару наделаешь.
Мое! — сказал Евгений грозно,
И шайка вся сокрылась вдруг;
Осталася во тьме морозной
Младая дева с ним сам-друг;
Онегин тихо увлекает
Татьяну в угол и слагает
Ее на шаткую скамью
И клонит голову свою
К ней на плечо; вдруг Ольга входит,
За нею Ленский; свет блеснул,
Онегин руку замахнул,
И дико он очами бродит,
И незваных
гостей бранит;
Татьяна чуть жива лежит.
И я, в закон себе вменяя
Страстей единый произвол,
С толпою чувства разделяя,
Я музу резвую привел
На шум пиров и буйных споров,
Грозы полуночных дозоров;
И
к ним в безумные пиры
Она несла свои дары
И как вакханочка резвилась,
За чашей пела для
гостей,
И молодежь минувших дней
За нею буйно волочилась,
А я гордился меж
друзейПодругой ветреной моей.
На этот раз ему удалось добраться почти
к руке девушки, державшей угол страницы; здесь он застрял на слове «смотри», с сомнением остановился, ожидая нового шквала, и действительно едва избег неприятности, так как Ассоль уже воскликнула: «Опять жучишка… дурак!..» — и хотела решительно сдуть
гостя в траву, но вдруг случайный переход взгляда от одной крыши
к другой открыл ей на синей морской щели уличного пространства белый корабль с алыми парусами.
Те же и множество
других гостей. Между прочими Загорецкий. Мужчины являются, шаркают, отходят в сторону, кочуют из комнаты в комнату и проч. София от себя выходит, все
к ней навстречу.
— Вот вы пишете: «Двух станов не боец» — я не имею желания быть даже и «случайным
гостем» ни одного из них», — позиция совершенно невозможная в наше время! Запись эта противоречит
другой, где вы рисуете симпатичнейший образ старика Козлова, восхищаясь его знанием России, любовью
к ней. Любовь, как вера, без дел — мертва!
Теперь его поглотила любимая мысль: он думал о маленькой колонии
друзей, которые поселятся в деревеньках и фермах, в пятнадцати или двадцати верстах вокруг его деревни, как попеременно будут каждый день съезжаться
друг к другу в
гости, обедать, ужинать, танцевать; ему видятся всё ясные дни, ясные лица, без забот и морщин, смеющиеся, круглые, с ярким румянцем, с двойным подбородком и неувядающим аппетитом; будет вечное лето, вечное веселье, сладкая еда да сладкая лень…
Захар на всех
других господ и
гостей, приходивших
к Обломову, смотрел несколько свысока и служил им, подавал чай и прочее с каким-то снисхождением, как будто давал им чувствовать честь, которою они пользуются, находясь у его барина. Отказывал им грубовато: «Барин-де почивает», — говорил он, надменно оглядывая пришедшего с ног до головы.
— Я скоро опомнилась и стала отвечать на поздравления, на приветствия, хотела подойти
к maman, но взглянула на нее, и… мне страшно стало: подошла
к теткам, но обе они сказали что-то вскользь и отошли. Ельнин из угла следил за мной такими глазами, что я ушла в
другую комнату. Maman, не простясь, ушла после
гостей к себе. Надежда Васильевна, прощаясь, покачала головой, а у Анны Васильевны на глазах были слезы…
Он старался растолкать
гостя, но тот храпел. Яков сходил за Кузьмой, и вдвоем часа четыре употребили на то, чтоб довести Опенкина домой, на противоположный конец города. Так, сдав его на руки кухарке, они сами на
другой день
к обеду только вернулись домой.
Вдруг из дверей явились, один за
другим, двенадцать слуг, по числу
гостей; каждый нес обеими руками чашку с чаем, но без блюдечка. Подойдя
к гостю, слуга ловко падал на колени, кланялся, ставил чашку на пол, за неимением столов и никакой мебели в комнатах, вставал, кланялся и уходил. Ужасно неловко было тянуться со стула
к полу в нашем платье. Я протягивал то одну, то
другую руку и насилу достал. Чай отличный, как желтый китайский. Он густ, крепок и ароматен, только без сахару.
Наконец мы, более или менее, видели четыре нации, составляющие почти весь крайний восток. С одними имели ежедневные и важные сношения, с
другими познакомились поверхностно, у третьих были в
гостях, на четвертых мимоходом взглянули. Все четыре народа принадлежат
к одному семейству если не по происхождению, как уверяют некоторые, производя, например, японцев от курильцев, то по воспитанию, этому второму рождению, по культуре, потом по нравам, обычаям, отчасти языку, вере, одежде и т. д.
Голландский доктор настаивал, чтоб мы непременно посетили его на
другой день, и объявил, что сам поедет проводить нас миль за десять и завезет в
гости к приятелю своему, фермеру.
