Неточные совпадения
«Скажи, служивый, рано ли
Начальник просыпается?»
— Не
знаю. Ты иди!
Нам говорить не велено! —
(Дала ему двугривенный).
На то у губернатора
Особый есть швейцар. —
«А где он? как назвать его?»
— Макаром Федосеичем…
На лестницу
поди! —
Пошла, да двери заперты.
Присела я, задумалась,
Уж начало светать.
Пришел фонарщик с лестницей,
Два тусклые фонарика
На площади задул.
Стародум(приметя всех смятение). Что это значит? (К Софье.) Софьюшка, друг мой, и ты мне кажешься в смущении? Неужель мое намерение тебя огорчило? Я заступаю место отца твоего. Поверь мне, что я
знаю его права. Они нейдут далее, как отвращать несчастную склонность дочери, а выбор достойного человека зависит совершенно от ее сердца. Будь спокойна, друг мой! Твой муж, тебя достойный, кто б он ни был, будет иметь во мне истинного друга.
Поди за кого хочешь.
— А ты
знаешь, Весловский был у Анны. И он опять к ним едет. Ведь они всего в семидесяти верстах от вас. И я тоже непременно съезжу. Весловский,
поди сюда!
—
Поди, пожалуйста, у меня в маленьком мешочке сткляночку, — обратилась она к мужу, —
знаешь, в боковом карманчике, принеси, пожалуйста, а покуда здесь уберут совсем.
Поди ты сладь с человеком! не верит в Бога, а верит, что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта, ясное как день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он станет кричать: «Вот оно, вот настоящее знание тайн сердца!» Всю жизнь не ставит в грош докторов, а кончится тем, что обратится наконец к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или, еще лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть какой дряни, которая, бог
знает почему, вообразится ему именно средством против его болезни.
— Если только он будет дома, — прибавил он. — Фу, черт! В своем больном не властен, лечи
поди! Не
знаешь, он к тем пойдет, али те сюда придут?
Катерина.
Поди от меня!
Поди прочь, окаянный человек! Ты
знаешь ли: ведь мне не замолить этого греха, не замолить никогда! Ведь он камнем ляжет на душу, камнем.
Кабанов. Я в Москву ездил, ты
знаешь? На дорогу-то маменька читала, читала мне наставления-то, а я как выехал, так загулял. Уж очень рад, что на волю-то вырвался. И всю дорогу пил, и в Москве все пил, так это кучу, что нб-поди! Так, чтобы уж на целый год отгуляться. Ни разу про дом-то и не вспомнил. Да хоть бы и вспомнил-то, так мне бы и в ум не пришло, что тут делается. Слышал?
— Законное дело! — опять передразнил его Мухояров. — Поди-ко скажи там: язык прильпнет к гортани. Ты
знаешь, что генерал спросил меня?
— Обойти? Обойдешь, поди-ко! Глаза какие-то зеленые! Силился, силился, хотел выговорить: «Неправда, мол, клевета, ваше превосходительство, никакого Обломова и
знать не
знаю: это все Тарантьев!» — да с языка нейдет; только пал пред стопы его.
«Ночью писать, — думал Обломов, — когда же спать-то? А
поди тысяч пять в год заработает! Это хлеб! Да писать-то все, тратить мысль, душу свою на мелочи, менять убеждения, торговать умом и воображением, насиловать свою натуру, волноваться, кипеть, гореть, не
знать покоя и все куда-то двигаться… И все писать, все писать, как колесо, как машина: пиши завтра, послезавтра; праздник придет, лето настанет — а он все пиши? Когда же остановиться и отдохнуть? Несчастный!»
— Не умею, не могу, — говорил он. —
Поди,
узнай у Штольца!
— Послушай, — сказала она, — тут есть какая-то ложь, что-то не то…
Поди сюда и скажи все, что у тебя на душе. Ты мог не быть день, два — пожалуй, неделю, из предосторожности, но все бы ты предупредил меня, написал. Ты
знаешь, я уж не дитя и меня не так легко смутить вздором. Что это все значит?
— Ну, не нужно! — шепнул он в дверь. — Скажи, что забыл, не успел!
Поди!.. Нет,
поди сюда! — громко сказал он. —
Знаешь ли новость, Захар? Поздравь: Андрей Иваныч женился!
— Полно тебе, болтунья! — полусердито сказала бабушка. —
Поди к Верочке и
узнай, что она? Чтобы к обедне не опоздала с нами! Я бы сама зашла к ней, да боюсь подниматься на лестницу.
