Неточные совпадения
Он
подошел к столу, взял одну толстую запыленную книгу, развернул ее и вынул заложенный между
листами маленький портретик, акварелью, на слоновой кости. Это был портрет хозяйкиной дочери, его бывшей невесты, умершей в горячке, той самой странной девушки, которая хотела идти в монастырь. С минуту он всматривался в это выразительное и болезненное личико, поцеловал портрет и передал Дунечке.
Он
подошел к Дуне и тихо обнял ее рукой за талию. Она не сопротивлялась, но, вся трепеща как
лист, смотрела на него умоляющими глазами. Он было хотел что-то сказать, но только губы его кривились, а выговорить он не мог.
В это время из толпы народа, вижу, выступил мой Савельич,
подходит к Пугачеву и подает ему
лист бумаги. Я не мог придумать, что из того выйдет. «Это что?» — спросил важно Пугачев. «Прочитай, так изволишь увидеть», — отвечал Савельич. Пугачев принял бумагу и долго рассматривал с видом значительным. «Что ты так мудрено пишешь? — сказал он наконец. — Наши светлые очи не могут тут ничего разобрать. Где мой обер-секретарь?»
Юноша встал, не очень уверенно шаркая ногами,
подошел к столу Самгина, зацепился встрепанными волосами за
лист пальмы, улыбаясь, сказал Самгину...
Идя садом, он увидал в окне своей комнаты Варвару, она поглаживала пальцами
листья цветка. Он
подошел к стене и сказал тихонько, виновато...
Наконец председатель кончил свою речь и, грациозным движением головы подняв вопросный
лист, передал его подошедшему
к нему старшине. Присяжные встали, радуясь тому, что можно уйти, и, не зная, что делать с своими руками, точно стыдясь чего-то, один за другим пошли в совещательную комнату. Только что затворилась за ними дверь, жандарм
подошел к этой двери и, выхватив саблю из ножен и положив ее на плечо, стал у двери. Судьи поднялись и ушли. Подсудимых тоже вывели.
Нехлюдов достал из кармана сложенный
лист и
подошел к столу.
Старшина с торжественным видом нес
лист. Он
подошел к председателю и подал его. Председатель прочел и, видимо, удивленный, развел руками и обратился
к товарищам, совещаясь. Председатель был удивлен тем, что присяжные, оговорив первое условие: «без умысла ограбления», не оговорили второго: «без намерения лишить жизни». Выходило по решению присяжных, что Маслова не воровала, не грабила, а вместе с тем отравила человека без всякой видимой цели.
Дверь выломали. Комната пуста. «Загляните — ка под кровать» — и под кроватью нет проезжего. Полицейский чиновник
подошел к столу, — на столе лежал
лист бумаги, а на нем крупными буквами было написано...
Спустя несколько дней я гулял по пустынному бульвару, которым оканчивается в одну сторону Пермь; это было во вторую половину мая, молодой
лист развертывался, березы цвели (помнится, вся аллея была березовая), — и никем никого. Провинциалы наши не любят платонических гуляний. Долго бродя, я увидел наконец по другую сторону бульвара, то есть на поле, какого-то человека, гербаризировавшего или просто рвавшего однообразные и скудные цветы того края. Когда он поднял голову, я узнал Цехановича и
подошел к нему.
Петро хотел было спросить… глядь — и нет уже его.
Подошел к трем пригоркам; где же цветы? Ничего не видать. Дикий бурьян чернел кругом и глушил все своею густотою. Но вот блеснула на небе зарница, и перед ним показалась целая гряда цветов, все чудных, все невиданных; тут же и простые
листья папоротника. Поусомнился Петро и в раздумье стал перед ними, подпершись обеими руками в боки.
Несколько секунд стояло глубокое молчание, нарушаемое только шорохом
листьев. Оно было прервано протяжным благоговейным вздохом. Это Остап, хозяин левады и собственник по праву давности последнего жилища старого атамана,
подошел к господам и с великим удивлением смотрел, как молодой человек с неподвижными глазами, устремленными кверху, разбирал ощупью слова, скрытые от зрячих сотнями годов, дождями и непогодами.
Я принялся было усердно есть какое-то блюдо, которого я никогда прежде не ел, как вдруг на возвышении показались две девицы в прекрасных белых платьях, с голыми руками и шеей, все в завитых локонах; держа в руках какие-то
листы бумаги, они
подошли к самому краю возвышения, низко присели (я отвечал им поклоном) и принялись петь.
Я перешел через улицу,
подошел к дому и прочел на железном
листе, над воротами дома: дом мещанки Бубновой.
Все предметы были освещены ярко, комната повеселела, легкий весенний ветерок шевелил
листы моей «Алгебры» и волоса на голове Николая. Я
подошел к окну, сел на него, перегнулся в палисадник и задумался.
Лучше продать себя, чем просить милостыню!» Приняв какое-то новое решение, Елена
подошла к своему столику и вынула из него
лист почтовой бумаги.
Глаза Домны Осиповны, хоть все еще в слезах, загорелись решимостью. Она
подошла к своему письменному столу, взяла
лист почтовой бумаги и начала писать: «Мой дорогой Александр Иванович, вы меня еще любите, сегодня я убедилась в этом, но разлюбите; забудьте меня, несчастную, я не стою больше вашей любви…» Написав эти строки, Домна Осиповна остановилась. Падавшие обильно из глаз ее слезы мгновенно иссякли.
