Неточные совпадения
Ну кто же,
скажите, из всех
подсудимых, даже из самого посконного мужичья, не знает, что его, например, сначала начнут посторонними вопросами усыплять (по счастливому выражению вашему), а потом вдруг и огорошат в самое темя, обухом-то-с, хе! хе! хе! в самое-то темя, по счастливому уподоблению вашему! хе! хе! так вы это в самом деле подумали, что я квартирой-то вас хотел… хе! хе!
Председатель стал объяснять, люди, сидевшие на скамье по бокам Самгина, подались вперед, как бы ожидая услышать нечто удивительное.
Подсудимый, угрюмо выслушав объяснение, приподнял плечи и
сказал ворчливо...
— Я больше ничего не имею, —
сказал прокурор председателю и, неестественно приподняв плечи, стал быстро записывать в конспект своей речи признание самой
подсудимой, что она заходила с Симоном в пустой номер.
— Я желал бы предложить вопрос: была ли
подсудимая знакома с Симоном Картинкиным прежде? —
сказал товарищ прокурора, не глядя на Маслову.
— Купец был уже в экстазе, — слегка улыбаясь, говорила Китаева, — и у нас продолжал пить и угощать девушек; но так как у него не достало денег, то он послал к себе в номер эту самую Любашу, к которой он получил предилекция, —
сказала она, взглянув на
подсудимую.
— Да, да с первыми пароходами из Нижнего, знаю, —
сказал Вольф с своей снисходительной улыбкой, всегда всё знавший вперед, что только начинали ему говорить. — Как фамилия
подсудимой?
Далее: «Во-вторых, защитник Масловой, — продолжал он читать, — был остановлен во время речи председателем, когда, желая охарактеризовать личность Масловой, он коснулся внутренних причин ее падения, на том основании, что слова защитника якобы не относятся прямо к делу, а между тем в делах уголовных, как то было неоднократно указываемо Сенатом, выяснение характера и вообще нравственного облика
подсудимого имеет первенствующее значение, хотя бы для правильного решения вопроса о вменении» — два, —
сказал он, взглянув на Нехлюдова.
Нехлюдову хотелось и всем присяжным
сказать про свое отношение к вчерашней
подсудимой.
— Я только попросил бы о том, чтобы дело слушалось поскорее, потому что если
подсудимой придется ехать в Сибирь, то ехать пораньше, —
сказал Нехлюдов.
«Насчет же мнения ученого собрата моего, — иронически присовокупил московский доктор, заканчивая свою речь, — что
подсудимый, входя в залу, должен был смотреть на дам, а не прямо пред собою,
скажу лишь то, что, кроме игривости подобного заключения, оно, сверх того, и радикально ошибочно; ибо хотя я вполне соглашаюсь, что
подсудимый, входя в залу суда, в которой решается его участь, не должен был так неподвижно смотреть пред собой и что это действительно могло бы считаться признаком его ненормального душевного состояния в данную минуту, но в то же время я утверждаю, что он должен был смотреть не налево на дам, а, напротив, именно направо, ища глазами своего защитника, в помощи которого вся его надежда и от защиты которого зависит теперь вся его участь».
Затем предоставлено было слово самому
подсудимому. Митя встал, но
сказал немного. Он был страшно утомлен и телесно, и духовно. Вид независимости и силы, с которым он появился утром в залу, почти исчез. Он как будто что-то пережил в этот день на всю жизнь, научившее и вразумившее его чему-то очень важному, чего он прежде не понимал. Голос его ослабел, он уже не кричал, как давеча. В словах его послышалось что-то новое, смирившееся, побежденное и приникшее.
Описав исход беседы и тот момент, когда
подсудимый вдруг получил известие о том, что Грушенька совсем не была у Самсонова, описав мгновенное исступление несчастного, измученного нервами ревнивого человека при мысли, что она именно обманула его и теперь у него, Федора Павловича, Ипполит Кириллович заключил, обращая внимание на роковое значение случая: „успей ему
сказать служанка, что возлюбленная его в Мокром, с „прежним“ и „бесспорным“ — ничего бы и не было.
И вообще положительно можно было
сказать, что, в противоположность дамскому, весь мужской элемент был настроен против
подсудимого.