— Скорей! я замучаюсь, пока она не
узнает, а у меня еще много мук… — «И это неглавная!» — подумала про себя. — Дай мне спирт, там где-то… — прибавила она, указывая, где стоял туалет. — А теперь
поди… оставь меня… я устала…
«Спросить, влюблены ли вы в меня — глупо, так глупо, — думал он, — что лучше уеду, ничего не
узнав, а ни за что не спрошу… Вот,
поди ж ты: „выше мира и страстей“, а хитрит, вертится и ускользает, как любая кокетка! Но я
узнаю! брякну неожиданно, что у меня бродит в душе…»
— А вот такие сумасшедшие в ярости и пишут, когда от ревности да от злобы ослепнут и оглохнут, а кровь в яд-мышьяк обратится… А ты еще не
знал про него, каков он есть! Вот его и прихлопнут теперь за это, так что только мокренько будет. Сам под секиру лезет! Да лучше
поди ночью на Николаевскую дорогу, положи голову на рельсы, вот и оттяпали бы ее ему, коли тяжело стало носить! Тебя-то что дернуло говорить ему! Тебя-то что дергало его дразнить? Похвалиться вздумал?
— Ну вот
поди. С самого начала до самого сегодня
знал, а сегодня вдруг встал и начал ругать. Срамно только сказать, что говорил. Дурак! Ракитка к нему пришел, как я вышла. Может, Ракитка-то его и уськает, а? Как ты думаешь? — прибавила она как бы рассеянно.
С отчаяньем ударил бедняк по клавишам, словно по барабану, заиграл как попало… «Я так и думал, — рассказывал он потом, — что мой спаситель схватит меня за ворот и выбросит вон из дому». Но, к крайнему изумлению невольного импровизатора, помещик, погодя немного, одобрительно потрепал его по плечу. «Хорошо, хорошо, — промолвил он, — вижу, что
знаешь;
поди теперь отдохни».
Поди-ко,
Поклонами обманывай других,
А мы тебя, дружка, довольно
знаем.
Что бережно, то цело, говорят.
Когда я это рассказывал полицмейстеру, тот мне заметил: «То-то и есть, что все эти господа не
знают дела; прислал бы его просто ко мне, я бы ему, дураку, вздул бы спину, — не суйся, мол, в воду, не спросясь броду, — да и отпустил бы его восвояси, — все бы и были довольны; а теперь
поди расчихивайся с палатой».
— А Спассков целых три, — прибавляет дедушка, — на экзамене,
поди, спросят, так надо
знать. А ну-тко, Григорий, прочти: «И в Духа Святаго..»
Да вы,
поди, и не
знаете, какой такой мужик есть… так, думаете, скотина! ан нет, братцы, он не скотина! помните это: человек он!
— Леший его
знает, что у него на уме, — говаривала она, — все равно как солдат по улице со штыком идет. Кажется, он и смирно идет, а тебе думается: что, ежели ему в голову вступит — возьмет да заколет тебя. Судись,
поди, с ним.
— Столетней! — подхватила пожилая красавица. — Нечестивец!
поди умойся наперед! Сорванец негодный! Я не видала твоей матери, но
знаю, что дрянь! и отец дрянь! и тетка дрянь! Столетней! что у него молоко еще на губах…
— Кабы всё-то
знал, так бы многого,
поди, люди-то не делали бы. Он, чай, батюшка, глядит-глядит с небеси-то на землю, — на всех нас, да в иную минуту как восплачет да как возрыдает: «Люди вы мои, люди, милые мои люди! Ох, как мне вас жалко!»
—
Поди прочь, не верти хвостом! — крикнула бабушка, притопнув ногою. —
Знаешь, что не люблю я тебя в этот день.
— Как забил? — говорит он, не торопясь. — А так: ляжет спать с ней, накроет ее одеялом с головою и тискает, бьет. Зачем? А он,
поди, и сам не
знает.
И на дочь свою, когда та делает попытку убедить отца, он, при всей своей мягкости, прикрикивает: «Да как ты смеешь так со мною разговаривать?» А затем он дает ей строгий приказ: «Вот тебе, Авдотья, мое последнее слово: или
поди ты у меня за Бородкина, или я тебя и
знать не хочу».
— Кажется, он ей нравится, а впрочем, господь ее ведает! Чужая душа, ты
знаешь, темный лес, а девичья и подавно. Вот и Шурочкину душу —
поди, разбери! Зачем она прячется, а не уходит, с тех пор как ты пришел?
— Погоди, зять, устроимся, — утешал Яша покровительственным тоном. — Дай срок, утвердимся… Только бы одинова дыхнуть. А на баб ты не гляди: известно, бабы. Они, брат, нашему брату в том роде, как лошади железные путы…
Знаю по себе, Проня… А в лесу-то мы с тобой зажили бы припеваючи… Надоела,
поди, фабрика-то?