В таких разговорах пролетел час: они встали и пошли на восток, углубляясь в лес более и более… вот
подошли к оврагу, и Юрий заметил изломанные ветви и следы человека на сухих и гнилых
листьях, коими усеяна была земля...
Пройдя таким образом немного более двух верст, слышится что-то похожее на шум падающих вод, хотя человек, не привыкший
к степной жизни, воспитанный на булеварах, не различил бы этот дальний ропот от говора
листьев; — тогда, кинув глаза в ту сторону, откуда ветер принес сии новые звуки, можно заметить крутой и глубокий овраг; его берег обсажен наклонившимися березами, коих белые нагие корни, обмытые дождями весенними, висят над бездной длинными хвостами; глинистый скат оврага покрыт камнями и обвалившимися глыбами земли, увлекшими за собою различные кусты, которые беспечно принялись на новой почве; на дне оврага, если
подойти к самому краю и наклониться придерживаясь за надёжные дерева, можно различить небольшой родник, но чрезвычайно быстро катящийся, покрывающийся по временам пеною, которая белее пуха лебяжьего останавливается клубами у берегов, держится несколько минут и вновь увлечена стремлением исчезает в камнях и рассыпается об них радужными брызгами.
Подошел к борту и с неожиданной легкостью прыгнул в реку. Я тоже бросился
к борту и увидал, как Петруха, болтая головою, надел на нее — шапкой — свой узел и поплыл, наискось течения,
к песчаному берегу, где, встречу ему, нагибались под ветром кусты, сбрасывая в воду желтые
листья.
Тут маменька нашли удобную минуту опешить батеньку и,
подойдя к столу, достали немецкую книгу и начали переворачивать
листы, изукрашенные моим художеством.
Прошло еще несколько мгновений. Он глянул вскользь из-за
листа «Ведомостей». Она сидела у окна, отвернувшись, и казалась бледной. Он, наконец, собрался с духом, встал,
подошел к ней и опустился на стул возле нее…
Долго толковали про бедовую участь Ивана Григорьича. Он уехал, Аксинья Захаровна по хозяйству вышла за чем-то. Груня стояла у окна и задумчиво обрывала поблекшие
листья розанели. На глазах у ней слезы. Патап Максимыч заметил их,
подошел к Груне и спросил ласково...
Постояла на крылечке игуменьиной стаи Фленушка, грустно поглядела вслед за кибитками, потихоньку съезжавшими со двора обительского, и, склоня голову, пошла в свою горницу. Там постояла она у окна, грустно и бессознательно обрывая
листья холеных ею цветочков. Потом вдруг выпрямилась во весь рост,
подойдя к двери, отворила ее и громким голосом крикнула...
Они лежали у меня на полке, и когда
листа не было, они ползали по полке, приползали
к самому краю, но никогда не спадали вниз, даром что они слепые. Как только червяк
подойдет к обрыву, он, прежде чем спускаться, изо рта выпустит паутину и на ней приклеится
к краю, спустится, повисит, поосмотрится, и если хочет спуститься — спустится, а если хочет вернуться назад, то втянется назад по своей паутинке.
Тут я вспомнил про Бульку и пошел его искать. Он полз мне навстречу и стонал. Я
подошел к нему, присел и посмотрел его рану. У него был распорот живот и целый комок кишок из живота волочился по сухим
листьям. Когда товарищи
подошли ко мне, мы вправили Бульке кишки и зашили ему живот. Пока зашивали живот и прокалывали кожу, он все лизал мне руки.
Через полчаса он тихо и спокойно уже
подошел к своему столу, достал
лист бумаги, погнул на ногте стальное перо и тщательно обмакнул его в чернила.
В третьем часу ночи пришел он. Дирижер был пьян. Он напился с горя и от бешенства. Ноги его подгибались, а руки и губы дрожали, как
листья при слабом ветре. Он, не скидая шубы и шапки,
подошел к постели и постоял минуту молча. Она притаила дыхание.
Марфа
подошла к одной из скамей и осторожно приподняла засаленный газетный
лист. Под этим
листом, на огромнейшем блюде, покоился большой заливной осетр, пестревший каперсами, оливками и морковкой. Ахинеев поглядел на осетра и ахнул. Лицо его просияло, глаза подкатились. Он нагнулся и издал губами звук неподмазанного колеса. Постояв немного, он щелкнул от удовольствия пальцами и еще раз чмокнул губами.
Кто заболеет из товарищей или помрет, —
подойдешь к нему с подписным
листом…
В то же самое время кабинет-секретарь Эйхлер записывал на длинном
листе особ, бывших в зале, и потом, когда Анна Иоанновна присела на кресла, герцог вызывал по этому списку всех посетителей и посетительниц, одного за одним, по классам, с тем чтобы они
подходили к родильнице и исполняли то же, что сделала государыня.
Она
подошла к нему совсем близко. Он обнял ее за талию, привлек
к себе и поцеловал. В этот самый момент близ беседки раздались твердые шаги, послышался хруст опавших
листьев и через несколько минут в дверях беседки появилась Дарья Николаевна.
Государь
подошел к письменному столу и сделал отметки с ее слов на
лист бумаги.
Потный и горячий, с прилипшей
к телу сенной трухою, Борька встал и, шатаясь,
подошел к перилам. На юге часто сверкали молнии, гром ворчал глухо. По
листьям порывами проносился нервный трепет. Исанка лежала в сене не шевелясь.