Госпожа же Светлова выразилась даже, может быть, и еще колоссальнее: „Что
подсудимый вам
скажет, тому и верьте, не таков человек, чтобы солгал“.
— А вы и не знали! — подмигнул ему Митя, насмешливо и злобно улыбнувшись. — А что, коль не
скажу? От кого тогда узнать? Знали ведь о знаках-то покойник, я да Смердяков, вот и все, да еще небо знало, да оно ведь вам не
скажет. А фактик-то любопытный, черт знает что на нем можно соорудить, ха-ха! Утешьтесь, господа, открою, глупости у вас на уме. Не знаете вы, с кем имеете дело! Вы имеете дело с таким
подсудимым, который сам на себя показывает, во вред себе показывает! Да-с, ибо я рыцарь чести, а вы — нет!
Стоят двое:
подсудимый и Смердяков — почему же мне не
сказать, что вы обвиняете моего клиента единственно потому, что вам некого обвинять?
Но вот, однако, дети этого старика, этого отца семейства: один пред нами на скамье
подсудимых, об нем вся речь впереди; про других
скажу лишь вскользь.
Но
скажут мне, может быть, он именно притворился, чтоб на него, как на больного, не подумали, а
подсудимому сообщил про деньги и про знаки именно для того, чтоб тот соблазнился и сам пришел, и убил, и когда, видите ли, тот, убив, уйдет и унесет деньги и при этом, пожалуй, нашумит, нагремит, разбудит свидетелей, то тогда, видите ли, встанет и Смердяков, и пойдет — ну что же делать пойдет?
Затем, представив свои соображения, которые я здесь опускаю, он прибавил, что ненормальность эта усматривается, главное, не только из прежних многих поступков
подсудимого, но и теперь, в сию даже минуту, и когда его попросили объяснить, в чем же усматривается теперь, в сию-то минуту, то старик доктор со всею прямотой своего простодушия указал на то, что
подсудимый, войдя в залу, «имел необыкновенный и чудный по обстоятельствам вид, шагал вперед как солдат и держал глаза впереди себя, упираясь, тогда как вернее было ему смотреть налево, где в публике сидят дамы, ибо он был большой любитель прекрасного пола и должен был очень много думать о том, что теперь о нем
скажут дамы», — заключил старичок своим своеобразным языком.
Поколь, дескать, я ношу на себе эти деньги — „я подлец, но не вор“, ибо всегда могу пойти к оскорбленной мною невесте и, выложив пред нею эту половину всей обманно присвоенной от нее суммы, всегда могу ей
сказать: „Видишь, я прокутил половину твоих денег и доказал тем, что я слабый и безнравственный человек и, если хочешь, подлец (я выражаюсь языком самого
подсудимого), но хоть и подлец, а не вор, ибо если бы был вором, то не принес бы тебе этой половины оставшихся денег, а присвоил бы и ее, как и первую половину“.
— Вы-то как знаете, Галактион Михеич, а я не согласен, что касаемо
подсудимой скамьи. Уж вы меня извините, а я не согласен. Так и Прасковье Ивановне
скажу. Конечно, вы во-время из дела ушли, и вам все равно… да-с. Что касаемо опять
подсудимой скамьи, так от сумы да от тюрьмы не отказывайся. Это вы правильно. А Прасковья Ивановна говорит…
Прокурор (прерывая). Не можете ли вы, свидетельница,
сказать определительнее, какую роль играл на этой сходке
подсудимый Хворов?
Если я вам
скажу, что вы по дороге платок потеряли или что вы идете не в ту сторону, куда вам нужно и т. п., — это еще не значит, что вы мой
подсудимый.
Издатель-редактор"Помой"находился в положении того вора, которого, несмотря на несомненные улики, присяжные оправдали и которому судья
сказал:"
Подсудимый! вы свободны: но знайте, что вы все-таки вор и что присяжные не всегда будут расположены оправдывать вас.
—
Скажите,
подсудимый, — ленивым голосом спрашивал прокурор, потирая себе лоб, — вы говорили… лавочнику Анисимову: «Погоди! я тебе отплачу!»
То же самое следует
сказать и о другом вопросе, предложенном присяжным заседателям: не поступили ли бы точно таким же образом родственницы покойного, если б были в таких же обстоятельствах, в каких находился
подсудимый?