— Конечно, построжит старик для видимости, — объясняла она старухе Маремьяне, — сорвет сердце… Может, и побьет. А только родительское сердце отходчиво. Сама,
поди,
знаешь по своим детям.
— Наш,
поди, балчуговский, без тебя
знаю… — смело отвечала Марья, за словом в карман не лазившая вообще. — Почитай, в суседях с Петром Семенычем жили…
—
Поди тут угоди, когда сама не
знает, чего хочет… проклятая жисть, каторжная! Хоть бы одно что, прости, господи, мое согрешение, — бормотала она, размахивая руками.
— Чем человека посылать, поди-ка лучше ты, Коко, — сказал он мне. — Ключи лежат на большом столе в раковине,
знаешь?.. Так возьми их и самым большим ключом отопри второй ящик направо. Там найдешь коробочку, конфеты в бумаге и принесешь все сюда.
— Да, не
знаешь, девка, как же! Поди-ко, какая честная! — возразил ей парень.
— О, поди-ка — с каким гонором, сбрех только: на Кавказе-то начальник края прислал ему эту,
знаешь, книгу дневную, чтобы записывать в нее, что делал и чем занимался. Он и пишет в ней: сегодня занимался размышлением о выгодах моего любезного отечества, завтра там — отдыхал от сих мыслей, — таким шутовским манером всю книгу и исписал!.. Ему дали генерал-майора и в отставку прогнали.
— И поэтому
знаешь, что такое треугольник и многоугольник… И теперь всякая земля, — которою владею я, твой отец, словом все мы, — есть не что иное, как неправильный многоугольник, и, чтобы вымерять его, надобно вымерять углы его… Теперь,
поди же сюда!
— Я думал, брат, ехать к тебе, напомнить о себе, — говорил Живин, — да
поди, пожалуй, не
узнаешь!
— А! Это ты! Ты! — вскричала она на меня. — Только ты один теперь остался. Ты его ненавидел! Ты никогда ему не мог простить, что я его полюбила… Теперь ты опять при мне! Что ж? Опять утешатьпришел меня, уговаривать, чтоб я шла к отцу, который меня бросил и проклял. Я так и
знала еще вчера, еще за два месяца!.. Не хочу, не хочу! Я сама проклинаю их!..
Поди прочь, я не могу тебя видеть! Прочь, прочь!
А вот вы, молодые люди, поди-ка, чай, думаете, что нынче лучше, народ, дескать, меньше терпит, справедливости больше, чиновники бога
знать стали.
— А кто его
знает! ноне он
поди верст семь за один конец ходит. К вечеру, надо быть, придет…
Ижбурдин. А кто его
знает! мы об таком деле разве думали? Мы вот видим только, что наше дело к концу приходит, а как оно там напредки выдет — все это в руце божией… Наше теперича дело об том только думать, как бы самим-то нам в мире прожить, беспечальну пробыть. (Встает.) Одначе, мы с вашим благородием тутотка забавляемся, а нас, чай, и бабы давно
поди ждут… Прощенья просим.
Вот и вздумал он поймать Ивана Петровича, и научи же он мещанинишку: „
Поди, мол, ты к лекарю, объясни, что вот так и так, состою на рекрутской очереди не по сущей справедливости, семейство большое: не будет ли отеческой милости?“ И прилагательным снабдили, да таким,
знаете, все полуимперьялами, так, чтоб у лекаря нутро разгорелось, а за оградой и свидетели, и все как следует устроено: погиб Иван Петрович, да и все тут.
— Сколько он башмаков в год износит! — сетовала она на Гришу, — скоро,
поди, и из рубашек вырастет… А потом надо будет в ученье отдавать, пойдут блузы, мундиры, пальто… и каждый год новое! Вот когда мы настоящую нужду
узнаем!
— Так вы скажите, по крайней мере, как нам быть. Муж от всего отпереться хочет:
знать не
знаю, ведать не ведаю… Только как бы за это нам хуже не было? Аггей Семеныч следователя-то,
поди, уж задарил.
—
Поди сейчас, отыщи мне рыжего Медиокритского в огне… в воде… в земле… где хочешь, и представь его, каналью, сюда живого или мертвого! Или
знаешь вот эту клюку! — проговорил городничий и грозно поднял жезл свой.
Ведь вы сами
знаете: можно обмануть приданым нашего брата — с рук сойдет, а значительного человека обмани-ко
поди, так после и не уйдешь.
— Я уж десять раз писала, звала. Он говорит, что некогда, а сам играет с какими-то чудаками в шашки или удит рыбу.
Поди ты лучше сам: ты бы
узнал, что с ним.