Но была ли это вполне тогдашняя беседа, или он присовокупил
к ней в записке своей и из прежних бесед с учителем своим, этого уже я не могу решить,
к тому же вся речь старца в записке этой ведется как бы беспрерывно, словно как бы он излагал жизнь свою в виде повести, обращаясь
к друзьям своим, тогда как, без сомнения, по последовавшим рассказам, на деле происходило несколько иначе, ибо велась беседа в тот вечер общая, и хотя
гости хозяина своего мало перебивали, но все же говорили и от себя, вмешиваясь в разговор, может быть, даже и от себя поведали и рассказали что-либо,
к тому же и беспрерывности такой в повествовании сем быть не могло, ибо старец иногда задыхался, терял голос и даже ложился отдохнуть на постель свою, хотя и не засыпал, а
гости не покидали мест своих.
К этому дню
к нам съехались
гости не только из нашего губернского города, но и из некоторых
других городов России, а наконец, из Москвы и из Петербурга.
Как раз в это лето, в июле месяце, во время вакаций, случилось так, что маменька с сынком отправились
погостить на недельку в
другой уезд, за семьдесят верст,
к одной дальней родственнице, муж которой служил на станции железной дороги (той самой, ближайшей от нашего города станции, с которой Иван Федорович Карамазов месяц спустя отправился в Москву).
Неделю
гостила смирно, только все ездил
к ней какой-то статский, тоже красивый, и дарил Верочке конфеты, и надарил ей хороших кукол, и подарил две книжки, обе с картинками; в одной книжке были хорошие картинки — звери, города; а
другую книжку Марья Алексевна отняла у Верочки, как уехал
гость, так что только раз она и видела эти картинки, при нем: он сам показывал.
Кроме Маши и равнявшихся ей или превосходивших ее простотою души и платья, все немного побаивались Рахметова: и Лопухов, и Кирсанов, и все, не боявшиеся никого и ничего, чувствовали перед ним, по временам, некоторую трусоватость. С Верою Павловною он был очень далек: она находила его очень скучным, он никогда не присоединялся
к ее обществу. Но он был любимцем Маши, хотя меньше всех
других гостей был приветлив и разговорчив с нею.
— «Ну, мой
друг Акулина, непременно буду в
гости к твоему батюшке,
к Василью-кузнецу».
— Вы все изволите шутить, батюшка Кирила Петрович, — пробормотал с улыбкою Антон Пафнутьич, — а мы, ей-богу, разорились, — и Антон Пафнутьич стал заедать барскую шутку хозяина жирным куском кулебяки. Кирила Петрович оставил его и обратился
к новому исправнику, в первый раз
к нему в
гости приехавшему и сидящему на
другом конце стола подле учителя.
И вот делаются сметы, проекты, это занимает невероятно будущих
гостей и хозяев. Один Николай едет
к «Яру» заказывать ужин,
другой —
к Матерну за сыром и салями. Вино, разумеется, берется на Петровке у Депре, на книжке которого Огарев написал эпиграф...
Английский народ при вести, что человек «красной рубашки», что раненный итальянской пулей едет
к нему в
гости, встрепенулся и взмахнул своими крыльями, отвыкнувшими от полета и потерявшими гибкость от тяжелой и беспрерывной работы. В этом взмахе была не одна радость и не одна любовь — в нем была жалоба, был ропот, был стон — в апотеозе одного было порицание
другим.
Я не любил тараканов, как вообще всяких незваных
гостей; соседи мои показались мне страшно гадки, но делать было нечего, — не начать же было жаловаться на тараканов, — и нервы покорились. Впрочем, дня через три все пруссаки перебрались за загородку
к солдату, у которого было теплее; иногда только забежит, бывало, один,
другой таракан, поводит усами и тотчас назад греться.
И как только мы очутились одни, окруженные деревьями и полями, — мы широко вздохнули и опять светло взглянули на жизнь. Мы жили в деревне до поздней осени. Изредка приезжали
гости из Москвы, Кетчер
гостил с месяц, все
друзья явились
к 26 августа; потом опять тишина, тишина и лес, и поля — и никого, кроме нас.
По дороге в Малиновец мы обыкновенно заезжали
к Боровковым, у которых проводили целые сутки, от Боровковых
к Корочкиным и т. д., так что домой возвращались нередко через неделю. Затем, отдохнувши несколько дней, объезжали
другую сторону околотка,
гостили у Пустотеловых и забирались в Словущенское, где, начиная с предводителя Струнникова, не пропускали никого и из мелкопоместных.
— Вот там; да ее не заводим: многие
гости обижаются на машину — старье, говорят! У нас теперь румынский оркестр… — И, сказав это, метрдотель повернулся, заторопился
к другому столу.
Последними уже
к большому столу явились два новых
гостя. Один был известный поляк из ссыльных, Май-Стабровский, а
другой — розовый, улыбавшийся красавец, еврей Ечкин. Оба они были из дальних сибиряков и оба попали на свадьбу проездом, как знакомые Полуянова. Стабровский, средних лет господин, держал себя с большим достоинством. Ечкин поразил всех своими бриллиантами, которые у него горели везде, где только можно было их посадить.
