Я пошел. Отец уже сидел за столом и чертил план дачи с готическими окнами и с толстою башней, похожею на
пожарную каланчу, — нечто необыкновенно упрямое и бездарное. Я, войдя в кабинет, остановился так, что мне был виден этот чертеж. Я не знал, зачем я пришел к отцу, но помню, когда я увидел его тощее лицо, красную шею, его тень на стене, то мне захотелось броситься к нему на шею и, как учила Аксинья, поклониться ему в ноги; но вид дачи с готическими окнами и с толстою башней удержал меня.
Ушли. Горбун, посмотрев вслед им, тоже встал, пошёл в беседку, где спал на сене, присел на порог её. Беседка стояла на холме, обложенном дёрном, из неё, через забор, было видно тёмное стадо домов города, колокольни и
пожарная каланча сторожили дома. Прислуга убирала посуду со стола, звякали чашки. Вдоль забора прошли ткачи, один нёс бредень, другой гремел железом ведра, третий высекал из кремня искры, пытаясь зажечь трут, закурить трубку. Зарычала собака, спокойный голос Тихона Вялова ударил в тишину...
Неточные совпадения
— Я, еще мальчишкой будучи,
пожарным на
каланче завидовал: стоит человек на высоте, и все ему видно.
Революция смела тюрьму, гауптвахту, морг, участок и перевела в другое место Тверскую
пожарную команду, успевшую отпраздновать в 1923 году столетие своего существования под этой
каланчой.
И громыхают по булыжным мостовым на железных шинах
пожарные обозы так, что стекла дрожат, шкафы с посудой ходуном ходят, и обыватели бросаются к окнам или на улицу поглядеть на
каланчу.
И когда с
каланчи, чуть заметя пожар, дежурный звонил за веревку в сигнальный колокол,
пожарные выбегали иногда еще в не просохшем платье.
Автомобиль бешено удирал от
пожарного обоза, запряженного отличными лошадьми. Пока не было телефонов, пожары усматривали с
каланчи пожарные. Тогда не было еще небоскребов, и вся Москва была видна с
каланчи как на ладони. На
каланче, под шарами, ходил день и ночь часовой. Трудно приходилось этому «высокопоставленному» лицу в бурю-непогоду, особенно в мороз зимой, а летом еще труднее: солнце печет, да и пожары летом чаще, чем зимой, — только гляди, не зевай! И ходит он кругом и «озирает окрестности».
Выше векового каштана стояла
каланча, с которой часовой иногда давал тревожные звонки о пожаре, после чего следовали шум и грохот выезжающей
пожарной команды, чаще слышалась нецензурная ругань пьяных, приводимых в «кутузку», а иногда вопли и дикие крики упорных буянов, отбивающих покушение полицейских на их свободу…
Вокруг глазастой вышки
каланчи вертится
пожарный сторож, как собака на цепи.
А.А. Брайковский поселился рядом с
пожарным депо на Пречистенке и провел к себе в квартиру, через форточку, звонок прямо с
каланчи, звонивший одновременно с
пожарным звонком, который давал команде часовой при каждом, даже маленьком пожаре.
— И начальство у нас бывало всякое, — ответил Разноцветов, — иной начальник мерами кротости донимал, другой — строгостью. Было у нас разговору! Отчего у вас фабрик-заводов нет? отчего гостиный двор не выстроен? отчего
пожарной трубы исправной нет?
каланчи? мостовых? фонарей?.. Ах, варвары, мол, вы!
В нем самом было что-то от «Испанского дворянина»: однажды на площади перед
каланчой трое
пожарных, забавляясь, били мужика; толпа людей, человек в сорок, смотрела на избиение и похваливала солдат. Ситанов бросился в драку, хлесткими ударами длинных рук посшибал
пожарных, поднял мужика и сунул его к людям, крикнув...
— Оттого, что — лентяй! Понимаю я идолобесие твоё: мы тут горим три, много пять разов в год, да и то понемногу, вот ты и придумал — пойду в
пожарную, там делать нечего, кроме как, стоя на
каланче, галок считать…
Брайковский поселился на Пречистенке рядом с
пожарным депо и провел с
каланчи веревку к себе на квартиру, и часовой при всяком начинающемся пожаре давал ему звонок вместе со звонком к брандмейстеру.
— Ты слушай! Если ты трубочист — лезь, сукин сын, на крышу!..
Пожарный — стой на
каланче! И всякий род человека должен иметь свой порядок жизни… Телятам же — по-медвежьи не реветь! Живешь ты своей жизнью и — живи! И не лопочи, не лезь, куда не надо! Делай жизнь свою — в своем роде!
Оказалось, что в этих благодатных краях все уже до такой степени процивилизовано, что мне оставалось только преклониться ниц перед такими памятниками, как акведуки (
пожарные бассейны), пирамиды (
каланчи), термы (народные бани), величественные здания волостных и сельских расправ, вымощенные известковым камнем улицы и проч. и проч.
Летними вечерами заречные собирались под ветлы, на берег Путаницы, против городского бульвара, и, лежа или сидя на песке, завистливо смотрели вверх: на красном небе четко вырезаны синеватые главы церквей, серая, точно из свинца литая,
каланча, с темной фигурой
пожарного на ней, розовая, в лучах заката, башня на крыше Фогелева дома.
Толпа всё увеличивалась и увеличивалась… Бог знает, до каких бы размеров она выросла, если бы в трактире Грешкина не вздумали пробовать полученный на днях из Москвы новый орган. Заслышав «Стрелочка», толпа ахнула и повалила к трактиру. Так никто и не узнал, почему собралась толпа, а Оптимов и Почешихин уже забыли о скворцах, истинных виновниках происшествия. Через час город был уже недвижим и тих, и виден был только один-единственный человек — это
пожарный, ходивший на
каланче…
Мужик что-то ответил, но Почешихин и Оптимов ничего не расслышали. У всех лавочных дверей показались сонные приказчики. Штукатуры, мазавшие лабаз купца Фертикулина, оставили свои лестницы и присоединились к фабричным.
Пожарный, описывавший босыми ногами круги на
каланче, остановился и, поглядев немного, спустился вниз.
Каланча осиротела. Это показалось подозрительным.