Словом
сказать, все одушевились и совершенно позабыли, что час тому назад… Но едва било двенадцать (впоследствии оказалось, что Hotel du Nord в этот час запирается), как на кандальников вновь надели кандалы и увезли. С нас же, прочих
подсудимых, взыскали издержки судопроизводства (по пятнадцати рублей с человека) и, завязав нам глаза, развезли по домам.
Более мелкие
подсудимые — все почти приказчики (было, впрочем, два-три жидка и один заштатный чиновник), — все они еще ранее
сказали свое слово.
Когда я давал показания, защитник спросил меня, в каких отношениях я находился с Ольгой, и познакомил меня с показанием Пшехоцкого, когда-то мне аплодировавшего.
Сказать правду — значило бы дать показание в пользу
подсудимого: чем развратнее жена, тем снисходительнее присяжные к мужу-Отелло, — я понимал это… С другой стороны, моя правда оскорбила бы Урбенина… он, услыхав ее, почувствовал бы неизлечимую боль… Я счел за лучшее солгать.
— Я вам позволила пограбить и запутать моего мужа, но вы уж очень поусердствовали.
Скажи же, пожалуйста, неужто в самом деле должно этой госпоже Казимире отдать пятьдесят тысяч или видеть Михаила Андреевича на скамье
подсудимых?
Так в общих чертах провел я ночь перед днем суда. Не стану описывать те ощущения, которые я испытывал, когда передо мной отворилась дверь и судебный пристав указал мне на скамью
подсудимых.
Скажу только, что я побледнел и сконфузился, когда, оглянувшись назад, увидел тысячи смотрящих на меня глаз; и я прочел себе отходную, когда взглянул на серьезные, торжественно-важные физиономии присяжных…
— Да-с, мою совесть. Мне вовсе не нужно проникать в глубину души
подсудимого. Это метода опасная…
Скажет он мне всю правду — хорошо. Не
скажет — можно и без этого обойтись. Но если он мне рассказал факты, то мне же надо предоставить и освещать их; так ли я говорю? — кротко спросил он.
—
Скажите, доктор, по размерам раны можно ли бывает судить о… о душевном состоянии преступника? То есть я хочу спросить, размер повреждения дает ли право думать, что
подсудимый находился в состоянии аффекта?
—
Подсудимый, говорить со стражей не дозволяется… — поспешил
сказать председатель.
Внимательно, как уже мы
сказали, следя за известиями о деле об отравлении княгини Шестовой ее племянницей, Николай Ильич, преследовал одну мысль, найти в нем хотя бы малейший намек на участие Гиршфельда и, опираясь на знание его отношений к
подсудимой, сорвать с последнего денежный куш и начать на него издание собственной газеты, что было уже несколько лет заветною мечтою Петухова.
—
Подсудимая, что вы имеете
сказать в свое оправдание, встаньте! — обратился к обвиняемой председатель.
— Вы свободны, можете идти домой! Допрашивать вас не будут, —
сказал пристав, войдя в свидетельскую комнату. —
Подсудимая созналась.
— Ничуть не обратился в бегство, — захрипел в ответ Левицкий, — я поехал в гостиницу закусить и послать лакея узнать, чем кончилось дело. Когда же он возвратился и
сказал мне, что
подсудимую оправдали, я дал ему рубль на водку, чтобы он не подумал, что я этим недоволен.
— Я не хочу думать, — возразил на эту вторую речь представитель обвинительной власти защитник Долинский, — что господин прокурор своим последним заявлением хотел
сказать вам, господа присяжные, что ваш вердикт не имеет никакого значения для защищаемого мною обвиняемого, а потому-де вы можете даже не задумываться над ним, так как
подсудимый все равно будет обвинен в более тяжком преступлении.
Что после этого могу я
сказать? Мне кажется, что всякое наказание, к какому будет приговорен
подсудимый здесь, во Франции, для него будет благодеянием. Всякий человек прежде всего дорожит жизнью, и чем больше срок тюремного заключения назначен будет судом
подсудимому, тем дальше оттянется для него роковая минута. А потому прошу суд назначить ему наказание в высшей мере, указанной в законе, за оскорбление действием служащих при исполнении служебных обязанностей.
Толстая обратилась к военному министру Милютину, но он
сказал, что нельзя просить государя, не указав, какого полка был
подсудимый.