Спустя некоторое время после того, как Хорошее Дело предложил мне взятку за то, чтоб я не ходил
к нему в
гости, бабушка устроила такой вечер. Сыпался и хлюпал неуемный осенний дождь, ныл ветер, шумели деревья, царапая сучьями стену, — в кухне было тепло, уютно, все сидели близко
друг ко
другу, все были как-то особенно мило тихи, а бабушка на редкость щедро рассказывала сказки, одна
другой лучше.
Туземцы ловят сурков петлями, которые настораживают над лазом из главной норы, и капканами, которые ставят на торных тропах, проложенных от одной сурчины
к другим; сурки любят целыми семьями посещать своих соседей и принимать
гостей: соберутся кучкой, посидят на задних лапках, посвищут и разойдутся.
Как-то тотчас и вдруг ему показалось, что все эти люди как будто так и родились, чтоб быть вместе; что у Епанчиных нет никакого «вечера» в этот вечер и никаких званых
гостей, что всё это самые «свои люди» и что он сам как будто давно уже был их преданным
другом и единомышленником и воротился
к ним теперь после недавней разлуки.
— Ужо будет летом
гостей привозить на Рублиху — только его и дела, — ворчал старик, ревновавший свою шахту
к каждому постороннему глазу. — У
другого такой глаз, что его и близко-то
к шахте нельзя пущать… Не больно-то любит жильное золото, когда зря лезут в шахту…
Лиза согласилась уполномочить Розанова на переговоры с бароном и баронессою Альтерзон, а сама, в ожидании пока дело уладится, на
другой же день уехала
погостить к Вязмитиновой. Здесь ей, разумеется, были рады, особенно во внимание
к ее крайне раздраженному состоянию духа.
По дому давно все было готово
к принятию
гостей, но
гостей никого не было. Так прошел час и
другой. Белоярцев похаживал по комнате, поправлял свечи, перевертывал цветочные вазоны и опять усаживался, а
гостей по-прежнему не было.
По поводу открытой Бычковым приписки на «рае Магомета» у Лизы задался очень веселый вечер. Переходя от одного смешного предмета
к другому,
гости засиделись так долго, что когда Розанов, проводив до ворот Полиньку Калистратову, пришел
к своей калитке, был уже второй час ночи.
Во флигеле Гловацких ничего нельзя было узнать. Комнаты были ярко освещены и набиты различными
гостями; под окнами стояла и мерзла толпа мещан и мещанок, кабинет Петра Лукича вовсе исчез из дома, а
к девственной кроватке Женни была смело и твердо приставлена
другая кровать.
— Тс! Ах ты, башка с кишкам! Экой дар у него
к писанию! — воскликнул удивленный и восхищенный Пармен Семенович и обратился
к другим отходящим
гостям.
— Вот — сказал он, протягивая руки то по направлению
к гостям, то
к Любке, — вот, товарищи, познакомьтесь. Вы, Люба, увидите в них настоящих
друзей, которые помогут вам на вашем светлом пути, а вы, — товарищи Лиза, Надя, Саша и Рахиль, — вы отнеситесь как старшие сестры
к человеку, который только что выбился из того ужасного мрака, в который ставит современную женщину социальный строй.
Но хозяйка дома и обе экономки всячески балуют Пашу и поощряют ее безумную слабость, потому что благодаря ей Паша идет нарасхват и зарабатывает вчетверо, впятеро больше любой из остальных девушек, — зарабатывает так много, что в бойкие праздничные дни ее вовсе не выводят
к гостям «посерее» или отказывают им под предлогом Пашиной болезни, потому что постоянные хорошие
гости обижаются, если им говорят, что их знакомая девушка занята с
другим.
Тогда князь сзывал
к кому-нибудь из товарищей (у него никогда не было своей квартиры) всех близких
друзей и земляков и устраивал такое пышное празднество, — по-кавказски «той», — на котором истреблялись дотла дары плодородной Грузии, на котором пели грузинские песни и, конечно, в первую голову «Мравол-джамием» и «Нам каждый
гость ниспослан богом, какой бы ни был он страны», плясали без устали лезгинку, размахивая дико в воздухе столовыми ножами, и говорил свои импровизации тулумбаш (или, кажется, он называется тамада?); по большей части говорил сам Нижерадзе.
Этот генерал приезжал аккуратно два раза в месяц, через две недели (так же, как и
к другой девушке, Зое, приезжал ежедневно
другой почетный
гость, прозванный в доме директором).
Бедная слушательница моя часто зевала, напряженно устремив на меня свои прекрасные глазки, и засыпала иногда под мое чтение; тогда я принимался с ней играть, строя городки и церкви из чурочек или дома, в которых хозяевами были ее куклы; самая любимая ее игра была игра «в
гости»: мы садились по разным углам, я брал
к себе одну или две из ее кукол, с которыми приезжал в
гости к сестрице, то есть переходил из одного угла в
другой.
Из военных
гостей я больше всех любил сначала Льва Николаевича Энгельгардта: по своему росту и дородству он казался богатырем между
другими и
к тому же был хорош собою.